Страница 23 из 76
Воропаев. И благо мне будет?
Комков. Надеюсь. Больные, как и врачи, тоже должны быть талантливы. Всего вам доброго. (Уходит в сопровождении Городцова).
Воропаев. Заносится, но молодец, крепко стоит на своем.
Городцов возвращается.
Городцов. Не округлилась моя операция. Я ж его позвал, чтобы вас промеж себя подружить. Огромного же ума человек! Ему что тиф, что холера — как нам с тобой водки выпить. Ему на твою хворобу раз плюнуть, и будешь здоров.
Воропаев. Ну и пусть плюнет где-нибудь от меня подальше. Я и без него встану.
Городцов. Без него? Ну, я тебе скажу окончательное коммунике — замерзать будешь, все одно в хату не переведу, пока Комков не скажет. И будет тебе такой график жизни — лежать.
Воропаев. Что же я, вроде штрафного у тебя?
Городцов. Хуже! (Направляется к калитке). И имей в виду — установлено над тобой наблюдение, секреты заложены, патрули в наряде и калитка на запоре. (Уходит и запирает за собой калитку.)
Воропаев лежит на спине, глядя в небо. Где-то, на соседнем дворике, засвистел дрозд. Воропаев подсвистывает ему, приманивая к себе. Дрозд свистнул рядом. Воропаев ответил ему. Дрозд заинтересовался, спел целую гамму. Воропаев повторил ее.
Воропаев. Досвистелся! Ну что ж! Надо же когда-нибудь.
За стеной слышно пение мальчишек.
Голос Ленки (за стеной на улице). Марш отсюда со своим пением! Человек помрет не сегодня-завтра, а они ансамбль устроили! Другого места нет. А к нему не пущу — не до вас.
Ленка осторожно заглядывает во двор. Воропаев манит ее рукой.
Ленка (перелезая через забор). Чего вам?
Воропаев. Не сегодня-завтра, говоришь?
Ленка (очень довольная своей выдумкой). Да это я так, для порядку… Их если не пугнуть, они вас и правда в гроб вгонят. И идут к вам и идут. У всех до вас дело… Разнообразный, говорят, человек товарищ полковник, шесть орденов и всем помогает… Нашли себе доктора.
Воропаев. Ну, что на свете нового?
Ленка. Чего нового? Ну, вот Юрочка Поднебеско вчера на комсомольском собрании доклад делал. Здорово было!.. Прямо товарищ Корытов: так и сыпет, так и сыпет.
Воропаев. Слышал я его доклад. Еще что? (Тихонько подсвистывает дрозду.)
Ленка. Еще чего? Да! Машин сегодня, машин! Одна за одной, одна за одной, да шикарные такие, мимо нас. Жиг, жиг… военные в них.
Воропаев. Странно.
Ленка. Конечно, странно. Может, немцы где прорвались, а?
Воропаев (посвистывая). Ерунда. Война теперь знаешь где?
Ленка (с интересом наблюдает за пересвистом Воропаева с дроздом). А хотите, я вам живого дрозда поймаю?
Воропаев. Зачем? Пусть живет.
Ленка. А когда вам поют, любите? Когда мама работала в госпитале, я всегда раненым пела.
Воропаев. А ну-ка, попробуй. Только интересное что-нибудь.
Ленка. Хочете, я про любовь спою?
Воропаев. Что ж, это кстати.
Ленка. Ну вот. (Поет.)
Воропаев. Добрая песня. Только не очень веселая.
Ленка. Невеселая? А я про войну люблю. Я в госпитале всегда за раненых письма писала, — ух, это ж прямо красота!.. А хочете, я за вас письмо напишу.
Воропаев. За меня?
Ленка. На фронт кому-либо, а? Кто у вас там? Я всегда на фронт любовь описываю.
Воропаев. Ну что ж, попробуй, напиши.
Ленка берет температурный листок и карандаш, лежащий возле кровати Воропаева, и устраивается на корточках.
Ленка. Тут температура записана. Ничего?
Воропаев. Валяй.
Ленка. Ну, говорите, только не быстро.
Воропаев. Кому же нам с тобой написать? Ну, пиши! (Диктует.) Милая моя Александра Ивановна! Я лежу и пересвистываюсь с птицами.
Ленка. Как?
Воропаев. Да вот так. (Свистит.) Ну, пойдем дальше… (Диктует.) Но все-таки дроздом себя почувствовать не могу. И температурный листок, и почерк, которым письмо написано, помогут вам представить, каково мое нынешнее состояние. Написала?
Ленка. Когда непонятное, писать труднее. Так.
Воропаев (диктует). Я вывалился из своей прежней жизни, как из самолета. Начинается новая жизнь, в которой я — существо лежачее, пассивное, ненужное… Жизнь дожита. Дом мой небом покрыт, воздухом огорожен.
Ленка. Фу… дайте отдохну. Здорово выходит.
С улицы доносится шум машин.
Слышите? Всё едут.
Воропаев. Да, что-то непонятное. Сколько дней лежу — такого шума не слышал.
В калитке появляется Городцов.
Городцов. Эй, авангард! Это что такое?
Ленка (взбирается на забор). Я им только температуру замерила, честное слово…
Городцов. Самая ты у меня была показательная, разведчик, не девка, и вот, пожалуйста, пост оставила… Чтоб твоего духу тут не было!
Пока Городцов разговаривает с Ленкой, Воропаев берет температурный листок и читает.
Воропаев. «Мил. Алексан. Иван. Дело его плохо, лежачий, свистит с утра». Ну что ж. В общем гораздо понятнее, чем я думал.
Городцов (Воропаеву). У тебя должно быть одно понятие — лежать. Будешь аккуратный, поощрение сделаю или, как барышням говорят, сюрприз.
Воропаев. Торопись, милый, а то на гроб его придется менять.
Городцов. Скажет тоже! Ну, слушай, — домик мы тебе оформляем… рядом… соседи будем… Такой капе на три комнаты — одно удовольствие…
Скрип калитки. Появляется Юрий.
Ну, вы подумайте только!
Юрий. Товарищ председатель, по партийному делу, никак нельзя отложить.
Воропаев. Здравствуй, Юрий, заходи, заходи…
Городцов. Хоть и партийное дело, а… неуместно все ж таки получается… Дисциплина ж должна быть, товарищ сержант!
Юрий. Я коротко. Я — две минуты. Меня сам Алексей Витаминыч звал.
Городцов. Не порядок, не порядок. Больной должен свое дело делать, а ты — свое.
Воропаев. Да пусть войдет.
Юрий. Вот в чем дело, Алексей Витаминыч. Я вчера доклад делал, в среду хочу повторить, так я посоветоваться хотел. Знаете, как я заострил вопрос?
Воропаев. Знаю.
Юрий. Кто рассказал?
Воропаев. Ты. Я тебя отсюда слышал.
Юрий. Что вы… Ну и как, по-вашему, ничего?
Городцов. А говорил — партийное!
Воропаев. Подожди, Городцов, я ему сейчас изображу, как он выступал. Только смотри не обижайся, Юрий. «Товарищи! Мы имеем в данный момент мирный период жизни… кха-кха… вполне, так сказать, мирную ситуацию, каковая…»