Партизанская хроника

В это время мимо проходила Настя с выстиранным бельем в руках. Увидев нас, она остановилась, взглянула на меня, потом на задержанного, подошла ближе.

— Честное слово, тот самый! — прошептала она.

Задержанный отвернулся.

— Кто? — поинтересовался я.

— Тот, который у меня по дороге в Минск документы проверял.

— Это точно? — переспросил я.

— Дайте еще раз взглянуть на него, — она посмотрела на задержанного и спросила: — Узнаешь меня?

— Нет… нет! — задрожал задержанный, поняв, что его карты раскрыты.

— Он! Честное слово! — уверенно сказала Настя.

Я посмотрел на шпиона.

— Зачем сюда пришел?

Он молчал, я повторил вопрос. Автоматчики взяли оружие наизготовку.

— Отпустите меня, я не виновен… Отпустите, я искуплю свою вину, — запричитал предатель.

— Кто тебя послал в этот район?

— Минское СД, — выдавил он.

— С каким заданием?

— Я должен был следить по деревням, к кому приходят партизаны, разведать их лагерь и какие у них силы.

— Много сведений передал минскому СД?

— Еще ничего… Я только начал… Я не виновен, простите меня, — захныкал шпион.

— Куда должен был передавать сведения?

— В Логойск, начальнику гарнизона… Но я еще ничего не сообщил… Отпустите меня.

Я расспрашивал шпиона о том, кто является начальником гарнизона в Логойске, сколько там эсэсовцев и полицейских, чем они вооружены. Шпион, надеясь спасти свою шкуру, подробно отвечал на вопросы. Я записал его показания, потом привел шпиона к штабной палатке. Подошли вызванные Воронянский и Тимчук.

— Вот кого прислало нам минское СД, — показал я на шпиона. — Что с ним делать будем?

— Расстрелять предателя, — сказал Воронянский.

Услышав это, шпион неожиданно рванулся и бросился в кусты, но сильный удар прикладом в плечо повалил его на землю.

Приговор был приведен в исполнение. На другой день встали до восхода солнца. Делегатов собралось много, прибыли представители от двадцати грех отрядов. Начиная совещание, я сообщил, что по решению Центрального Комитета партии и Государственного Комитета Обороны в Москве 30 мая 1942 года создан Центральный штаб партизанского движения во главе с Пантелеймоном Кондратьевичем Пономаренко, первым секретарем ЦК Компартии Белоруссии. В ответ послышалось громкое «ура!».

Чувства партизан мне были понятны. Для них, много месяцев оторванных от родных мест и Большой земли, создание Центрального штаба означало не просто организационное мероприятие, а признание того непреложного факта, что партизаны находятся в одном боевом строю с военнослужащими Красной Армии. Отсюда и та окрыленность, которую испытывали мои товарищи.

Мы подсчитали наши силы в северной зоне Минской области. Оказалось более трех с половиной тысяч партизан. Они уже наводили ужас на оккупантов. Однако еще не все отряды были хорошо организованы. Одни наносили чувствительные удары врагу, другие только вступали в борьбу. Но всем им не хватало опыта и оружия.

Члены партизанского Военного совета выслушали сообщения делегатов о нуждах отрядов. Делегаты в большинстве своем были помощниками командиров или руководителями диверсионных групп, поэтому хорошо знали, чего не хватает в отрядах.

В день прихода делегатов нами был принят четвертый самолет из Москвы.

Начальник штаба отряда Луньков выдал каждой делегации по двадцать пять килограммов тола и патроны, Морозкин снабдил литературой. Здесь были свежие номера «Правды», «Красной звезды», «Комсомольской правды», книги о героических подвигах советских воинов на фронте. И надо было видеть, как осторожно и бережно делегаты укладывали литературу в вещевые мешки.

Константин Сермяжко жадно смотрел на оставшуюся литературу.

— Дайте еще, — не вытерпев, попросил он, — нам она дороже хлеба.

— И так много набрали, не донесете, — возразил комиссар.

— Я скорее соглашусь оставить часть патронов, а литературу возьму… У вас есть рация, вы каждый день слушаете Москву, а мы всегда с нетерпением ожидаем новостей с Большой земли… Не жалейте… Патроны мы у немцев отнимем, а этого-то нигде не достанешь, — взволнованно говорил Сермяжко.

— Хорошо сказано! — улыбнулся Морозкин и добавил пачку литературы.

Кто-то тронул меня за плечо. Я обернулся и увидел озабоченное лицо Воронянского. Он отозвал меня в сторону.

— Украинцы, перешедшие к нам, нервничают. Цыганков прислал их представителя, — сказал он. — Они чувствуют себя обиженными, видя наше недоверие. Просят Цыганкова дать возможность увидеть партизан, поговорить с ними. Цыганков ручается, что ребята они хорошие, смелые…

Воронянский посмотрел на часы и предложил:

— В занятиях с делегатами сейчас перерыв. Давайте сходим пока к украинцам.

— Пойдем, — согласился я.

На пути нас перехватил молодой коренастый парень в белом фартуке и таком же чепчике.

Это повар Володя; раньше он ходил на боевые задания, показал себя смелым и смышленым партизаном, но однажды обмолвился, что пищу приготовляют у нас невкусно, что он мог бы приготовить лучше. Партизаны уговорили его показать свое искусство. Володя Стасин приготовил вкусный обед. Воронянский попробовал и решил:

— С сегодняшнего дня придется тебе вооружиться черпаком.

— Что вы?! — изумился и вознегодовал Стасин. — Я только показал, как нужно готовить. Черпаком пусть тот вооружается, кому винтовка не по плечу…

— Нет, нет… Будешь поваром, — ответил Воронянский. Партизаны единодушно поддержали решение командира.

Так и пришлось Володе стать поваром. Он согласился с условием, чтобы его время от времени отпускали на задания.

Володя вытянулся и приложил руку к головному убору.

— Что скажешь? — остановился Воронянский.

— Товарищ командир! Среди других продуктов Москва рис прислала. Разрешите угостить всех делегатов настоящим пловом, какого в здешних краях не умеют готовить.

Воронянский, смеясь, разрешил.

Через час мы были возле лагеря Цыганкова. Оставив автоматчиков, подошли к украинцам.

Они окружили нас. Это были молодые, крепкие ребята. Цыганков навел порядок.

— Товарищи, не толпитесь, садитесь в ряд.

Они уселись. Один из них встал, поправил гимнастерку.

— Я не знаю, кто вы, и не знаю… — он помедлил, словно подыскивая слова, — не знаю, имеем ли право назвать вас товарищами, но разрешите мне обратиться к вам просто как к советским людям… Мы понимаем свою вину перед Родиной. Но не из-за любви к фашистам мы оказались в их форме… Все мы были в гитлеровском плену, пухли от голода, мерли как мухи. И вот нас, украинцев, начали вербовать в добровольческие части… Кто отказывался — убивали сейчас же. Мы согласились записаться и стали ждать удобного случая, когда сумеем повернуть оружие гитлеровцев против них самих. Вы дали нам эту возможность, и мы горячо вас благодарим. Мы все ваши боевые задания выполняем честно. Но нас мучит ваше недоверие к нам… — Голос его дрогнул, он на секунду замолчал, преодолевая волнение. — Верьте нам, мы искупим свою вину перед Родиной. Оккупанты нас за собак считали… Но вы… вы не считайте нас продажными псами.

В рядах украинцев послышался одобрительный гул. Я шепотом спросил Цыганкова:

— Кто это выступал?

— Их командир.

Когда шум утих, поднялся другой его товарищ, снял пояс и вместе с гимнастеркой поднял нижнюю рубашку, повернувшись к нам спиной.

— Вот что сделали со мной гитлеровцы, — он показал сизовато-красные рубцы не заживших еще ран.

Воронянский, повернувшись к их командиру, спросил:

— Чего вы хотите?

— Мы хотим, чтобы нас приняли в ряды партизан, — взволнованно ответил тот. — Чтобы мы стали, как все. Мы оправдаем…

Воронянский, Цыганков и я отошли посоветоваться.

— Красноречивый у них командир, ничего не скажешь, — подмигнул я Цыганкову.

— Он не только говорить умеет… Позавчера, выхватив у пулеметчика пулемет, расстрелял в упор полную машину гитлеровцев, — ответил Цыганков.

— А об остальных как думаешь? Ведь ты с ними смеете уже около пуда соли съел? — спросил Воронянский.