Страница 100 из 110
— Как аэродром в Марьиной Горке? — спросил я.
— Данных нет, — сказал Меньшиков.
— Надо срочно добыть. Поищи партизана, местного уроженца, и пошли к аэродрому, — приказал я ему.
Через полчаса Меньшиков привел молодого, высокого, здорового парня с ясными голубыми глазами.
— Филипп Слабинский, — представился тот.
— Марьину Горку хорошо знаете? — спросил я.
— Неподалеку оттуда родом, — кивнул Филипп.
Мы с Меньшиковым объяснили Слабинскому его задачу, дали для прикрытия пятерых автоматчиков, и Слабинский ушел.
Из Минска пришел Мурашко.
— Меня разыскивает СД, — сказал он. — Чирко и Гаврилов продолжают работать. Связь с ними придется поддерживать через Бориса Чирко.
— Сколько вы заложили мин? — спросил я его.
— Игнат Чирко заложил пятнадцать. Гаврилов заминировал пассажирский вагон с отпускниками. Убито двадцать офицеров и около сорока солдат. Недавно на товарной станции загорелись две цистерны с бензином, а вечером там же взорвались вагон со снарядами и две платформы с автомашинами…
Недели через две, после того как мы с Лещеней выслушали нескольких других минских подпольщиков, мы убедились, что Мурашко оставался в Минске до последней возможности. СД сумело его выследить. Задержись он еще на день — был бы схвачен…
Горком партии провел совещание со связными минского подполья, с тем чтобы найти новые возможности поддержания связи. Члены горкома обсудили, кто из наших товарищей способен заменить улетевших комиссара и начальника штаба. Перебрав и взвесив все возможности, Лещеня согласился с моим предложением назначить Константина Сермяжко комиссаром, а Козлова — начальником штаба.
Решив это, мы построили всех партизан отряда, и Лещеня от имени подпольного горкома партии зачитал приказ о новых назначениях.
После построения все партизаны горячо поздравляли Сермяжко: ведь, кажется, совсем недавно он бо́льшую часть времени проводил «на железке», подрывал фашистские эшелоны… Скромность, требовательность к себе и преданность долгу создали Константину большой авторитет среди всех.
В лагерь возвратился Чернов, которого я посылал сопровождать Филиппа Слабинского.
— Филиппа убили, — опустив голову, доложил он.
— Убили? — не поверил я.
— Под Марьиной Горкой мы встретили крестьян. Они рассказали, что на аэродром прилетели новые самолеты. Мы подобрались ближе к аэродрому. Дальше Слабинский пошел один. Он усиленно настаивал на этом, повторяя, что отлично знает местность и одного его не обнаружат. «Одному лучше, враг не заметит», — убеждал он. Мне пришлось уступить. Филипп ушел, мы залегли. Через час у аэродрома раздалась стрельба. Мы бросились туда, но эсэсовцев было много, и мы отошли. Я решил не возвращаться в лагерь, надеясь, что Слабинскому удалось ускользнуть от обнаруживших его охранников и он вернется к нам.
На другой день от местных жителей мы узнали, что на опушке леса около ста гитлеровцев окружили одного партизана. Партизан не сдавался и, убив восемь фашистов, упал, сраженный пулями. Крестьяне похоронили его. Это был Слабинский.
Филипп Слабинский был молод и любил жизнь, но в минуту опасности его рука и сердце не дрогнули. В районе Марьиной Горки появилась еще одна партизанская могила.
С нетерпением мы ожидали возвращения вышедших на задание групп подрывников. Наконец они прибыли в лагерь. Потерь не было. Последним вернулся Иван Любимов.
— Товарищ командир, задание выполнено: подорвано два вражеских эшелона, — спокойно доложил он.
— Отомстили за нашего Вильяма, — сказал Ларионов Рудольфу.
— И за Филиппа Слабинского, — добавил новый начальник штаба Козлов.
Все карательные экспедиции оккупантов против партизан кончились для врага провалом.
С приближением линии фронта фашисты предпринимали все более настойчивые попытки разгромить партизан. Готовясь к летним боям с советскими войсками, они напрягали все силы, чтобы обеспечить себе прочный тыл. Важное значение для противника имело нормальное передвижение по таким дорогам, как шоссе Москва — Варшава, Минск — Слуцк и Осиповичи — Бобовня. Гитлеровцы решили если не уничтожить полностью, то хотя бы парализовать боевую деятельность партизан, действовавших в районе этих шоссейных дорог.
Партизанские районы были опоясаны железным кольцом дивизии, снятых с фронта и отправлявшихся на фронт. Над лесными массивами и населенными пунктами рыскали эскадрильи «юнкерсов». Со всех сторон гремела артиллерия противника.
В Колодинских лесах, находящихся в сорока километрах южнее Минска, вела бои партизанская бригада «Буревестник» под командованием Мармулева. В последних числах мая 1944 года эта бригада под напором врага оставила населенные пункты Теребель, Русаковичи, Сергеевичи, Кобыличи.
С другой группировкой противника вела бои бригада «Беларусь» под командованием Андрея Степановича Юрковцева. Здесь гитлеровцам, наступавшим с севера, удалось занять шоссе Марьина Горка — Шацк.
Крупные силы оккупантов с востока, со стороны Марьиной Горки — Пухович, нажимали на отряды 2-й Минской бригады, которой руководил Андреев. Враг штурмом занял совхоз «Сенча». Партизаны оставили села Велень и Клетище Пуховичского района.
С юга, от Слуцка и Старых Дорог, фашисты начали наступление на бригаду имени Фрунзе. С запада от Греска, Белой Лужи, Шищиц, Буды-Гресской против нашего отряда и бригады имени Суворова выступили три полка пехоты с танками и пушками.
Для удобства руководства обороной комбриг Каледа передал в мое распоряжение два отряда: имени Фрунзе и имени Суворова. Усиленные группы разведчиков вступили в перестрелку с передовыми подразделениями противника. Мы с командирами приданных отрядов решили выдвинуться вперед, к берегу реки Случь. К рассвету достигли шоссе Осиповичи — Бобовня. В районе сожженного моста мы остановились.
Здесь приняли решение занять линию обороны на флангах отрядами имени Фрунзе и имени Суворова, а наш отряд должен был расположиться по обеим сторонам шоссе. Западный берег реки Случь и подступы к сожженному мосту заминировали.
Над нашими головами пронеслись две эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами. Сзади нас грохнули взрывы, и опять наступила тишина. Мокрые, только что переплывшие на лошадях реку, прискакали разведчики Васильева и Терновский. Валя быстро направилась к нам, в ее сапогах хлюпала вода.
— Из Шищиц вышли гитлеровцы, с ними танки и артиллерия, — быстро доложила она.
— Много? — спросил начальник штаба Козлов.
— Очень много, но установить точно трудно. Разведчики следят, я сейчас поскачу обратно, может, есть уже что-либо новое.
— Переоденься в сухое! — крикнул ей Козлов.
— Жарко становится, быстро высохнет, — крикнула она и, вскочив в седло, помчалась обратно.
Передав через связных последние приказания командирам, я сел на своего Орлика и поехал осматривать линию обороны. Все лежали, укрывшись под деревьями, в ямах, замаскировавшись. В канаве находились минометные и противотанковые расчеты. Рядом, возле станкового пулемета, словаки Штефан Качалка и Рудольф Заяц что-то разъясняли своим бойцам. Подойдя к Рудольфу, я спросил:
— Не отступите?
— Ни за что!
— Этот сектор очень важен. Подпускайте противника до самого моста…
На другом берегу послышался гул моторов. Рудольф с Качалкой залегли у пулемета, а я поскакал на командный пункт.
Далеко между болотами вилось белой лентой шоссе. Вскоре на нем одна за другой показались несколько точек. В бинокль я увидел, что к нам приближались вражеские мотоциклисты. Они ехали медленно, оглядывая близлежащие кусты. Но вот они въехали на минное поле. Там поднялся столб земли и пыли. Один из мотоциклистов быстро развернулся, выпустил несколько очередей и помчался назад. В то же время на шоссе показались три танка и самоходная пушка. Первый танк остановился около разбитого мотоцикла, потом дал газ и устремился вперед. Под его гусеницами разорвалась мина. Танк вздрогнул всем корпусом, завертелся на месте, затем заглох. Остальные танки и две пушки открыли огонь по нашему расположению; за танками развернулась пехота.