Страница 97 из 111
Вскоре свекровь вышла из кабинета Юити, уже одна. И присела рядом с невесткой. Не сказать, что лицо у нее было бледным; напротив даже, от возбуждения щеки ее зарделись. На улице полыхало солнце, а в комнате было сумрачно.
Они помолчали немного. Потом свекровь сказала:
— И ради чего она пришла сказать все это? Не ради франтовства и не ради потехи, конечно. Это уж точно!
— Видать, она крепко любит Ютяна!
— Да уж! По меньшей мере.
В этот момент в сердце старой женщины, невзирая на приязнь к невестке, родилось что-то вроде облегчения, а то и гордости. Если бы ее поставили перед выбором — верить письму или верить заявлению госпожи Кабураги, то она без колебания выбрала бы последнее. То, что ее красивого сынка домогается противоположный пол, с точки зрения ее морали считалось добродетелью. Она была просто счастлива.
Ясуко поняла, что она и ее добросердечная свекровь живут в разных мирах. Ей ничего не оставалось, как позаботиться о себе самой. По своему опыту, однако, она уже хорошо знала, что у нее не было другого выхода, как пустить все на самотек, чтобы спастись от боли. Ее положение было жалким. Она вся сжалась и замерла, как маленький беспомощный зверек.
— Ну, вот все и закончилось, — сказала свекровь в отчаянии.
— Нет, это еще не конец, мама! — выпалила Ясуко.
Свекровь поняла, что этими суровыми словами невестка подбадривает себя, и пробормотала слезливо свою избитую фразу:
— Спасибо, Ясуко! Я счастлива, что у меня есть такая невестка, как ты. Спасибо тебе, доченька!
Наконец госпожа Кабураги осталась наедине с Юити в его кабинете. Она вдохнула глубоко, всей грудью — как вдыхают на прогулке в лесу. Этот комнатный воздух был намного вкусней лесного.
— Миленький кабинет!
— Он достался мне от покойного отца. Только здесь, когда безвылазно сижу дома, мне дышится спокойно.
— Мне тоже.
Юити сообразил, почему так естественно прозвучало ее поддакивание. Она вторгалась в чужие дома, как ураган; отбрасывала пристойность, честь, чуткость, стыдливость; потворствовала сколько душе угодно своей жестокости по отношению к другим; пылко отваживалась на сверхчеловеческие деяния ради Юити; а теперь у нее возникла возможность передышки.
Окно было распахнуто. На столе стояли старомодная лампа, несколько бутылочек с чернилами, груда словарей, пивная кружка из Мюнхена с летними цветами. По другую сторону этого детализованного переднего плана, который напоминал потускневшую медную гравюру, открывался вид на воздвигнутые на пепелище многочисленные свежие деревянные строения. Однако этот уличный пейзаж последних деньков жаркого лета внушал чувство заброшенности. Со склона спускался городской трамвай. Едва кочующие облака миновали, как вспыхнули в яростном сиянии и рельсы в обоих направлениях, и каменные фундаменты сгоревших домов, еще не выстроенных, и мусорные свалки из обломков стекла.
— Уже все уладилось. И твоя мама, и Ясуко больше не пойдут в тот бар, чтобы проверить тебя.
— Да, утряслось, — уверенно сказал Юити. — Не будет и второго письма. Мамаша второй раз не осмелится пойти туда. Ясуко тоже не потащится туда, пусть даже у нее хватит смелости.
— Ты устал. Я думаю, что тебе нужно где-нибудь отдохнуть. Без твоего ведома я сообщила матери, что мы с тобой уезжаем на два-три дня.
Юити удивленно взглянул на нее и ухмыльнулся.
— Поехали сегодня вечером! Билеты я достану, у меня есть связи. Дам знать тебе по телефону. На станции встретимся, хорошо? По пути в Киото я хотела бы остановиться в Сима. Мы снимем там номер в отеле.
Она внимательно следила за лицом Юити.
— Не надо беспокоиться! Я не буду тебя трогать, я же в курсе… Между нами ничего не случится. Так что расслабься!
Госпожа Кабураги изучала настроение Юити; он согласился поехать. Ему самому хотелось куда-нибудь улизнуть денька на два или три, чтобы выпутаться из этой катастрофы, из этой удушливой атмосферы. Никакой спутник не мог быть таким ласковым, не говоря уж — безопасным, — как госпожа Кабураги!
Глаза юноши выражали благодарность, и госпожа Кабураги тотчас испуганно замахала руками.
— Что ты! Тебе не стоит благодарить меня за такой пустяк! Не надо! Я буду расстроена, если во время путешествия ты будешь смотреть на меня как сквозь воздух.
Госпожа Кабураги покинула дом Минами. Вышедшая ее проводить мамаша тотчас вернулась в кабинет. Пока она сидела с Ясуко, у нее открылись глаза на ее роль. Старая женщина чопорно закрыла за собой дверь кабинета.
— Ты что, собираешься поехать с этой замужней женщиной?
— Ну да.
— Я не хочу, чтобы ты ехал с ней. Пожалей Ясуко.
— Тогда почему же она сама не остановит?
— Какой ты ребенок! Если ты подойдешь к Ясуко и вот так просто заявишь, что отправляешься в путешествие, это лишит ее почвы под ногами.
— Я хочу немного развеяться от Токио.
— Ну, тогда езжайте вдвоем с Ясуко!
— Если я поеду с ней, то не смогу отдохнуть.
Бедная мамаша надрывным голосом воскликнула:
— Подумай немножечко о своем ребенке!
Юити молчал, поникнув головой. И наконец произнес:
— Подумай обо мне тоже капельку!
Его эгоизм напомнил Юити о материнской холодности в те дни, когда пришло письмо.
Юити, как послушный ребенок, помолчал некоторое время, а потом сказал:
— Я поеду все-таки! Я причинил этой женщине много хлопот из-за злосчастного письма. И что же, вы думаете, будет прилично отказаться от ее приглашения?
— Ты рассуждаешь как альфонс-любовник!
— Вот именно! Она тоже говорит, что я полюбовник ее.
Юити триумфально произнес эти слова матери, теперь уже настолько отдалившейся от него, что он не мог бы даже измерить.
Глава тридцатая
МУЖЕСТВЕННАЯ ЛЮБОВЬ
Госпожа Кабураги и Юити отправились ночным поездом в одиннадцать часов того же вечера. К этому времени жара уже заметно спала. Отбытие в путешествие пробуждает у человека странные эмоции. Его охватывает чувство, будто он становится свободным не только от родной местности, которую оставляет позади себя, но и от времени, которое удаляется от него.
Юити ни в чем не раскаивался. Поразительно, но это потому, что он любил Ясуко. Если смотреть с точки зрения его экспрессивной горько-терпкой извращенной любви, то его поездку, которая была спровоцирована многочисленными осложнениями, можно было бы расценить как прощальный подарок Ясуко. В это время его сердце с обострившейся чувствительностью не ведало страха даже перед лицемерием. Он думал о своих словах, обращенных к матери: «В любом случае я люблю Ясуко. Разве это не доказательство того, что я могу любить женщин?» Помня о сказанном, он имел достаточно оснований, чтобы верить, что причинил беспокойство госпоже Кабураги не ради своего спасения, а ради спасения Ясуко.
Госпожа Кабураги не догадывалась о его новых умонастроениях. Он оставался для нее просто красивым юношей, исполненным очарования и молодости и все-таки не способным на любовь к женщине. Она — и никто больше — спасала его.
Когда поезд отъехал от ночной платформы токийского вокзала, госпожа Кабураги тихонечко вздохнула. Выкажи она хоть малейшим знаком свою любовь к нему, долгожданному отдыху Юити пришел бы конец. Поезд покачивало. Их обнаженные локти время от времени соприкасались, но каждый раз, когда это случалось, она невольно отстраняла свою руку. Она боялась, что легкая дрожь в руке выдаст ее влюбленность и все закончится для нее тем, что скука вновь одолеет Юити.
— Как поживает господин Кабураги? Судя по письмам, хорошо…
— Сейчас мой муж причесывается на манер «камиюи». Собственно, с этой прической он давно щеголяет, это всякий скажет.
— Он все такой же?
— В последнее время, когда я многое узнала о его жизни, он стал еще более легкомысленным. Когда мы вдвоем гуляем по городу, он то и дело восклицает: «Какое хорошенькое дитя! А это точно мальчик?» Спасу от него нет!