Последний еврей Багдада

– Время истекло, – спохватился судья, – приводи своих свидетелей завтра.

Вечером того же дня, когда на площади Правосудия слушалось дело индуса, его начальник – старший махаут настоял на встрече с царским посланником.

– А это правда, что вы предпочитаете убивать на расстоянии, – Ферзан вертел в руках отмытое от крови кольцо. С двух сторон на него был нанесен изящный узор в виде переплетающихся косичек.

– Когда нет контакта, карма чиста, – ответил Парс, – лучше – из лука или копьем. Так больше расстояние между тобой и тем, кому предстоит умереть. Чакрам – хуже. Далеко не метнешь. Меч и кинжал – совсем плохо, кровь на тебя попасть может. А хуже всего – голой рукой. Так убивать совсем нельзя. Только, если тебя убивают.

Командир махаутов за последнее время настолько хорошо научился изъясняться на местных наречиях, что теперь и вовсе мог обходиться без переводчика.

Собеседники прохаживались внутри огромного загона, разделенного на просторные секции. Чуть позади шел Макута. Вокруг подобно муравьям сновали подчиненные Парса. Массивных животных по очереди обливали водой и растирали жесткими щетками.

– Получается, греха в убийстве тех двух увальней на твоих людях и нет, – улыбнулся Ферзан, – так разве что – самая малость. Ловко придумано. Удобно.

– Мои люди не убивали. Ни те, что бежали, ни тот, кого схватили. Чакрам украли. Отсюда. Предатель украл. Охрана его пропустила.

– Я прикажу провести дознание, – скептически повел бровями Ферзан, – но, сам понимаешь, в твои слова трудно поверить. Судья уж точно не поверит.

– Мой человек мне нужен, – произнес индус, – ты его вызволишь.

– Вызволю?! Да ты смеешься! Твои люди будут расхаживать по городу, разбрасывая эти милые штуковины направо и налево, убивать подданных велико Дария, да дарует ему бог столетия жизни, а я их должен спасать? Кажется, ты забыл об условиях, на которых мы договаривались. Тебе платят очень большие деньги не за то, чтобы твои люди сеяли смуту в Вавилоне. Тут и так уже каждый третий говорит, что ваши животные несут с собой болезни и страдания.

– Ты заплатил половину, – махаут остановился и посмотрел снизу вверх в глаза царскому посланнику, – обещал еще половину давно. Время прошло – половины нет.

– Будут тебе деньги. Их везут, – Ферзан на секунду замешкался, – из Персеполя везут, из столицы. Знаешь, как это далеко отсюда? По местным законам, твоего погонщика казнят. Сначала вспорют брюхо, а когда он начнет помирать, отрубят голову.

– Значит, вместо пятнадцати слонов останется четырнадцать, – как можно более безразлично пожал плечами Парс, – управлять Игривым будет некому.

Парс указал на огромного самца, мимо которого они как раз проходили. Его голова с изогнутыми бивнями возвышалась над оградой.

– Один слон – один махаут, – пояснил индус, – лучник с копейщиком управлять не умеют. Они стреляют.

– Если подо мной пал конь, я беру другого, – усомнился Ферзан. – Так же и со всадником. Его меняют. Хочешь сказать, твои животные глупее лошадей?

Игривый неожиданно вытянул хобот и обхватил царского посланника за шею. Макута одним прыжком приблизился к хозяину, выхватил кинжал и занес его для удара. Слон издал глубокий горловой звук, похожий на многократно усиленное кошачье урчание.

– Веселый он. Потому – Игривый, – Парс повел рукой, и животное тут же выпустило Ферзана, обслюнявив ему на прощание ухо.

Индус внимательно наблюдал за реакцией гирканца, но так и не смог понять, был ли глубокий вздох, который тот сделал, вздохом облегчения или ему просто не хватало воздуха.

– Мои животные, всадник, умнее твоих лошадей, – начальник погонщиков мельком взглянул на Макуту, который, поняв, что опасность миновала, спрятал оружие в складки одежды, – Игривый достался мне малышом. Он слушается только своего махаута, ну еще немного меня. Слон любит погонщика, а погонщик любит его.

От безразличия Парса, с которым он говорил об одном из своих людей, не осталось и следа. Теперь он произносил слова с жаром и трепетом.

– Ты рассуждаешь о слонах как о собственных детях, – Ферзан с любопытством взглянул на загоны, – как же ты бросаешь их в битву. Погибшие тебе по ночам не снятся? Или плата искупает все?

– Мои животные погибают не часто потому, что атакуют группой. Это делает их непобедимыми. На врага идут вместе, вместе проламывают строй пехоты, вместе отпугивают кавалерию. Мне нужны все мои люди.

– Да не дрейфь ты, – произнес Ферзан, меняя тон на более дружелюбный. – Я все уже предусмотрел. Погонщика твоего, конечно, осудят. Иначе нельзя: слишком многие возмущены тем, что произошло, и требуют справедливости. Твои люди убили или не твои, теперь уже неважно. Без приговора не обойтись. Но он не будет связан с лишением жизни или телесным наказаниями. Твоего человека продадут. В рабство. Ну, полно, полно тебе кривиться! Сказал же – все предусмотрено. Будут торги, как и положено по закону. Кто больше заплатит, тот и получит товар. Твой дружок, в силу своих невыразительных внешних качеств, вряд ли вызовет у искушенных покупателей ажиотаж. А я буду столь любезен, что выкуплю его и подарю ему свободу. Верну тебе, понимаешь? И делай с ним, что хочешь. О деньгах не беспокойся – считай это моим подарком. Только одно условие: с завтрашнего дня никаких прогулок за пределами этого лагеря.

– Договорились, – произнес Парс, сложил ладони вместе на уровне груди и слегка поклонился.

Ферзан и Макута направились к лошадям, которых, чтобы не нервировать, пришлось оставить вместе с другой конной охраной за пределами лагеря.

– Распорядиться о выкупе этого махаута? – поинтересовался слуга, когда они подошли к выходу.

– Ни в коем случае, – задумчиво произнес Ферзан, – эта обезьяна лжет, когда говорит про единение с животными. Мне ведь все докладывают: у них тут по три погонщика на слона, не считая обслуги, которая тоже может ими управлять. Да и не за этим я затевал всю эту историю с нападением.

– А зачем?

– Завтра узнаешь.

– Значит, приказать судье приговорить обвиняемого к продаже в рабство?

– Именно. И пусть на завтра нам приготовят пару костюмов для переодевания. Аукцион обещает быть очень любопытным.

Глава XXIII. Улан 21–го века

Багдад,

10 апреля 2003 года, 15 часов 15 минут

Веют белые султаны,

Как степной ковыль;

Мчатся пестрые уланы,

Подымая пыль...

М. Лермонтов, «Спор»

Фарух приоткрыл веки и тут же снова сомкнул их. Стоявшее почти в зените солнце обожгло роговицу.

– Очнулся, – произнес голос Элиз, а тень от лица Дэвида заслонила светило.

Помощник репортера снова, на этот раз аккуратно, приоткрыл глаза.

– Я либо в аду, либо жив, – с трудом произнес он.

– А почему же не в раю? – спросил журналист.

– Откуда в раю взяться вам – не мусульманам.

– Строго говоря, и до мусульманского рая тебе еще в могиле полежать полагалось бы, а потом уже суд, прогулка по мосту... Сам же знаешь. И эти этапы ты бы точно запомнил. Хотя логика, пусть даже в рамках одной конфессиональной концепции, в твоих словах есть. Значит, мозг от кислородного голодания не пострадал.

Фарух провел рукой по губам и повернул голову в сторону Элиз.

– Вкус помады... Ты делала мне искусственное дыхание?

– Ага, не дождешься. Это он тебя спасал, – кивнула девушка в сторону репортера.

– Отказываюсь даже думать, откуда помада взялась на его губах. Я лучше умру, чем поцелую мужчину.

– В следующий раз обязательно это учту, – отозвался Дэвид. – с чувством юмора тоже вроде бы все в порядке. Попробуй приподняться. Так... Хорошо.

– И как мы спаслись? – спросил помощник, прислонившись спиной к сидению машины.

– Костюмы химзащиты и кислородные баллоны, – стал пояснять журналист, – их не могло не быть в лаборатории, где работали с образцами, в которых предполагалось найти отравляющие вещества.