Страница 56 из 81
Проект «Конституция» прежде всего поставит мир перед знанием его реальностей и сходств. Референдум — это род вируса, который должен контрабандой внедрить в людей сознательность. Референдум создаст новые идентичности и новые различия. Он должен, так сказать, стать предупредительным выстрелом, который снова приведёт в действие весь механизм. Источник всех мифов таится в жизни, Александр. Не надо препятствовать дальнейшему вращению колеса. Я лично твёрдо убеждена в том, что есть сила, которая от начала времён побуждает нас снова найти изначальное племя, преобразовать его и вновь основать. Мы родились для того, чтобы стать единым народом без границ и без наций, многообразным народом, который будет в состоянии сотворить рай. Мы живём с ощущением вины двадцатого века и с сознанием наших пределов. Но даже в рамках отпущенных средств и возможностей мы всё же должны выполнить нашу задачу. Мы обречены иметь дело с этим миром — наблюдать его, описывать и чувствовать — не будучи в состоянии когда-нибудь его действительно постичь. Наша цель — великое единение, истинное возрождение. Оно неизбежно, но мы склонны к нетерпению. Давайте же дадим эволюции хороший толчок вперёд.
Когда она смолкла, стало понятно, что ей необходимо отдышаться. В глазах её стояли слёзы, щёки были влажными. Всё это время мы держались за руки. Мужественная, милая Ниам! Ханке встаёт и идёт к нам через комнату, чтобы тоже обнять нашу рыжеволосую.
Александр приносит из кухни чай.
— Итак, я нахожу, что в этой традиции есть и кое-что хорошее! — заявляет Томас, которого все эти излияния развеселили. — Что меня удивило больше всего в твоём решении, Мэн, так это твой выбор в пользу референдума. В Бельгии референдумы противозаконны, и для этого есть свои основания. Нет ничего более противоречивого и вредоносного. Даже швейцарцы уже отказались от такой формы принятия решений. Объединение всех людей в одно племя так же близко моему сердцу, как и вашим. Но средства попасть туда выбраны неправильные. У меня нет желания всю ночь напролёт хлестать себя по ушам дискуссиями. Поэтому я постараюсь быть предельно кратким. Я всё ещё вижу себя борцом за изменения и эволюцию, однако цель не всегда оправдывает средства. С референдумом мы идём на большой риск. Мы ставим тем самым телегу вперёд вола. Хотя многие вещи являются общими для всего населения мира, но язык к этим вещам не относится. А если мы не в состоянии понять друг друга, то как же наши вопросы, как бы точно они ни были сформулированы, смогут произвести хоть малейшее впечатление? Мы никогда не сумеем гарантировать достоверность результатов, поскольку мы неспособны обеспечить однозначность посыла.
Я знаю, мы очень много времени потратили на то, чтобы отточить вопросы и преодолеть именно это препятствие. Но с референдумом мы подвергаемся риску создать конституцию двух классов. Мы выбрали английский, потому что это точный язык и на нём говорят почти во всём мире. Но в том-то и дело, что почти. Не каждый на нём говорит, не каждый его понимает, во всяком случае, понимает не обязательно одинаково. Я не верю, что мир готов к такому откровению. Тем не менее, я бы ни в коем случае не хотел, чтобы с этим проектом было покончено. Предлагаю немного отсрочить всемирное проведение проекта «Конституция». Мы могли бы начать его хоть сегодня ночью, но, пожалуй, стоило бы ограничиться западным миром. Или ещё лучше: нашей доброй старой Европой. Тогда у нас всё ещё будет достаточно времени заняться дальнейшей его проработкой и исправлением.
С этими словами он сел. Насер, казалось, оцепенел. На губах у Ханке всё ещё блуждала её улыбочка. Эта женщина на самом деле необыкновенная. Я не знаю больше никого, кто бы так умел скрывать свои чувства, при этом не подавляя их в себе. Большинство мужчин испытывают перед нею страх, и даже карнавальная юбочка, составленная из галстуков, срезанных у неё в Кёльне, мало способствует их успокоению. Но она над этим лишь посмеивается. Её это вообще не заботит.
Аргументы Томаса мне нравятся. После нашей размолвки в хаммаме я немного боялась его выступления. В конце концов, он там был не на шутку рассержен.
Больше никто сказать не вызывается. Насер и Ханке лишь молча переглядываются. Насер не знает, что добавить к сказанному. А Ханке неохота говорить. Наша берлинка принадлежит скорее к разряду молчаливых. Ян не находит слов, которые выразили бы его видения. Его коммуникационный посредник — музыка. Если все отказываются говорить, значит, наступает мой черёд.
Я беру себе ещё одну отсрочку: иду на кухню, вытряхиваю пепельницы, прихватываю новые напитки. Остальные смотрят, как я хлопочу. Они, блестя глазами, поднимают свои стаканы. Это знаменательный вечер. Я так боялась их предложений. А всё оказалось так спокойно и печально. Как похоронный ритуал. Многое бы я отдала за то, чтобы мне сейчас не нужно было говорить!
Ханке и Ян ничего не скажут. Они безоговорочно примкнут к моему решению; это мы уже обсудили. Насер, кажется, сговорился с Томасом. Он тоже хотел бы избежать «цивилизационного шока». Как было бы хорошо насладиться тишиной этого облегчения, но ведь я должна, в конце концов, замахнуться на большее. Ведь я же хотела столкнуть лавину! Ну, давай же, Мэн!
— Хоть мне и несладко признавать это, но вы все правы. И вы все неправы. Я уже поняла, что вы боитесь, — но чего? Того, что наш великолепный проект «Конституция» действительно может осуществиться? В реальности? Честно говоря, я не думала, что вы так наивны.
Они все утомлены и не перебивают меня.
— Неужто вы действительно верите, что нам дадут возможность дойти до конца? Дадут нам развернуться? Вы что, всерьёз верите, что результаты нашего опроса кому-то для чего-то пригодятся? Ах, как я вас люблю! Сегодня ночью в Интернет-кафе на Вифлеемской площади я нажму на кнопочку и запущу гулять по сети вирус. Множество людей будут ломать голову, получив нашу весть. Несколько газет сообщат об этом. Но это уже было. И если даже событий последует чуть больше, это всё равно не более чем шалость глупых юнцов. Даже если всё будет развиваться так, как мы это предвидели, поход к урне — единственно легитимная форма выборов. Но поскольку на нас смотрят почти как на террористов, даже в этой форме нам будет отказано.
Я, конечно, понимаю, мы все мечтаем о том, чтобы изменить мир, но ваша реакция показала мне, насколько серьёзно мы уже относимся к себе. У нас нет никакой легитимности, у нас нет власти, и мы никого не представляем, кроме как самих себя. С чего вы взяли, что правительства вдруг ни с того ни с сего позволят нам изменить мир по нашему усмотрению? Наша единственная сила состоит в том, чтобы заставить людей задуматься. Проект «Конституция» не изменит облик мира за один день, но он изменит нескольких людей. Наших сторонников прибавится. Вдобавок у нас на руках будут результаты самого обширного опроса всех времён. Невообразимое количество информации, которую мы сможем положить в основание нашей борьбы. Мы не изменим мир тем, что зададим несколько вопросов, даже если мы сделаем это сенсационным образом. Но мы сможем воспользоваться сенсационными средствами, чтобы прозондировать мир и узнать его лучше.
Проект «Конституция» — наш троянский конь. С системой, которую мы поставили на ноги, мы проникнем всюду. Это одна из наилучших осуществлённых и защищённых хакерских атак всех времён. Мы исхитримся прорваться, мы поставим перед людьми несколько этических вопросов. Одни люди ответят на них, другие — нет. Но все их увидят. И задумаются над ними. Томас критиковал язык нашего опроса. Двусмысленность — это суть языка. Два человека, говорящих на одном языке, выросших в одинаковой социо-культурной среде и учившихся одному и тому же, зачастую не понимают друг друга, потому что придают одним и тем же словам различное значение. Абсолютно точная коммуникация просто-напросто невозможна. Большинство учёных дают определения своим идеям и растолковывают свой словарь, прежде чем приступить к дебатам или к изложению своих теорий. Какой бы язык мы ни выбрали, нас никогда не поймут в полной мере. Зато мне нравятся другие аргументы, которые привёл Томас, и я за то, чтобы последовать его инициативе и для начала обратить проект только на Евросоюз. В ЕС мы имеем дело с более или менее гомогенным обществом, чьи история и культура некоторым образом сходны.