Голос крови

Бен недалеко ушел. Не успел он еще дойти до улицы Пикарди-плейс, как вдруг кто-то коснулся его плеча.

– Тоже сбежал? – спросила Фиона.

– Кто-то поставил песню «Get me away from here. I’m dying», – засмеялся Бен.

– Да уж. Вечеринки Мораг иногда здорово напрягают. А теперь ты куда?

Бен не ответил. Он заглянул ей в глаза, почему-то они показались ему печальными – печальными, и бездонными, и полными тайны, и он спросил:

– А куда ты?

И тут он ее поцеловал.

Отвечая на вопрос Изобель Хэпберн, он рассказал только про шумные вечеринки по тому или иному случаю и спонтанные сборища, которые часто кончались тем, что кто-то наляпает киношной крови или изукрасит мебель акварельными красками. Он рассказал о фильмах, которые снимала Мораг, и о художниках, с которыми дружила Фиона, и в немногих словах сумел представить все так, чтобы сержант Хэпберн поняла: при таких безумствах в жизни ничему удивляться не приходится.

Даже тому, что она выдавала Бена за своего жениха.

– Вы поговорите с нею еще раз? – спросил констебль Блэк, паркуясь рядом с машиной Бена.

– Может быть, – неопределенно ответил Бен.

– Ей бы надо спокойно отдохнуть несколько дней, – высказала свое мнение Хэпберн.

Бен подождал, когда Блэк выпустит его, открыв заднюю дверцу.

– Вряд ли она меня послушает, если я начну ее уговаривать, – сказал он, вылезая из машины.

– А вы попробуйте, – посоветовал Блэк.

Бен постоял возле своей машины, выжидая, пока полицейские уедут. Затем направился к главному входу.

Берлин. Ноябрь 1978 года

– Моего ребенка похитили, – повторила Карла, когда ее наконец пустили к служащему уголовного розыска.

Его звали Кёлер, и для работника уголовного розыска он был, на ее взгляд, очень уж молод, но напускал на себя подчеркнутую важность.

– Здесь сказано, – заговорил он, тыча пальцем в формуляр, который ей дали заполнить, – что дочь у вас пропала два месяца тому назад. Почему вы приходите только сейчас?

– Потому что лежала в больнице.

Сделав рот гузкой, чиновник скосил глаза в сторону сослуживца, с которым они делили захламленный, до отказа набитый мебелью и папками, кабинет.

– Ну а ваш муж?

– Не верит, что наша дочь похищена.

Нетрудно было догадаться, какие мысли это вызвало у служащего криминальной полиции Кёлера: «И кто же это из сослуживцев решил так надо мной подшутить?» Или второй вариант: «И почему именно на меня сваливаются все сумасшедшие?»

Ладно, сейчас она объяснит ему все по порядку, как выстроила это в уме за прошедшие недели.

– Выслушайте меня. В сентябре мне пришлось лечь в больницу по поводу опоясывающего лишая. Моей дочке Фелисите было тогда шесть месяцев, нельзя было, чтобы она заразилась. Поэтому ее положили в другую палату. Неделю с лишним я была очень ослаблена после болезни и не виделась с ней. Когда мне стало лучше, медицинская сестра принесла мне ребенка того же возраста, что моя дочь, и заявила, что это Фелисита. Но это была не Фелисита. А так как мой муж не мог подтвердить, что это чужой ребенок, мне не поверили и отправили на психиатрическое отделение с диагнозом постнатальной депрессии. Вчера меня отпустили домой. Вернувшись, я увидела в доме этого чужого ребенка, которого выдают за Фелиситу. За ребенком ухаживает няня, а я уже просто не знаю, что мне делать. – Она с облегчением вздохнула, довольная, что сумела выдержать спокойный, деловитый тон. Во всяком случае, до того момента, когда все-таки не удержалась и добавила: – Мой муж идиот. Ведь если я говорю – это не мой ребенок, значит так и есть, он не мой, верно?

Кёлер закусил губу.

– Так ваш муж утверждает, что этот ребенок – его дочь? – осторожно спросил он и снова покосился на сослуживца.

– Господи! Он же не видел ее четыре месяца. А по правде сказать, и раньше-то не проявлял к ней большого интереса. Это не значит, что он ее не любит. К сожалению, люди становятся ему интересны только тогда, когда с ними можно о чем-то говорить. – Карла тревожно всматривалась в Кёлера, чтобы понять его реакцию, пыталась заглянуть в глаза, надеясь прочесть в них, что он думает, но он сидел, опустив голову. – Мне, кажется, так ведут себя многие мужчины. Вдобавок он очень занят работой.

Чиновник опять задумчиво поджал губы и сказал, отводя от нее взгляд:

– Так вы говорите, что ваш муж не годится в свидетели, чтобы установить личность вашей… и его дочери?

Она помахала рукой, разгоняя дым, который вдруг потянулся от стола второго обитателя кабинета. Могло показаться, что она отмахивается от вопроса, заданного Кёлером.

– Послушайте, я и сама понимаю, как это звучит со стороны.

Кёлер принялся листать дело, которое лежало у него на столе. Он явно пытался выиграть время.

«Пока он еще не знает, кто я такая, – подумала Карла. – Пока я еще могу перетянуть его на свою сторону, если только сумею убедить. Но рано или поздно он все равно это узнает. Так уж лучше с самого начала быть честной и откровенной».

И она рассказала, как напала на врача и по постановлению прокуратуры была отправлена в психиатрическую лечебницу. Она хотела воспротивиться, но тогда бы она попала под суд за нанесение телесных повреждений. Сейчас она задним числом понимала, что лучше уж выбрала бы тогда судимость. Если бы ее не уговорил Фредерик!

«Проще все-таки отвечать людям, что ты в больнице! – убеждал он. – Подумай только, каково будет, если кто-то узнает, что Карла Арним, урожденная Маннгеймер, находится в предварительном заключении? Люди начнут задавать вопросы за что, все выплывет наружу, ты погубишь репутацию и лишишься работы! Ты поставишь под угрозу все, чего достигли твои родители и предшествующее поколение. А что я скажу нашему сыну?»

Тогда это казалось правильным. А теперь она должна была говорить чиновнику: «Знаете, официально я сумасшедшая, но я прошу вас поверить тому, что я вам рассказываю».

Этот Кёлер был еще слишком молод и не успел задубеть, только поэтому он ее сразу не выгнал. Он выслушал ее до конца, пообещал заняться этим случаем – причем оба понимали, что это ложь, – и сам проводил ее к выходу. На прощание он пожал ей руку.

– Все будет хорошо, госпожа Арним, – сказал он. – У моей жены тоже проблемы с сыном.

Она удивленно вскинула на него взгляд.

– Он инвалид от рождения, и она винит себя. Все время думает, в чем она допустила ошибку во время беременности. И я тоже себя упрекаю и думаю, в чем я мог быть виноват. Она уже не раз говорила мне: «Лучше бы я его не рожала». Говорят, что многие родители испытывают подобные трудности, потому что не могут принять своих детей такими, какие они есть. Причины бывают самые разные, но родители сами себе не отдают в них отчета.

– А что… что с вашим сыном? – спросила Карла, чувствуя, как в ней поднимается злость.