Страница 40 из 90
Леди Элис не понравилась идея спать на земле, и пока мы разжигали костер и разбивали палатки, она громко жаловалась на холод, сырость и волков, которые завывали среди холмов. Она сказала, что не так подобает жить жене виконта; ее муж не будет доволен, когда узнает, как с ней обращались. Ей пришлось замолчать, когда я ясно дал понять, что в этот день мы дальше не поедем, но на следующий день она начала нудить снова, и, когда позже утром мы остановились у ручья наполнить наши фляги, я заметил раздражение на лицах воинов. Невозмутимыми казались только Уэйс и Беатрис, которая принимала вся тяготы путешествия с таким тихим достоинством, которым нельзя было не восхищаться. Даже у Гилфорда появился затравленный взгляд, особенно когда леди Элис предложила ему принять ее сторону, после чего он шепнул ей на ухо несколько слов. Я не мог услышать, что он сказал, но в душе восславил Господа, потому что она замолчала.
На следующую ночь мы остановились на ночлег на поляне к югу от города Стэнфорда. Гилфорд и обе дамы уже были в своих палатках, хотя темнота опустилась совсем недавно. Мы сидели у костра и ели со своих щитов, держа их на коленях.
Никто ничего не говорил, пока Эдо, порывшись в своем мешке, не достал деревянную трубку в две ладони длиной с полудюжиной отверстий. Его флейта, понял я с запоздалым удивлением, прошло немало времени с тех пор, как он играл в последний раз.
— Я думал, что ты давным-давно потерял ее, — сказал я.
— Так оно и было, — ответил он. — Какой-то ублюдок украл ее у меня на самое Рождество. А эту я купил в Эофервике.
Он закрыл глаза, словно пытаясь вспомнить, как ею пользоваться, затем приложил суженный конец к губам, глубоко вдохнул и начал: сначала тихо и медленно, задерживаясь на каждом вздохе, словно нащупывая дорогу в темноте, пока, наконец, я не начал разбирать мелодию. Я впервые услышал ее во время итальянской кампании много лет назад, и теперь, глядя в огонь, словно оказался там снова: с ощущением знойного лета, среди полей с коричневыми засохшими побегами, в тени оливковых рощ и черных кипарисов.
Пальцы Эдо порхали над отверстиями, музыка оживала, изящно поднималась к верхней ноте, дрожала и переливалась некоторое время, прежде чем успокоиться и раствориться с тишине.
Он отнял флейту от губ и открыл глаза.
— Надо было чаще упражняться, — сказал он. — Я очень долго не играл.
Я не мог с ним согласиться, такой уверенной и чистой была его игра.
— Сыграй нам еще одну песню, — попросил Уэйс.
Костер сократился, и я заметил, что мы уже сожгли большую часть собранных веток.
— Пойду поищу дровишек, — сказал я, поднимаясь на ноги.
В тот день прошел дождик, так что сухого топлива было мало, но в итоге я набрал достаточно, чтобы поддержать огонь хотя бы до полуночи. Я уже возвращался назад, держа в руках охапку сыроватого хвороста, когда до меня донесся голос. Он звучал среди деревьев, не со стороны лошадей.
Я остановился. Ночь была тихая, и несколько мгновений единственным звуком, который я слышал, был голос флейты Эдо: на этот раз он играл быструю песню, мелодия звучала весело и задорно. Но затем рядом снова прозвучали тихие слова. Женский голос, и, подойдя ближе, я увидел Беатрис.
Она стояла на коленях на голой земле, опустив голову и молитвенно сложив руки. Мне была видна ее спина и затылок, отброшенный капюшон открывал ее светлые волосы, связанные в тугой узел. Мокрая земля мягко принимала мои шаги, и она, должно быть, не слышала меня.
— Миледи, — сказал я. — Я думал, ты уже спишь.
С резким вздохом она обернулась, выражение ее лица напомнило мне оленя, который только что услышал звук охотничьего рога.
— Ты меня напугал, — сказала она, поджав губы.
— Бродить по лесу небезопасно. Ты должна быть с остальными.
Я оглянулся в сторону огня, удивляясь, как они могли отпустить ее одну. Придется поговорить с ними позже.
— Я не бродила, — возразила она. — И я не нуждаюсь в сторожах.
Она отвернулась и снова опустила голову, закрыв глаза и, вероятно, надеясь, что я уйду, если меня проигнорировать. Слабый лунный свет падал на ее лицо, и я заметил, что на ее щеках поблескивают влажные полосы. Она плакала.
— Что случилось? — спросил я.
Они ничего не сказала, но не успел вопрос сорваться с моих губ, как я уже понял причину.
— Ты думаешь о своем отце, не так ли?
Она подняла руки к лицу, словно пытаясь спрятать от меня свои слезы.
— Оставь меня, — сказала она сквозь рыдания. — Пожалуйста.
Но выговор Гилфорда несколько дней назад еще был свеж в моей памяти, и вид плачущей Беатрис на коленях пробудил во мне сожаление большее, чем я мог вынести. Здесь был шанс все исправить.
Я присел рядом с ней, и отложив дрова, легко коснулся ее плеча. Она вздрогнула от моего прикосновения, хотя не попыталась встать или оттолкнуть мою руку.
— Ты не понимаешь, что можно чувствовать, — сказала она, — Когда не знаешь, увидишь ли снова близкого человека.
Лорд Роберт, Освинн, Жерар, Фулчер, Иво, Эрнст, Може. Я никогда больше их не увижу. Не в этой жизни, по крайней мере. Но я понимал, что она имела в виду не совсем это.
— Нет, — сказал я. — Немного понимаю.
Я не знал, что еще можно добавить, но так как она молчала, я оставался рядом с ней, пока нога не начала болеть и я не почувствовал острую резь в ране; тогда я просто уселся на мокрые листья. Влага просочилась сквозь ткань туники и шосс и холодила задницу, но мне было все равно.
— Я почти не знал своего отца, — сказал я спокойно спустя некоторое время. — И мою мать тоже. Они оба умерли, когда я был еще ребенком.
Почти двадцать лет назад. Что они подумали бы, увидев меня сейчас? Узнали бы меня в том мужчине, которым я стал?
— Роберт де Коммин заменил мне отца, — продолжал я. — А теперь он ушел со всеми моими побратимами и с Освинн.
Я замолчал, вдруг поняв, что Беатрис внимательно смотрит на меня. Я почти никому не говорил о моей семье. Почему я рассказываю о них ей сейчас? Почему я рассказываю ей о Роберте и Освинн?
— Освинн… — повторила Беатрис. Ее слезы высохли, в мягком свете луны кожа казалась молочно-белой. — Она была твоей женщиной?
Я глубоко вдохнул, позволяя горьковатому ночному воздуху наполнить мою грудь.
— Была.
— И ты заботился о ней?
«Не так, как должен был», подумал я, хотя, вероятно, больше, чем сам признавал. Сделал бы я ее своей женой, если бы она осталась жива? Наверное, нет; она была англичанкой, и, к тому же, низкого происхождения, дочерью кузнеца. И все же она не была похожа ни на одну из женщин, которых я знал: пылкая и бесстрашная, не боящаяся никого, даже самых закаленных в боях рыцарей лорда Роберта. У меня никогда больше не будет такой, как она.
— Да, — просто сказал я, оставив на усмотрение Беатрис решать, что именно я имел ввиду.
— Как она умерла?
— Я не знаю. Мне рассказал один из моих людей. Сам я не видел, что произошло.
— Возможно, так даже лучше.
— Лучше? — повторил я. — В первую очередь, было бы лучше, если бы я не покинул ее тогда. Я смог бы защитить ее.
«И она сейчас была бы жива», подумал я.
— Или умер бы с ней, — сказала Беатрис.
— Нет, — хотя, конечно, она была права.
Если враг действительно напал на них так внезапно, как сказал Може, что бы я успел сделать? Но какое значение имело для Беатрис, что случилось с Освинн?
Внезапно смутившись, я поднялся на ноги.
— Мы должны вернуться. Остальные должны знать, где мы находимся.
Я протянул руку, чтобы помочь ей, она приняла ее. Ее пальцы были длинными и тонкими, ладонь мягкой и холодной. Она поднялась, расправляя юбку, стряхивая листья и веточки. На коленях остались пятна грязи, но тут ничего не поделаешь. Она накрыла волосы капюшоном, а я собрал дрова, и мы вместе пошли к лагерю. Эдо закончил играть, и парни переговаривались и посмеивались, пустив по кругу бурдюк с пивом.
Мы подошли к краю поляны, где я пожелал ей спокойной ночи и смотрел, как она идет обратно к своей палатке. Впервые за много недель я чувствовал себя свободным, как будто произнесенные вслух дорогие имена сняли камень с моей души.