Страница 25 из 33
Второе, что можно сказать о 30-х годах: в эти годы образовались современные школы исследователей революционной истории в США (где основы для этого были уже заложены) и в Англии. За пределами Франции эти страны стали главными центрами по исследованию революции.
В послевоенный период, вплоть до середины 60-х годов, тон в историографии задавали Лефевр и его ученики. На смену Лефевру, умершему в 1959 году, пришли Марсель Рейнар (1899—1973), а затем Альбер Собуль (1914—1982), которые к тому времени гораздо теснее были связаны с коммунистами, хотя Альбер Собуль, как и его предшественники, оставался типичным республиканцем. Прекрасные посвящения Лефевру и Собулю были написаны Ричардом Коббом, который был учеником Лефевра и другом Собуля, хотя был очень далек от марксизма. Связывал же его с Лефевром и его последователями из рядов коммунистов общий интерес к роли простых людей в революции. (Из всех историков лишь Лефевр и его ученики занимались этой проблемой.) Следует, между прочим, отметить, что группа блестящих молодых историков, которые в период жесткого сталинизма покинули ряды коммунистической партии в середине 50-х годов, — самый крупный из них Эммануэль Ле Руа Ладури описал эволюцию своего политического образования [190] — проявляла мало интереса к истории французской революции, поскольку их больше привлекали работы школы «Анналов»; тем не менее два бывших коммуниста, Франсуа Фюре и Дэни Рише, стали во главе нарождавшейся французской школы историков-ревизионистов. После безвременной смерти Альбера Собуля в 1982 году кафедру в Сорбонне возглавил еще один коммунист — Мишель Вовель (р. 1933), который ранее занимался историей культуры, или «умонастроений». Над этой проблемой упорно и успешно 104 работало в 60—70-х годах несколько талантливых историков левого толка.
Однако после войны уже неверно было бы говорить об историографии французской революции как преимущественно французской. Среди учеников Лефевра было немало иностранцев. Стремительно росло количество докторов наук в этой области в Англии в 50—60-е годы. До 1910 года в Англии не было защищено ни одной диссертации по теме французской революции, с 1910 по 1950-й защищалось по 6 каждые 10 лет (в 30-х годах даже 9), в 50-х — 18, в 60-х годах — 20 [191].
Давайте попробуем коротко определить значение каждой фазы в интерпретации революции. Во Франции она отразила историю III Республики вплоть до ее падения в 1940 году. Иными словами, образование крупной школы историков французской революции отражает институциональное закрепление III Республики как демократического строя, основы которого заложила революция. Резкий всплеск революционной историографии в первом десятилетии XX века явился, с моей точки зрения, свидетельством того, что республика вышла из полосы многочисленных кризисов первых лет своего существования, кульминацией чего оказались «дело Дрейфуса», успешное завершение которого стало возможным благодаря отделению церкви от государства, и возникновение партии радикал-социалистов как основной партии республики. Как мы знаем, не будучи по своим убеждениям ни радикалами, ни социалистами, они были бесконечно преданы делу республики, а значит, и революции, а некоторые их ведущие политические деятели, в первую очередь толстый, добродушный гурман Эдуард Эррио (1872—1957), кстати, тоже выпускник «эколь нормаль», весьма серьезно занимались историей революционного периода. Эррио выпустил сборник своих речей, озаглавленный «Воздавая должное Революции», причем в годовщину 150-летия революции, той самой революции, которая в период якобинского террора упорно пыталась стереть с лица земли как очаг контрреволюции Лион — город, где он родился и где началась его политическая карьера. Эррио написал отдельно и об этом [192].
Победу республики над своими врагами, как и победу сил демократии в «деле Дрейфуса», обеспечил союз 105 центристов с левыми и даже крайне левыми. Основным принципом политики руководителей III Республики стал принцип «не делай себе врагов среди левых», что, следовательно, исключало отказ от наследия якобинской республики. И хотя Робеспьер и Сен-Жюст, не говоря уж о Марате, пользовались популярностью лишь среди крайне левых, но даже умеренные увлекались Дантоном, который был, с одной стороны, якобинцем, а с другой стороны — противником Робеспьера и всех крайностей террора. Луи Барту, умеренный республиканец, больше прославившийся обстоятельствами своей смерти — вместе с королем Югославии Александром он был убит в 1934 году югославским террористом, — написал биографии Мирабо и Дантона, а также книгу о событиях 9 Термидора, то есть о падении Робеспьера. Здесь же, как мне кажется, следует искать и ключ к разгадке причин идеализации Дантона Оларом.
Создается впечатление, что по прошествии первого десятилетия XX века республиканцы центристского толка вспоминали о революции, лишь когда надо было произнести нужную речь по случаю праздника 14 Июля, а как идеологический фактор она потеряла свою остроту и актуальность. Центр тяжести историографии революции переместился влево, причем ученые левого толка сосредоточили свое внимание в основном не на политических, а на социальных аспектах. В связи с этим немаловажен, с моей точки зрения, тот факт, что преемник Олара на посту главы школы революционной историографии свой главный труд посвятил изучению цен на продукты питания и социальных волнений в эпоху террора, хотя первые работы Матьеза касались вопросов истории религии; или что Лефевр, преемник Матьеза, написал свою диссертацию на тему положения крестьянства северных провинций в эпоху революции; или что преемник Лефевра Собуль свой главный труд посвятил парижским санкюлотам, то есть рядовым активистам. (Кстати, ни один из этих историков не идеализировал своих героев: Матьез и Собуль были явно на стороне Робеспьера, а не его противников слева, а Лефевр не имел никаких иллюзий относительно крестьян или, скорее, смотрел на них глазами городских якобинцев [193].)
В целом история революции все больше превращалась 106 в историю социально-экономических отношений той поры. Я уже говорил о Лабруссе. Среди других специалистов в этой области, принадлежавших к старшему поколению, следует отметить Марселя Рейнара, который одним из первых занялся демографическим аспектом истории революционного периода, хотя он также — несколько позднее — издал стандартную биографию военного деятеля эпохи якобинцев Карно [194]. Демографии той же эпохи отдал дань и Жак Годшо (р. 1907) — президент Общества изучения наследия Робеспьера, хотя основным предметом его исследований была история институтов и общая история. Все это, во всяком случае на первых порах, объяснялось скорее не влиянием марксизма — ибо его влияние во Франции было очень невелико, — а подъемом социалистического и рабочего движения, то есть, можно сказать, влиянием Жореса. Однако это содействовало сближению историков революции с марксистами, которые первыми начали изучать социально-экономические вопросы. В 30-х годах этому сближению еще более способствовал рост международного фашизма, который увлек за собой всех реакционеров, традиционалистов и правых консерваторов.
Это явление было важным, поскольку с самого своего зарождения фашизм был выразителем идей всех тех, кто полностью и безоговорочно отвергал революцию. Более того, до середины XX века крайне правых можно было определить по их отрицанию революции — не только якобинства и всех его политических последователей, но и либерализма, и всей идеологии эпохи Просвещения, и всех прогрессивных нововведений XIX века, не говоря уж об эмансипации евреев, что было одним из основных достижений революции. Позиция французских правых не вызывает сомнений: они хотели бы вернуться к временам, предшествовавшим французской революции, хотя большинство вряд ли серьезно надеялось на возрождение монархии Бурбонов, чего требовали наиболее активные деятели «Аксьон франсез». В 1940—1944 годах, когда французские правые единственный раз одолели республиканцев, они все-таки открыто не выступили под лозунгом монархизма, хотя идеологическое влияние этого лозунга на вишистов было очевидным. Они лишь создали авторитарное 107 «Французское государство», не дав ему больше никаких определений. Нет никаких сомнений относительно позиции католической церкви времен первого Ватиканского собора. Она не рассчитывала, что удастся стереть полностью всякую память о событиях 1789 года — хотя этого и добились в Испании Франко, масоны и прочие, — но хотела бы этого. Не было сомнений и относительно позиции фашистов. Ее ясно выразил Муссолини в статье о фашизме в изданной им итальянской энциклопедии. Он выступал
190
Le Roy Ladurie E. Paris-Montpellier: P. С — P. S. U. 1945—1963. P., 1982.
191
Jacobs P. M. History Theses 1901 — 1970. — L., 1976.
192
Hommages à la Révolution. — P., 1939; Lyon N'est Plus. — 4 vols. — P., 1937.
193
Mathiez A. La vie chère et le mouvement social sous la Terreur. P., 1927; Lefebvre G. Les paysans du Nord pendant la Révolution Francaise. — P., 1924; Soboul A. Les sansculottes parisiens en 1’аn II. Mouvement populaire et gouvernement révolutio
194
Подробнее об историках Великой французской революции см. Scott F. S., Rothaus В. (eds. ). Historical Dictionary of the French Revolution 1789—1799. 2 vols. — Westport, 1985; и более сжато The Blackwell Dictionary of Historians. Oxford, 1987; но не Furet F. Histoire Universitaire de la révolution//Furet F., Ozouf M. (eds. ). Dictio