Демьян Бедный

При этом Демьян объяснял вятским товарищам, что личной обиды у него не было и нет. Были горечь и недоумение. «Ведь мне-то хотелось бы, чтобы партийная среда была выше, а не ниже известного уровня».

Из этого письма видно, как чувствителен был Демьян, когда оказывались задетыми не личные, а гражданские, патриотические чувства. Но и об этом он говорит в письме без чувствительности, а по обыкновению ссылаясь на грубое, но меткое, по его словам, народное выражение: «Я чувствовал себя так… как будто «г…а наелся». Все время меня тошнило. Бывает такая моральная тошнота. Из-за этой тошноты я не мог сесть за письменный стол, чтобы изложить свои вятские впечатления. Равным образом не мог я взяться за другие темы. Впервые в этом году я в ленинский день не почту память Ильича своими стихами, так как я «не отплевался» после Вятки: во рту все время горечь».

Этот неприятный эпизод подробно описан секретарем цеховой партячейки «Вятской правды», журналистом Кудреватых, который вместе со своими товарищами тогда же восстал против бойкотирования Демьяна и послал ему вдогонку письмо с протоколом партсобрания, на котором горячо столкнулись два мнения.

«Ваше неожиданное письмо, дорогие товарищи, — ответил поэт, — сослужило хорошую службу. Оно вернуло мне снова чувство бодрости и уверенности в том, что я правильно прощупываю людей и нахожу сочувственный отклик в той простой, товарищеской среде, добрым мнением и симпатиями которой я наиболее всего дорожу.

Еще раз за ваш отклик сердечно благодарю!»

И потекли обычные трудовые дни. Демьян печатался и в «Известиях» и в «Правде», где только лишился одного — привычного друга: уже не работает тут Мария Ильинична. Бывало, спросит: «Принесли, Демьяша?..» Всем-то с нею поделишься, обо всем посоветуешься. Имени Ильича оба не назовут, но оба знают, что всегда думают о нем, хотят угадать, что сказал бы, если б спросили. Без Марии Ильиничны в «Правде» Демьяну как-то непривычно.

Но что скажешь, если понадобилось перевести ее на другую работу. Главное — дело. А дело есть. В «Правду» доставили партийный и комсомольский билеты двух героев, павших на Дальневосточном фронте. К годовщине Красной Армии Демьян рассказывает читателю о защитниках Отечества, о том, что… «враг сердце пронзил командиру-герою и — хранимый у сердца партийный билет!».

Вскоре Демьян заканчивает и тот фельетон, который был прерван поездкой в Вятку. И вдруг такой неожиданный и страшный удар. Не только для Демьяна — для всех, кто любит советскую поэзию, русскую литературу.

14 апреля никто не хотел верить в разлетевшуюся по городу весть. Луначарский бросил трубку с негодованием: «Черт знает что! Возмутительно! Какие-то пошляки позволяют себе хулиганские выходки!»

В «Крокодиле» не верили, по старому стилю вроде получается 1 апреля. Нашли чем пошутить! Поражались: кто мог пустить подобный слух? Но Владимир Маяковский был мертв…

«Чудовищно, непонятно», — озаглавливает свое прощальное слово в «Правде» Демьян, называя Маяковского талантливейшим, повторяя, что «не верится, просто не верится… что все это непоправимо, что недописанная оборвалась навсегда одна из самых сильных, красочных, своеобразных, неповторимых страниц великолепнейшей книги, где собраны сокровища русской поэзии».

Поникший стоит Демьян в почетном карауле, провожает Маяковского в последний путь.

Трагический, тяжелый апрель. Но к маю должны быть стихи. Демьян было их начал… надо закончить! Одним из первых он воспевает пафос строительства поэмой «Шайтан-арба», посвящает ее «героям, строителям Турксиба». «Мы будем укладывать, шить колею для могучего «локомотива истории». Горевать нельзя. К жизни, как всегда, призывает долг, люди: «От писем некуда деваться, посмотришь утречком: гора! Мне одному не разорваться, а между тем у всех — «жара»…» — отвечает поэт на просьбу нижнетагильских рабочих «встряхнуть поязвительней» тамошние порядки. Иногда сопровождает стихи сноской: «Обязательно приеду». Но не всегда успевает поехать. Дает себя знать болезнь. Только соберется куда-нибудь, а врачи: «Нельзя. Надо лечиться». Ему хочется уехать на Урал, а его отправляют в санаторий.

Поэт продолжает работать и там… Давно беспокоят некоторые бытовые темы: под лозунгом борьбы с мещанством, с нравами старой семьи укрывается то же мещанство; среди молодежи — явления распущенности, от них — трагические последствия. Уже был написан фельетон по материалам суда об одной жертве. Молодая женщина, брошенная отцом ее ребенка, убита этим человеком с целью «развязаться».

Теперь Демьян надумал рассказать об иной судьбе — о захолустной мещаночке. Он называет ее Липой и сознается в письме домой, что начал писать, «…но она получается тоже липовая какая-то. Не пришлось бы забраковать…». Вообще у него порой вырываются признания, что на душе «литхудно».

Удалось ли ему довести «Липу» до того уровня, какого хотелось бы, неизвестно, но так или иначе фельетон был напечатан. Поэт возвращается к прежней, значительной теме: «Посвящаю эту юбилейную оду 905-му героическому году, опалившему Русь революционным огнем…» И вслед за тем, осенью, из-под его пера выходят один за другим три больших фельетона, которые приносят ему много горя. Это: «Слезай с печки», «Перерва» и «Без пощады». Они, как всегда, основаны на фактах, опять подкреплены слишком обильными цитатами из газет. Но в данном случае корень зла не в том, хороша ли художественная сторона.

В первом случае речь идет о нарушении дисциплины, текучести рабочей силы в шахтах Донбасса, о беспомощности тамошних начальников. Во втором — о крушениях на железных дорогах, безответственности транспортников. Самый фельетон получил название станции — Перерва. Там произошло крушение, повлекшее за собой человеческие жертвы.

О бескультурье, лени, пьянстве говорил третий фельетон. Но во всех трех случаях поэт не рассчитал силу удара, не точно определил свою позицию.

Для того чтобы получить об этом правильное представление, лучше всего обратиться к страницам современного литературоведения, дающего оценку происшедшему. В книге И. Эвентова «Жизнь и творчество Демьяна Бедного»[10] сказано:

«Ошибки, допущенные Д. Бедным, нуждались в общественной критике и заслуживали ее. Но внимательной и доброжелательной критики не было. Было нечто другое: сперва безудержное захваливание ошибочных произведений, а потом огульное их поношение.

В своем письме И. Сталину от 9 декабря 1930 года Д. Бедный рассказал, как был встречен фельетон «Слезай с печки» сразу после опубликования; сначала «…приводили его в печати как образец героической агитации», расхваливали его до «крайности», и даже высказывалось мнение, что нужно включить фельетон в серию литературы для ударников. А потом то же произведение (и два других фельетона) были объявлены политически вредными, клеветническими, повторяющими пасквилянтские домыслы врагов партии и народа. При этом ставились под сомнение основные методы сатиры, говорилось о недопустимости преувеличений и т. д.

Д. Бедный считал несправедливой такую квалификацию его стихов и такой подход к произведениям сатирического жанра. К упомянутому письму он приложил стихотворение «О героическом», которое собирался опубликовать. И в письме и в стихотворении Д. Бедный пытался объяснить свою позицию. Он не оправдывал ошибочных произведений. Он лишь возражал против вульгаризаторских методов критики и отстаивал право художника на сатирическое изображение теневых сторон жизни. Он ссылался на опыт Гоголя и Щедрина, которые широко пользовались приемами гротеска в раскрытии отрицательных явлений. Поэт ясно понимал, что неудача, постигшая его, может стать поводом для гонений на советскую сатиру, и потому счел своим долгом защитить ее реалистические основы. Наконец, в письме он напомнил, что при жизни В. И. Ленина критика его ошибок носила совсем другой характер: «…было время, когда меня и Ильич поправлял и позволял мне отвечать в «Правде»… Теперь я засел тоже за ответ, но во время писания пришел к твердому убеждению, что его не напечатают…»

10

И. Эвентов, Жизнь и творчество Демьяна Бедного. Л., изд-во «Художественная литература», 1967.