Дикий хмель

— Парень ты ничего, правильной закваски, — сказал Зинченко. — А спортсмена мы из тебя сделаем. Выбирай, что по душе — штанга, городки, а лучше бокс...

— Вратарь я, — как-то виновато признался Миронов.

— Ты?!

— Ростом ты будто и не очень вышел, — сказал Чхеидзе.

— У меня прыгучесть, как у обезьяны, — Миронов даже подскочил с нар, словно собираясь продемонстрировать свои вратарские способности прямо здесь, в землянке.

— Не верите? — он опустил ложку в котелок, бережно поставил его на опрокинутую бочку, потом нервно схватил свой вещевой мешок, суетливо, словно куда-то торопясь, принялся развязывать. Наконец, с сияющей улыбкой вытащил из мешка хорошо сохранившуюся футбольную покрышку. И прижал к груди, как талисман.

Разведчики пришли в восторг.

— Постукаем?

— А почему и нет?

Так началась и продолжалась до самого дня гибели служба Миронова в разведроте...

Чуть брезжил рассвет. И синева, не распуганная солнцем, висела в воздухе, осторожная и чистая, как птица. Молодая трава просыпалась под туманом, редким, низким, который стлался на лугах справа и слева от дороги, А дорога, приподнятая насыпью, была черной от утренней влаги. И башни замка были черными, особенно первая, полуразрушенная. Над ней летали вороны: каркали громко, страшно. Порой казалось, что это предостерегающе и зло каркает сам замок, кривобокий, сумрачный, выстроенный лет пятьсот назад каким-то немецким рыцарем.

Земля вокруг тоже была немецкая. Где-то впереди лежал город Мейсен. А время было — апрель 1945 года.

Миронов, Чхеидзе и Зинченко уже много часов наблюдали за дорогой, притаившись в старом пустом сарае, куда на зиму бауэры убирали сено. Эта разведгруппа и еще несколько других были брошены в тылы немцев с целью выявить базовый склад боепитания, который, несомненно, был где-то рядом, и навести на него авиацию.

Похоже, что склад затаился в замке. Девять порожних машин въезжало в замок за вторую половину ночи. Восемь покинуло его тяжело груженными. Сейчас выползала девятая.

Чхеидзе сказал:

— Я разворачиваю рацию.

— Погоди, — возразил Миронов. Он был старшим группы. — А вдруг здесь не боеприпасы? Вдруг немцы награбленное вывозят. Или завод подземный, тайный эвакуируют.

— Уверенности нэма, — согласился Зинченко.

Шар-шар-шар... Это в углу. На остатки сена выскочила мышь, блеснула глазами-булавочками. Насторожилась. И опять: шар-шар-шар... И нет мыши. В нору ушла, видимо...

— Стреляем отсюда, — сказал Миронов. — Потом я выйду к машине, проверю, что в кузове. И будем уходить мимо фермы в лес.

— До машины пойду я, Алексей, — заявил Зинченко.

— Все равно, — сказал Миронов, — можешь идти ты.

— Я разворачиваю рацию, — повторил Чхеидзе.

— Нет, — Приказал Миронов. — Рацию развернешь в лесу.

— Они не сунутся, — сказал Чхеидзе. — В замке только охрана.

— Скорее всего, ты прав, — согласился Миронов. — Но рисковать не будем. До леса триста метров. В лесу укроемся...

Миронов подвинул к себе МГ — он ходил в разведку только с этим немецким пулеметом, — предупредил:

— Стреляю один...

Выстрелы получились солидные, басовитые. Осколки ветрового стекла полетели вверх, как брызги из лужи. Машина развернулась и стала поперек дороги. Крытый кузов ее темнел в светлеющем теплыми тонами небе, словно гора.

Рукавом маскхалата Зинченко вытер пот с лица. Сказал глухо, будто проворчал:

— Я пийшов.

— Ползком. Только ползком... — предупредил Миронов.

— Хай они будут прокляты! — выругался Зинченко. Пошагал к машине не пригибаясь.

И Миронов и Чхеидзе видели, как он обошел машину, громадный и ловкий, заглянул в кабину, а потом, наверное, забрался в кузов. Но этого они уже не видели: машина стояла поперек дороги — кабиной к ним, а кузовом в противоположную сторону. Прошло какое-то время. Друзья начали волноваться.

Над замком опять закаркали вороны. Но никакого движения в замке не было. Он по-прежнему казался пустым, вымершим.

Зинченко вышел из-за машины, закурил возле радиатора. И лишь потом направился к сараю.

— Машина полна снарядами, як воз гарбузами, — сказал он. — Побачив все верхние ящики.

— Значит, Чхеидзе прав, склад в замке, — сказал Миронов. — Уходим.

Они быстро вышли из сарая. И побежали через луг наискосок, потому что это было самое опасное, открытое место. И дорога тянулась за их спиной, а справа стояла ферма — добротный пустой дом с остроконечной крышей из красной черепицы.

Разведчики одолели луг и вышли к первым деревьям, где Чхеидзе быстро развернул рацию и передал сообщение в штаб дивизии.

Потом они покурили. Попили водицы из холодного ручья. И пошли лесом — туда, на восток.

Это не был густой, дремучий лес, какие знавали они в Белоруссии. Он, скорее, походил на лесопарк. И деревья здесь не теснились. Стояли на расстоянии, словно отмеренном кем-то. Трава между деревьями не поросла кустарником, а была чистой и зеленой, хотя еще и очень короткой.

Тихий, мелодичный звук губной гармошки, подобно весеннему свету, вдруг заполнил лес. И белые березы с крохотными ярко-зелеными листьями, казалось, начали раскачиваться в такт нехитрому грустноватому вальсу. Музыка возникла столь неожиданно, что разведчики на какое-то время просто опешили. Она звучала в глубине, за деревьями, прозрачная, как воздух, непрошеная гостья в настороженном прифронтовом лесу.

Немец сидел под березой, блаженно вытянув ноги. Пожилой, розовощекий, он близоруко щурил глаза, прижимая к губам большую красно-белую, словно гриб-мухомор, гармошку. Рядом с ним лежали каска и автомат. Но и с другой стороны лежал еще автомат. Жаль, что его никто не заметил.

Лес был спокоен. И немец, один-одинешенький, показался разведчикам посланным самой судьбой. Судя по знакам различия, он был ефрейтор. На боку у него висела пухлая полевая сумка.

Чхеидзе первым вышел из-за деревьев. Конечно, он был смелым парнем. Но потом все говорили, что старшина Миронов не давал такой команды. И, конечно, Чхеидзе поступил опрометчиво.

— Hände hoch, — негромко пояснил немцу Чхеидзе.

Немец уронил гармошку. В лесу стало тихо. И оттого, что мелодия оборвалась внезапно, как и возникла, тишина, нависшая над лесом, была особенно заметной.

И Чхеидзе, и Миронов, и Зинченко вдруг увидели второй автомат. И сразу поняли, что это означает. Немец в лесу не один. Где-то рядом его спутник.

Для того чтобы принять решение, отдать команду, было достаточно десяти секунд. Однако судьба представила лишь четыре.

Граната с длинной желтоватой ручкой плюхнулась в траву, но не покатилась, как мячик, а замерла, неподвижная, точно штанга.

Ее бросили неумело. Из-за кустов, которые островком росли рядом. И она не долетела до солдат, а. упала на расстоянии трех-четырех метров. И ее нельзя уже было отбить ногой куда-нибудь подальше к чертовой матери. И...

Никто не успел сказать и слова. Прыгучесть, реакция и, может, еще нечто большее, что зовется совестью солдата, сработали безотказно. Легкое, худое тело Миронова мелькнуло в воздухе, накрыло гранату.

Это был, бесспорно, вратарский бросок. Смелый, мастерский. Только последний в жизни...

Все это рассказал нам генерал-майор Самшелов.

В апреле сорок пятого он был не генералом, а только майором. И командовал разведротой, в которой служил отец.

Генерал жил в новом доме на Комсомольском проспекте. Адрес его Буров раздобыл через коменданта.

Буров уже несколько лет пытался что-то узнать о боевой судьбе моего отца. Но страсть к пространным рассуждениям поглощала всю его энергию. Он был весь в разговорах, как домохозяйка в уборке. На большее у него просто не хватало сил.

Веселая жена генерала принесла кофе — в маленьких фиолетовых чашечках из немецкого фарфора. У нее были очень большие глаза, очень. Она с волнением слушала рассказ мужа. Наверное, все это было для нее ново, интересно...