Цирк Умберто

То была пора страстного увлечения конным цирком. Во главе разделенных на сословия государств и наций стояла еще аристократия, в большинстве своем воспитанная на английских традициях и вкусах. Тип дворянина времен Возрождения — покровителя наук и искусств, мецената, тип, широко распространенный и в эпоху барокко, — вымирал и был представлен лишь единицами; теперь дворян гораздо больше прельщали радости жизни, не последнее место среди которых отводилось породистым лошадям и искусству верховой езды. Когда в резиденции какого-либо князька выступал хороший цирк, в город съезжалось все окрестное дворянство. Ложи закупались сразу на несколько дней, всем хотелось полюбоваться отборными, холеными жеребцами, меринами и кобылами; аристократы обсуждали искусство наездников и дрессировщиков, а в антрактах прогуливались по конюшням. Величественный ритуал рыцарских турниров, этот апофеоз патетики и авантюристического героизма, прославлявшего смерть во имя одной лишь красивой позы, давно уже стал преданием. Но померкшая слава как бы вновь возрождалась здесь, в бродячем рейтарском братстве, среди нищих рыцарей, у которых не было ни земли, ни гербов. Пока в слабеющей памяти дворянских родов еще тлели видения былых подвигов, их притягивал золотой круг арены, отдаленно, как тусклый блик — пылающее солнце, напоминавший плац, где происходили турниры их предков. Они тянулись, подобно сомнамбулам, к этой луне своего прошлого, и она приводила их к людям, которые, как и они сами, стояли вне класса буржуазии, хотя и на противоположном от них полюсе. Герцоги и маркизы окружали странствующих комедиантов, за несколько грошей ежедневно рисковавших собственной жизнью. И золотой дождь благосклонности и почитания струился на очаровательных наездниц с осиными талиями, на этих грациозных фей и сильфид, которые порхали над горделивыми животными и, бросив вызов благоразумию, достигали совершенства на грани между жизнью и смертью. Для многих эта игра заканчивалась переломом ребер под тушей опрокинувшейся лошади. Другие возносились в последнем пленительном прыжке в высшие сферы общества, к коронам и титулам, обладатели которых чувствовали в глубине души, что, с точки зрения своих предков-завоевателей, они не допускают никакого мезальянса.

Но и те, кому везло меньше, были постоянно окружены роем почитателей — ведь в маленьких, захолустных городках тоже стояли кавалерийские части, и офицеры ждали приезда цирка как самого значительного события года. Кавалерия являлась в ту пору ядром и гордостью армии; гусарами, драгунами, кавалергардами, кирасирами, уланами командовали аристократы, и многие отрезанные от мира гарнизоны встречали наездников и наездниц конного цирка столь восторженно, что несколько дней гостеприимства означали для иных долги на несколько лет.

Впрочем, слово «цирк» в те времена употреблялось редко. Начиная с директоров первоклассных английских трупп, гастролировавших на континенте, и кончая захудалым чешским антрепренером Беранеком — все называли свои заведения что-нибудь вроде: «Общество верховой езды» или «Британские королевские наездники» и т. п. Лишь немногие из них располагали собственным шапито; большинство трупп выступало в круглых деревянных зданиях, которые имелись во всех больших городах или строились на заказ — ведь гастроли «общества» длились по нескольку месяцев. Программа состояла из традиционных номеров: царственное искусство лошадей, дрессированных на свободе, высшая школа верховой езды, римская конница, почта, вольтиж, танцующие лошади. Несколько клоунов развлекали публику, пока на манеже загребали опилки. Если «общество» располагало хорошо обученной лошадью, гвоздем программы становилась какая-нибудь драматическая сценка, например «Араб и его верный конь», где умный жеребец исполнял главную роль. В конце давали большую пантомиму: в ней участвовали все лошади «общества», а всадники облачались в самые пышные костюмы.

Обычный же цирк с характерной для него пестротой номеров существовал в те времена лишь в виде небольших трупп, которые выступали на гуляньях и ярмарках подчас без шапито, под открытым небом; плату взимали, обходя с тарелкой толпившихся вокруг зрителей. Цирк Умберто выделялся своей богатой программой, в которой многочисленные и разнообразные артистические номера чередовались с выступлениями животных. Правда, при папаше Умберто он не превышал еще скромных размеров среднего цирка тех лет. Диаметр манежа равнялся шестнадцати гамбургским футам — этого было достаточно для выступления группы из шести лошадей. Встав во главе дела, Петер Бервиц принялся расширять и улучшать фамильные конюшни, стремясь вывести цирк в число самых солидных предприятий подобного рода. Пришлось подумать и о более просторном шапито, который соответствовал бы возросшему количеству лошадей. Учтя собственный опыт, а также опыт своих наездников и дрессировщиков, Бервиц перешел на манеж диаметром в двадцать четыре гамбургских фута. Было установлено, что по манежу таких размеров лошадь бежит под углом, при котором на ней всего легче удержать равновесие; если же наездник или наездница ошибаются, то падают на опилки, а не на барьер, как это случилось с мадемуазель Арабеллой. Теперь Петер Бервиц мог демонстрировать группу из двадцати четырех лошадей, производившую большое впечатление.

Так цирк Умберто вышел со временем в число наиболее крупных конных трупп, но от разнообразия программы своего деда Петер Бервиц не отказался. Особую верность он проявлял в отношении бабушкиных любимцев — львов и прочих хищников. Он расширял свой зверинец, прикупая и обменивая животных, и был одним из немногих антрепренеров, которые продолжали дрессировать хищных зверей. Старый бабушкин Гасан давно уже околел, и его шкура лежала в хозяйском фургоне на полу между кроватями, но в клетках зверинца метались пять новых львов (два самца, три львицы), два тигра и три медведя, годных для выступления на манеже. Тогда еще не знали кольцевой решетки и номеров с участием большого числа хищников не ставили. Укротители входили прямо в клетки к зверям. Клетки представляли собой грубо сколоченные ящики, одна сторона которых была зарешечена; в них не хватало места для больших прыжков. Публика поражалась смелости мужчины или женщины, отважившихся войти с бичом и вилами к ревущим, оскалившим клыки львам. Номер длился недолго: львы должны были по требованию укротителя встать, пройтись, сесть или лечь; в редких случаях укротитель «боролся» с наиболее добродушным зверем и даже всовывал ему в пасть руку или голову. Подобные выступления повторялись иногда по десяти раз на день, в зависимости от успеха зазывал. Старые ярмарочники метко окрестили эти изнурительные повторения шлахтой.[8] Карлу Умберто тоже приходилось вначале работать «на убой», чтобы пропустить как можно больше зрителей. Еще выступая под «зонтиком» — в маленьком, примитивном шапито, — он работал по методу шлахты и только впоследствии, когда уже вел дело совместно с зятем, мог позволить себе выступать лишь дважды в день. По вечерам представлений не было — из-за отсутствия света. Цирки освещались свечами, позднее — керосиновыми лампами, но владельцы деревянных цирков долго боялись этого нововведения: слишком велика была опасность пожара.

Демонстрируя зверей, старый Умберто мечтал не столько о хорошем шапито, сколько о «работе на круге». С юности, со времен выступлений на ярмарках, он привык видеть зрителей со всех сторон и считал «работу на круге», то есть цирковые представления, в отличие от «односторонних» постановок театральных, единственным видом искусства, когда артист действительно находится в контакте с публикой. Аттракционы в деревянных клетках зверинца, где с трех сторон тебя окружают глухие дощатые стенки, претили ему. Как только цирк немного окреп, Умберто заказал накатную клетку из железных прутьев, укрепленную на низенькой тележке. В нее загоняли занятых в номере хищников, и четыре пары лошадей торжественно вывозили их на арену. Площадь клетки равнялась девяти квадратным метрам, ее едва хватало для двух зверей, но Карло Умберто блаженствовал: теперь он мог, согласно господствовавшей среди тогдашних укротителей моде, гонять зверя из угла в угол, хлопать шамберьером, стрелять без конца холостыми патронами, понуждая ошалевшего от страха льва рычать и скалить зубы и заставляя его наконец лечь и положить голову на лапы. Тут донтер[9] синьор Карло театрально ставил правую ногу на гриву укрощенного зверя, срывая бурю оваций.

8

Шлахта — от немецкого schlachten — бить скот.

9

Укротитель (франц.).