Страница 31 из 62
Эя не знала, была ли она брошена связанной или ее милосердно столкнули с обрыва. Но, конечно, это произошло где-то неподалеку, палачи не решились бы приблизиться к огневику, а до противоположного края котловины им незачем было добираться.
Резь в глазах наконец утихла, я пошел вправо, приглядываясь к рдеющим осыпям, склонам, темным провалам ложбин и расщелин. Однако вскоре путь преградила скала, одинаково отвесная со всех сторон, так что сюда вряд ли могла вести какая-нибудь тропинка. Я вернулся назад и двинулся влево.
Внезапный рев потряс тишину. Вздрогнув, я замер, даже не успев опустить ногу. Ничто не изменилось в облике огневика, но крик без сомнения принадлежал ему, и в этом протяжном реве мне почудилось не то боль, не то тоска. Небо дрогнуло. Его чернота раскрылась, в ней ярко проступили созвездия, чей рисунок мне был незнаком. Это были не наши звезды. Не наши еще и потому, что некоторые горели зеленым, а зеленых звезд нет в нашей Галактике. Все длилось мгновение. Небо сомкнулось, точно упало, стало таким же глухим, как было. Снова грянула тишина, от которой звенело в ушах. Я стоял, прижимаясь к скале. Был ли тот крик жалобой одинокого существа или голосом мертвой материи? И что ответило ему?
Страшно пылали скалы, их багровый, уступами спускающийся книзу ад по-прежнему был накрыт мрачным пологом ночи. Если существовал круг ада для тех, кто слишком далеко забрел в неведомое, то он был здесь. Пересиливая слабость, я шагнул дальше. Мною овладело желание спуститься и приблизиться к дьяволу этих скал, сказать ему напоследок все, что я думаю о справедливости этого мира, всех миров. Конечно, это было бессмысленно и глупо. В огневике не было зла, как не было его в тех людях, которые погубили Снежку и Эю. И все же, и все же!
Нелепое желание прошло так же быстро, как и нахлынуло. Я медленно, как после болезни, обогнул выступ скалы. Из-под ноги брякнул камень, прыжками покатился вниз. Машинально проследив его падение, я спустился в узкую, коленом выгнутую расщелину и уже было хотел вскарабкаться на противоположный склон, когда слева, из черной для моих ослепленных глаз тени, послышался надломленный волнением голос:
— Хорошо же ты меня, однако, ищешь…
Придерживаясь за выступ скалы, из провала приподнималась Снежка.
— Мог бы, кстати, мне что-нибудь и сказать… Или я так изменилась?
— Снежка III
Я рванулся к ней, сжал враз обессилевшее тело, не веря себе, целовал ее запрокинутое изможденное лицо, сияющие сквозь слезы глаза, ничего больше не видя и не желая видеть.
— Живая, живая…
— Ты здесь, здесь!..
— Но ведь тебя…
— Ах, это! — Она измученно улыбнулась. — Ну да, это было: скрутили и принесли в жертву. Очень уж они были напуганы.
— И?
Приподняв лицо, она нежно губами коснулась моих глаз.
— Соленые… Плохого же ты о нас мнения, если думал, что я буду покорно лежать и реветь. Так, хлюпнула разок, уж очень все это было обидно и глупо… А потом встала и ушла.
— Как, неужели ты…
— Глупый, ты же сам учил меня силовому рывку. Неужели забыл? Я, правда, уж не та, но подумаешь, дурацкие ременные путы, на это меня хватило… Не подпекаться же на скале, изображая добропорядочную жертву!
Ее глаза блеснули.
— Хотя, пожалуй, в этом была бы своя прелесть. Злобное чудовище, пленная девушка и отважный, на машине времени, рыцарь, а? Извини, что не оправдала.
Я засмеялся от счастья. Обнявшись, смеясь и плача, забыв обо всем, мы стояли над пламенеющей бездной, в которой уже не было зла, как, впрочем, и добра. По измученному, потемневшему лицу Снежки скользили багровые блики, я целовал ее исцарапанные руки, на меня смотрели сияющие, единственные в мире глаза, мы не могли оторваться друг от друга, мне было наплевать на все беды прошлого, настоящего, будущего, пока…
Бедная девочка, она-то думала, что все позади, один я знал, как обстоит дело. Тем крепче я прижимал ее к себе, судорожней длил объятия. Наконец она высвободилась.
— Ну вот, дальше рассказывать не о чем. Весь день я бродила вокруг, а потом вернулась сюда, здесь тепло… и любопытно. Я ждала, все время ждала своих, хотя… — Она коротко вздохнула. — Ладно, что было, то прошло. Вот что, благородный рыцарь. Твоя девушка голодна, но это успеется. Я не слепая, рассказывай все. В нашем мире… плохо?
Снежка бодрилась, о главном, как я ни прятал, ей все уже сказало мое лицо, она стойко готовилась принять удар, но пресекшийся голос умолял пощадить.
Я не мог ее пощадить, не мог даже смягчить правду. Она все выслушала молча, не моргнув, только отведенная назад рука, как бы ища опору, слепо шарила по скале, то и дело впиваясь ногтями в камень.
Нет, это было не отчаяние.
— Значит, теперь мы вроде изгнанных Адама и Евы? Что же, — добавила она с дрогнувшей улыбкой, — все не так плохо, раз человечество в безопасности. А мы, неужели не проживем? Ты, я, Эя… Славная девочка, как же ей досталось! Ничего, я сама стала немного дикаркой, что-нибудь придумаем… И, знаешь, — ее рука коснулась моей, — в этой жизни есть своя прелесть.
Я кивнул. Я на что угодно готов был смотреть с радостью, лишь бы не видеть Снежку несчастной. Впрочем, она была права. Она стойко принимала жизнь такой, какая есть, этим, быть может, и спаслась.
— Все верно, — бодро сказал я. — Мы нашли друг друга, остальное переживем. Надеюсь, я буду неплохим мужем.
— Да уж, придется. И мне придется… — Ее голос споткнулся. — Ничего, справимся. Обещаю не ревновать.
— Как ревновать? К кому?
— Ты не догадываешься? — Откинув голову, Снежка посмотрела на меня долгим взглядом, — Но, милый, нас же трое.
— Ты с ума сошла!
Снежка невесело рассмеялась.
— Ох, взглянул бы ты сейчас на себя в зеркало… Между прочим, меня это тоже почему-то не приводит в восторг. А что делать? У Эи больше нет рода, и если мы не примем ее в свой… Нет, она будет жить.
— Но ведь не обязательно…
— Здесь обязательно. Легче столкнуть планету с орбиты, чем заставить женщину не быть женщиной. Здесь это так. Только так.
— Несмотря на то, что мы побратались с Эей? Снежка только вздохнула. Прикусив губу, она отвела взгляд. Нет, ее губы запеклись не от жара. И руки ее были окровавлены не только ремнями; сколько раз ей, наверное, вот так приходилось умерять другую, большую боль.
Я молча привлек ее к себе. Она вжалась лицом мне в грудь и затихла. Ничего не надо было говорить, мы и так слышали друг друга. «Тебе было так плохо!» — «Очень. Когда меня повели на смерть, я обрадовалась, сама я не решалась…» — «Тебя били?» — «Не то… Меня учили жить. Не спрашивай». — «Какое счастье, что ты не смогла…» — «Просто это была не та смерть. Слишком мучительно и долго». — «Я всегда буду любить тебя. Тебя, а не Эю». — «Знаю, поэтому и говорю так спокойно. Но она не должна знать, что ты ее не любишь». — «Это невозможно*. — «Это просто, у нее другие представления о любви. Не беспокойся, все будет не так плохо». — «Я не беспокоюсь. Я ищу и не могу найти другой выход. Туда, к своим». — «Знаю…»
— Выпусти, — сказала она.
Я разжал объятия.
Снежка села, подперев подбородок. Она молча и пристально смотрела на пламенеющие скалы, но видела ли она их? Я больше не слышал ее мыслей и не решался переступить порог ее молчания. Лицо Снежки было неподвижно, как маска, только сполохи огня пробегали по нему тенями.
— Над скалами внезапно, как прежде, снова пронесся протяжный ноющий вопль огневика, в черном куполе ночи снова приоткрылось другое небо, дрогнув, просияла россыпь чужих звезд.
— Он жалуется, — тихо сказала Снежка, когда все затихло.
— Похоже, — согласился я.
— Не только похоже. Я долго за ним наблюдала, очень долго. Ему одиноко и холодно.
— Ты не можешь этого знать.
— Я чувствую.
— Ты думаешь, оно существо?
— Мне кажется, да.
— Что ж, может быть. Нам от этого не легче.
— Не легче, — эхом отозвалась Снежка. — Для возвращения нужна энергия.
— Много энергии, — добавил я.