Юность Бабы Яги

Петя с Сашей сидели в явном недоумении: что же это девушек так потрясло? Ну неужели появление шоу-группы? Состояние Анжелики поддавалось описанию только средствами мелодраматических штампов, типа «смертельная бледность покрыла ее лицо», да и Вета, похоже, была не в себе. Реакция была такая, что ребята могли теряться в каких угодно догадках: ну, по меньшей мере, что кого-то из девушек соблазнил и бросил прошедший мимо негодяй-солист; что она ждет от него ребенка; или, наоборот, заразилась от него страшной венерической болезнью. Анжелика сидела в совершеннейшем трансе, почти в слезах, глядя в ту сторону, куда ушел ее несравненный Буфетов, ну а Вета, быстро поборов в себе досаду, была в некотором замешательстве. Надо было объясняться. Особенно после честной и именно поэтому – красивой – любовной игры с Сашей. Да к тому же очень даже взрослой любовной игры, после которой вся их затея радостного секса с шоу-группой, это слабоумное намерение двух школьниц-дурошлепок, представлялась сейчас особенно глупым и постыдным. Вете сейчас казалось, будто и не она все задумала и подбила Жику на это дело; будто все это происходило в другой жизни, давно, когда она была еще совсем ребенком, поэтому стыдно было и неловко и перед собой, и перед Сашей. Но признаваться надо было! Надо было открываться, может, удастся еще пошутить по этому поводу или свалить все на мечту одной только Анжелики. Вон она какая сидит, до сих пор опомниться не может. Но это и понятно: Вета все-таки и поумнее, и постарше чуть-чуть. По возрасту – само собой, но главное все же, что за истекшие два часа Вета повзрослела сильно, а Анжелика как была девчонкой, так девчонкой и осталась. А в данный момент – девчонкой травмированной: ну надо же, ее сокровище Буфетов с другой девчонкой, еще моложе! Вон сидит, вся обмерла, не дышит даже… Ну ничего, с ней я потом поговорю, придется ее убедить, что на ее кумире свет сошелся не клином, что Петя наверняка лучше, умнее и к тому же не так избалован женским вниманием, как этот нарцисс Буфетов, словом, она ей мозги вправит, а теперь надо с Сашей объясниться, Саша поймет, простит то, что мы их использовали для прохода на корабль, простит обязательно, он добрый и с юмором, и мы вместе посмеемся. Все это промелькнуло в голове Веты за считаные секунды, а вслух она сказала:

– Саша, пойдем, потанцуем. Я тебе заодно расскажу кое-что.

Танец, по счастью, был медленный. На эстрадке сейчас выступал певец голубых дорог Андрей Пеночкин. Отличный, надо сказать, певец и, если бы он не обращался всякий раз к залу до и после песни словами «цыпочки мои» и «курочки мои», было бы совсем хорошо. Сейчас он исполнял песню «Чувства», что давало возможность медленно двигаться и спокойно поговорить. Вета все Саше и выложила, пытаясь, однако, все представить, как шутку, как смешное заблуждение двух учениц 8-го класса, только что перешедших в девятый. Истинный возраст тоже пришлось раскрыть. Повзрослевшая девичья интуиция подсказала Виолетте, что надо продолжать честно, и если убеждать, то искренностью. При этом надо исхитриться так, чтобы Саша не терял к ней мужского интереса. То есть искренность не должна выглядеть как детская наивность. Вообще все детское надо оставить за бортом, все это – вчерашнее, сегодня она другая. Да, она совсем юная, но не девочка, а почти женщина, а совсем женщиной она станет этой ночью и именно с Сашей, если он не будет против, если не испугается ее возраста. Она очень молодая, но женщина, а не нимфетка какая-нибудь, не ребенок – предмет болезненной страсти педофила, а именно женщина, и все женское у нее уже есть, и получше, чем у женщин взрослых. Она настаивала на этом, вновь обольщая Сашу, искушая, совращая (да, только так! Не он ее совращал, а именно она его), прижимаясь к нему всем телом, приближая лицо к лицу, лаская его руками.

Песня «Fellings», исполняемая Пеночкиным по высшему классу, зазвучала на бис вторично, что было для Виолетты очень кстати. В первый раз она успела все рассказать, а теперь добивалась эрекции у Саши, но мягко, неназойливо, деликатно… А Саша, по мере рассказа, грустнел и ругал себя. Он пока ничего Вете не сказал и не только потому, что не знал, как оценить услышанное. Какая-то апатия овладела им, он не хотел ничего, чувствовал себя сейчас опустошенным, ни о каком возбуждении, несмотря на Ветино ненавязчивое усердие, и речи быть не могло. И не потому, что узнал о Ветиной девственности, которую она намеревалась потерять с обычным эстрадным обалдуем (а то, что она из-за него намерение изменила, радовало не слишком), и не потому что испугался, узнав о ее настоящем возрасте (даже у пресловутой группы таких связей хватило бы на целую телефонную книгу); и даже не потому, что она вдруг перестала ему нравиться, что влюбленность испарилась, что желание исчезло (тоже нет, все вроде было по-прежнему); тогда почему он чувствовал себя таким инертным, пустым, отчего настроение испортилось, и то, что Вета хотела представить с юмором, казалось ему вовсе не смешным, а печальным? Да оттого, вероятно, что деловитая цепкость их с Петей избранниц, их удивительная целенаправленность, умение добиться своего любыми средствами противоречило всему, что Саша хотел бы видеть в женщинах. Использовать свое тело, как инструмент или отмычку для проникновения на корабль – пожалуйста!; употребить их с Петей как средство доставки, – да без проблем!; покрутить любовь с другим только для того, чтобы лечь под Сёмкина – пустяки!; пустить в расход само понятие – любовь, угадать Сашино отношение к ней, вызвать в нем те самые стихи, и все для того, чтобы извлечь маленькую утилитарную пользу для себя – не слишком ли все это разумно и расчетливо для прекрасной половины человеческого рода? Оттого-то и грустно было поэту Саше, оттого-то он и невесел был… А как же ее стихи? – вдруг вспомнил он. – Ведь это была не имитация, не притворство! Как-то не совмещается в ней поведение и содержание. Он отстранил от себя Виолетту и спросил:

– А где ты была настоящая? В какое время?

Вета остановилась, посмотрела Саше прямо в глаза и твердо сказала:

– С тобой стараюсь все время. И везде. И там, – она показала в сторону лавочки, – и там, – она показала чуть подальше, где кусты, – и здесь. И даже вон там, – она подняла голову и посмотрела на звезды. – Но это я. А Анжелике надо помочь, пусть попытается, если так хочет.

– А ты? – спросил Саша. – Ты уже передумала?

– Я передумала еще там, на скамейке.

– И что теперь ты придумала? – спросил Саша, волнуясь.

– А ты не знаешь?

– Нет.

– Ну так догадайся, чего я хочу теперь, – сделала Вета ударение на слово «теперь», заставляя Сашу вновь поверить в то, что прошедшие три часа для нее – тоже не ерунда, не тривиальное приключение.

– Сашка, иди к нам! – крикнули с дальнего столика. Вета с Сашей посмотрели, кто зовет. Это был не кто иной, как сам Гарри Абаев, командир отряда специального сексуального назначения. «Спецназовцы» тоже улыбались и приглашающе махали руками.

– Сейчас подойду! – крикнул Саша в ответ. И тихо – Вете: – Ну что? Сейчас спрошу в первый и последний раз, потом будет поздно. Познакомить? С тем, с кем ты хотела? Это просто. И ты ему понравишься. Ну решай.

– Я решила, – ответила Вета. – Ты лучше Анжелику познакомь.

Саша повеселел. Они пошли к тому столику. Вета глянула в сторону подруги. Та уже видела все и теперь сидела, выпучив глаза и вцепившись в руку Пети, который еще ничего не знал ни об их намерениях, ни о том, что сейчас будет. Он все продолжал думать, что дело только в автографах. И, уж конечно, не мог знать Петя о необычном продолжении этой ночи и о финальном аккорде, которым она завершится.

Глава 8

С группой «Сладкий сон» и Гарри Абаевым

Тем временем Вета и Саша подошли к столику Гарри с командой. Гарри, в полном соответствии со своим именем, пил виски со льдом и, поскольку настоящие американцы виски не закусывают, Гарри после каждого глотка занюхивал цветком – розой, лежащей перед ним и уже съежившейся от частого употребления. Гарри в принципе был человеком эксцентричным и, если так можно сказать о человеке – изысканным. Роза – это вам не соленый огурец.