Господин Ганджубас

В 1984 году, после убийства проамерикански настроенного министра юстиции Колумбии, под сильным давлением США, президент Бетанкур попытался избавить свою страну от экспортеров кокаина, пригрозив им экстрадицией в Штаты. Президент Панамы Мануэль Норьега предоставил убежище Хорхе Очоа и прочим лидерам Медельинского картеля. Вместе с Гильберто Родригесом по кличке Шахматист, впоследствии главой всемогущего картеля Кали, Очоа отправился из Панамы в Мадрид. На основании требования США об экстрадиции оба были арестованы испанскими властями в ноябре 1984 года.

Очоа избежал экстрадиции, убедив власти Колумбии предъявить ему обвинение и потребовать у Испании его выдачи. США вменяли ему в вину импорт кокаина, Колумбия — экспорт. По существу, одно и то же. Если две страны требуют экстрадиции за одинаковые преступления и одна из них является страной подданства обвиняемого, ей отдают предпочтение. У Испании не оставалось иного выбора, кроме как отказать Соединенным Штатам. В 1986 году Очоа был выдан Колумбии, где вышел на свободу.

Тюремщик объяснил нам, что, хотя в Алькала-Меко содержится много баскских сепаратистов, ими одними дело не ограничивается. В здешних стенах «гостили» не только Очоа и Родригес, но также дон Танино, Гаэтано Бадаламенти, крестный отец сицилийской мафии, который руководил «Сетью пиццы», общенациональным героиновым синдикатом, и был выдан Испанией США. Фунсионарио, похоже, гордился тем, что его тюрьма, которая уже отправила за океан Очоа и Бадаламенти, самых крупных контрабандистов кокаина и героина, теперь пошлет следом Марко Поло, крупнейшего контрабандиста марихуаны и гашиша. Немало знаменитостей преступного мира, опасных и склонных к побегу заключенных, с которыми не смогли справиться другие тюрьмы, сидело в Алькало-Меко. В пределах тюрьмы действовали три режима: общий, усиленный и строгий, по артикуло 10 (статье 10). По причинам фунсионарио — не известным для Роджера, Жака Канаваджио и его подельников установили общий режим содержания, для меня усиленный. Мне стало худо. Мы пожали руки и разошлись.

Обстановка в моей одиночной камере была аскетической. Перемещать я мог бы только маленький пластиковый стул и поролоновый матрац. Раковина и туалет из пластика, все остальное либо из бетона, либо из стали. Окно выходило на огромную белую стену. Личные вещи пока проходили проверку у тюремной охраны. Меня уверяли, что в надлежащий срок я получу все дозволенное. Каждые два часа, повинуясь крику: «Recuento»107, — я должен был подниматься, чтобы меня обозрели через смотровое отверстие в стальной двери.

После дня и двух ночей полной изоляции — обычная практика в тюрьмах строгого режима большинства стран — мне позволили провести несколько часов в тюремном патио с остальными заключенными, содержащимися по усиленному режиму, в большинстве своем испанцами, хотя среди них и затесалось несколько нигерийцев и пара французов, грабителей из Марселя. Французы и испанец по имени Сакариас, который выглядел как Фрэнк Заппа, со мной познакомились. Снабдили опекунской посылкой с едой и сигаретами, а заодно и марокканским гашишем.

Я отправил телеграмму Маше в Пальме, чтобы сообщить, где нахожусь. Подал заявления о свиданиях с семьей, Машей, Бобом Эдвардесом и Дэвидом Эмбли. Скурил косяк и отправился спать.

На следующий день рано утром приехал Майкл Кац. В моей одежде с головы до ног. И с моим портфелем. Я ничего не имел против, но удивился. Он видел Джуди в тюрьме Пальмы вскоре после того, как ее навещали дети. Свидание с ними лишило бедняжку последних сил. У Каца создалось впечатление, что Джуди о нем невысокого мнения. Он был прав. Джеффри Кенион также по-прежнему сидел в тюрьме Пальмы. Дела в Барселоне и Пальме помешали Кацу заняться RICO. Американцы все еще не сообщили ему обвинений против нас. В средствах массовой информации появилось множество сообщений о моем деле. Майкл привез газеты и деньги, чтобы положить их на мой тюремный счет. Я попросил его найти в Мадриде лучшего адвоката по делам об экстрадиции и направить ко мне как можно скорее. Написал доверенность, открывающую ему доступ к моим счетам в Цюрихе.

Вернувшись в камеру, я лег на голый поролоновый матрас и просмотрел газеты. «Обсервер», где все еще работал Дэвид Лей, и «Санди тайме» предлагали историю моего нашумевшего ареста.

В начале 1986 года агент DEA Крейг Ловато, работавший в Испании в сотрудничестве с испанской полицией по делам о наркотиках, прослушал записи моих телефонных разговоров и посчитал, что я занимаюсь контрабандой наркотиков. Испанцы не поверили, что я нарушаю их законы. Преодолев сопротивление начальства, Ловато изучил мою биографию и прочитал все обо мне написанное.

Жена Ловато, Венди, тоже работала на DEA. В это время она во Флориде помогала Скотленд-Ярду искать деньги от сбыта слитков, похищенных из хранилища Бринкс-Мат. Ей в руки попали «Счастливые времена» Дэвида Лея, настольная книга Ловато. Британскую полицию заинтриговали изыскания Крейга. Она предложила помочь. В результате DEA и Скотленд-Ярд повели против меня совместную операцию под названием «Эклектик». Немногим позже к ним примкнули копы Канады, Нидерландов, Пакистана, Филиппин, Гонконга, Таиланда, Португалии и Австралии.

Я слабо понимал, почему испанская полиция решила прослушивать мой телефон, но все остальное имело смысл.

В прессе упоминался RICO — Закон о коррумпированных и находящихся под влиянием организациях, но никаких объяснений я не нашел.

В статье еженедельника «Ньюсуик», занимавшей целую полосу, отмечалось, что я не лил крови. Журнал «Пипл» заявил, будто за голову Мойнихана, который жил теперь под защитой властей Соединенных Штатов, обещан миллион долларов. В другой публикации заявлялось, что Мойнихана на меня натравил суперинтендант Тони Лунди, самый сомнительный детектив Скотленд-Ярда, которому впоследствии пришлось выйти на пенсию. Это совершенно не сочеталось с тем, что я знал о предложениях Арта Скальцо, агента DEA.

Фунсионарио возвратил мои заявления на свидания. Бобу Эдвардесу и Дэвиду Эмбли со мной встретиться не разрешили. Только семья и свояки. Я скурил косяк.

В интервью «Санди тайме» Ловато сказал, что презирает меня, что я отличаюсь слабым характером. Он переходил на личности. Может, мстил? Интересно, не ошибся ли Кац, заявив, что Ловато не имел права меня допрашивать? Я заполнил ходатайство о встрече с ним. Он не смог бы устоять против соблазна приехать и допросить меня и таким образом еще раз преступить американский закон, нарушить действующие в Испании правила свиданий во время судебного разбирательства. Игра стоила свеч. В качестве адреса Ловато я указал посольство США в Мадриде.

Неожиданно меня снова вызвали на свидание. На этот раз за стеклом сидел Густаво Лопес Муньос-и-Ларрас, один из лучших криминальных адвокатов Испании. Он говорил на превосходном английском, и в его манерах было больше от англосакса, нежели от испанца. Бернард Симоне и Кац независимо друг от друга попросили его повидаться со мной. Густаво заявил, что услуги его недешевы, но, определенно, он самый опытный в делах об экстрадиции адвокат Мадрида. Он готов был приезжать ко мне, сколько потребуется. Поддерживать непосредственную связь с Майклом Кацем и Берни Симонсом в Лондоне и Луисом Морелем в Пальме. Густаво родился на Кубе, а его семья занималась юриспруденцией во Флориде. На следующей неделе он улетал отдохнуть в Майами. Много времени провел в Соединенных Штатах. Если я хотел отправить весточку Джуди или кому-то еще, минуя тюремную почту, то мог бы сделать это через Густаво.

Несколько следующих дней я в основном проводил в патио вместе с Сакариасом, Клодом и Пьером — грабителями банков из Марселя. На улице стояла ужасная жара, но можно было освежиться под холодным душем. Нигерийцы, сбившись в кучу, играли на деньги и тайком курили наркотики. Несколько баскских террористов играли в шахматы. Молодые испанские качки активно упражняли мускулатуру. Мы прогуливались.

107

Проверка (исп.).