Страница 8 из 12
И действительно, только они уселись на свободные места в шестом ряду, как Хоттабыч щёлкнул пальцами левой руки.
Но вопреки его обещаниям, ничего с Волькиной бородой не произошло.
— Что же ты мешкаешь? — спросил Волька. — А ещё хвастал!
— Я не хвастал, о прекраснейший из учащихся шестого класса «Б». Я, к счастью, вовремя передумал. Если у тебя не станет бороды, тебя выгонят из любезного твоему сердцу кино.
Как вскоре выяснилось, старик слукавил.
Но Волька этого ещё не знал. Он сказал:
— Ничего, отсюда уже не выгонят.
Хоттабыч сделал вид, будто не слышал этих слов.
Волька повторил, и Хоттабыч снова прикинулся глухим.
Тогда Волька повысил голос:
— Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб!
— Слушаю, о юный мой повелитель, — покорно ответствовал старик.
— Нельзя ли потише? — сказал кто-то из соседей.
Волька продолжал шёпотом, нагнувшись к самому уху печально поникшего Хоттабыча:
— Сделай так, чтобы немедленно не стало у меня этой глупой бороды.
— Нисколько она не глупая! — прошептал в ответ старик. — Это в высшей степени почтенная и благообразная борода.
— Сию же секунду! Слышишь, сию же секунду!
— Слушаю и повинуюсь, — снова промолвил Хоттабыч и что-то зашептал, сосредоточенно прищёлкивая пальцами.
Растительность на Волькином лице оставалась без изменения.
— Ну? — сказал Волька нетерпеливо.
— Ещё один миг, о благословеннейший Волька ибн Алёша… — отозвался старик, продолжая нервно шептать и щёлкать.
Но борода и не думала исчезать с Волькиного лица.
— Посмотри, посмотри, кто там сидит в девятом ряду! — прошептал вдруг Волька, забыв на время о своей беде. В девятом ряду сидели два человека, ничем, по мнению Хоттабыча, не примечательные.
— Это совершенно чудесные актёры! — с жаром объяснил Волька и назвал две фамилии, известные любому нашему читателю. Хоттабычу они, конечно, ничего не говорили.
— Ты хочешь сказать, что они лицедеи? — снисходительно улыбнулся старик. — Они пляшут на канате?
— Они играют в кино! Это известнейшие киноактёры, вот кто они!
— Так почему же они не играют? Почему они сидят сложа руки? — с осуждением осведомился Хоттабыч. — Это, видно, очень нерадивые лицедеи, и мне больно, что ты их столь необдуманно хвалишь, о кино моего сердца.
— Что ты! — рассмеялся Волька. — Киноактёры никогда не играют в кинотеатрах. Киноактёры играют в киностудиях.
— Значит, мы сейчас будем лицезреть игру не киноактёров, а каких-нибудь других лицедеев?
— Нет, именно киноактёров. Понимаешь, они играют в киностудиях, а мы смотрим их игру в кинотеатрах. По-моему, это понятно любому младенцу.
— Ты болтаешь, прости меня, что-то несуразное, — с осуждением сказал Хоттабыч. — Но я не сержусь на тебя, ибо не усматриваю в твоих словах преднамеренного желания подшутить над твоим покорнейшим слугой. Это на тебя, видимо, влияет жара, царящая в этом помещении. Увы, я не вижу ни одного окна, которое можно было бы растворить, чтобы освежить воздух.
Волька понял, что за те несколько минут, которые остались до начала сеанса, ему никак не растолковать старику, в чём сущность работы киноактёров, и решил отложить объяснения на потом. Тем более, что он вспомнил об обрушившейся на него напасти.
— Хоттабыч, миленький, ну что тебе стоит, ну постарайся поскорее!
Старик тяжело вздохнул, вырвал из своей бороды один волос, другой, третий, затем в сердцах выдернул из неё сразу целый клок и стал с ожесточением рвать их на мелкие части, что-то сосредоточенно приговаривая и не спуская глаз с Вольки. Растительность на пышущей здоровьем физиономии его юного друга не только не исчезла — она даже не шелохнулась. Тогда Хоттабыч принялся щёлкать пальцами в самых различных сочетаниях: то отдельными пальцами, то всей пятернёй правой руки, то левой, то сразу пальцами обеих рук, то раз пальцами правой руки и два раза левой, то наоборот. Но всё было напрасно. И тогда Хоттабыч вдруг принялся с треском раздирать свои одежды.
— Ты что, с ума сошёл? — испугался Волька. — Что это ты делаешь?
— О горе мне! — прошептал в ответ Хоттабыч и стал царапать себе лицо. — О горе мне!.. Тысячелетия, проведённые в проклятом сосуде, увы, дали себя знать! Отсутствие практики губительно отразилось па моей специальности… Прости меня, о юный мой спаситель, но я ничего не могу поделать с твоей бородой!.. О горе, горе мне, бедному джинну Гассану Абдуррахману ибн Хоттабу!..
— Что ты там такое шепчешь? — спросил Волька. — Шепчи отчётливей. Я ничего не могу разобрать.
И Хоттабыч отвечал ему, тщательно раздирая на себе одежды:
— О драгоценнейший из отроков, о приятнейший из приятных, не обрушивай на меня свой справедливый гнев!.. Я не могу избавить тебя от бороды!.. Я позабыл, как это делается!..
— Имейте совесть, граждане! — зашипели на них соседи. — Успеете наговориться дома. Ведь вы мешаете!.. Неужели обращаться к билетёру?
— Позор на мою старую голову! — еле слышно заскулил теперь Хоттабыч. — Забыть такое простое волшебство! И кто забыл? Я, Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, могущественный из джиннов, я, тот самый Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб, с которым двадцать лет ничего не мог поделать сам Сулейман ибн Дауд, мир с ними обоими!..
— Не хнычь! — прошептал Волька, не скрывая своего презрения. — Скажи по-человечески, надолго ты меня наградил этой бородой?
— О нет, успокойся, мой добрый повелитель! — отвечал старик. — К счастью, я околдовал тебя малым колдовством. Завтра к этому времени лицо у тебя снова станет гладким, как у новорождённого… А может быть, мне ещё раньше удастся припомнить, как расколдовывается малое колдовство…
Как раз к этому времени на экране кончились многочисленные надписи, которыми обычно начинается всякая картина, потом на нём появились, задвигались и заговорили люди. Хоттабыч самодовольно шепнул Вольке:
— Ну, это я всё понимаю. Это очень просто. Все эти люди пришли сюда сквозь стену. Это я тоже умею.
— Ничего ты не понимаешь! — улыбнулся Волька невежеству старика. — Кино, если хочешь знать, построено по принципу…
Из передних и задних рядов зашикали, и Волькины объяснения прервались на полуслове.
С минуту Хоттабыч сидел как зачарованный. Потом он стал возбуждённо ёрзать, то и дело оборачиваясь назад, где в девятом ряду, как помнят наши читатели, сидели два киноактёра, и он проделал это несколько раз, пока окончательно не убедился, что они одновременно сидят позади него, чинно сложив руки на груди, и несутся верхом на быстрых лошадях там, впереди, на единственной освещённой стене этого загадочного помещения.
Побледневший, с испуганно приподнятыми бровями, старик шепнул Вольке:
— Посмотри назад, о бесстрашный Волька ибн Алёша!
— Ну да, — сказал Волька, — это киноактёры. Они играют в этой картине главные роли и пришли посмотреть, нравится ли нам, зрителям, их игра.
— Мне не нравится! — быстро сообщил Хоттабыч. Мне не нравится, когда люди раздваиваются. Даже я не умею в одно и то же время сидеть сложа руки на стуле и скакать на стремительной, ветру подобной лошади. Это даже Сулейман ибн Дауд — мир с ними обоими! — не умел делать. И мне поэтому страшно.
— Всё в порядке, — покровительственно усмехнулся Волька. — Посмотри на остальных зрителей. Видишь, никто не боится. Потом я тебе объясню, в чём дело.
Вдруг могучий паровозный гудок прорезал тишину. Хоттабыч схватил Вольку за руку.
— О царственный Волька! — прошептал он, обливаясь холодным потом. — Я узнаю этот голос. Это голос царя джиннов Джирджиса!.. Бежим, пока не поздно!
— Ну что за чушь! Сиди спокойно!.. Ничто нам не угрожает.
— Слушаю и повинуюсь, — покорно пролепетал Хоттабыч, продолжая дрожать.
Но ровно через секунду, когда на экране помчался прямо на зрителей громко гудящий паровоз, пронзительный крик ужаса раздался в зрительном зале.
— Бежим!.. Бежим!.. — вопил не своим голосом Хоттабыч, улепётывая из зала.