Демьян Бедный

«В чем дело? — ломают себе головы сварливые соседи. — Преданностью одних наборщиков всех чудес не объяснить. Кто покровитель большевистской газеты?» Начинают подозревать, что владелец типографии, зять генерала, — тайный революционер. Но все обстоит гораздо проще. Чудеса творит некий скромный Николай Терентьевич, который служит у владельца типографии заведующим и которого не зря правдисты причислили к своему лагерю шутливым посвящением в «марксисты». Поскольку Николай Терентьевич достает бумагу, ему невыгодно, чтобы конфискация пришла на какой-нибудь пятнадцатой тысяче. Прекратят печатание — меньше купят! И он всеми правдами и неправдами ускоряет отливку стереотипов, при слабом напряжении электрического тока пускает его в первую очередь для машин «Правды». Когда, наконец, завистники смекают, в чем секрет, разыгрываются сцены, описанные после одним из правдистов:

«Я помню, как Дан брызгал слюной на тишайшего Николая Терентьевича, как издатель бойкого еженедельника бросился на него с поленом в руках, обвиняя в нарочитой задержке печатания его журнала, в то время, когда машина «Правды» весело гудела. Помню, как нервно передернулись мускулы на лице Николая Терентьевича при появлении инспектора по делам печати Бутковского: «А, вдруг он найдет под кроватью у сторожа или под кучей сваленных обрывков бумаги несколько лишних тысяч «Правды», подлежащих уничтожению?»

…Долго правдисты будут вспоминать «историческую» роль Николая Терентьевича, который помогает из-за материальной заинтересованности, но помогает добросовестно, прилежно; не прикидывается, что его занимает сама газета. Есть тут и такие, что называют себя марксистами, но являются меньшевиками. Есть случайные сотрудники — людей мало, приходится принимать всякую помощь. Никто еще не знает того, что есть и подосланные охранкой провокаторы.

А работа кипит… «Что было шуму и веселого крику! — вспоминал Демьян Бедный. — Носились мы по типографии туда и сюда. Молодые года! И опять же боевое возбуждение:…стереотип отливали, чуть не танцевали… Плевать, что шпики на крыльце! «Правда» на свинце! Прикасаясь к ней, что к ребенку, положили ее в ротационку…»

Воздух накаляется уже перед сдачей в стереотип.

— Кто свободен — на заголовок! Наберите две колонки «Рабочее движение» древним двадцать восьмым!

— Тискай скорей полосы и тащи корректорам!

— Исправлены ли ошибки на первой полосе?

— Все полосы сдавать!! — уже не кричит — орет метранпаж, первый помощник выпускающего.

Стакан Стаканыч, которого так часто «подводит» дядя Костя, постоянно либо кипятится, либо сыплет шуточками и остротами. Если же он сойдется с Демьяном Бедным, бас которого рокочет в ночной, легко перекрывая все другие голоса и шумы, да на беду подвернется еще и весельчак Дмитрий Иванович Бразуль, то тут уж у «необстрелянных» наборщиков могут и литеры из рук повалиться. Но работники оба золотые. Их тут называют «и жнец, и швец, и на дуде игрец». Дмитрий Иванович не только выпускает, правит, пишет, корректирует. У него удивительное свойство работать бессменно. Не спавши. Да еще к тому, будучи обладателем двойной дворянской фамилии (хотя в товарищеском кругу ему хватает и одной), его высокоблагородие Бразуль-Брушковский ходит в комитет по делам печати вместе с официальными издателями: помогает, когда приходится менять название газеты и получать новое свидетельство. После, информируя редакцию о расходах на взятки чиновникам, заверяет, что «такса» уже упрочилась и есть по этому случаю такой анекдот…

Если анекдот ведется на украинском материале, затем что Дмитрий Иванович истый «хохол», коммерцию поддержит Демьян Бедный. Он любит побалакать на привычном с детства языке и подсыпать в разговор своей соли.

Но если Демьян, нахмурившись, правит корректуру, мучается заменой кажущегося ему не подходящим или слишком резким слова; если он срочно тут же готовит экспромт на только вынырнувшую тему, без церемоний шуганет любого «общительного черта», хотя, впрочем, эти «черти» и сами отлично знают, когда и что можно, а когда и нельзя. Есть моменты, когда с уст самого завзятого балагура не сорвется лишнего слова.

Напряженные часы знакомы всем работникам ночной.

По ночам по-прежнему, как и в «Звезде», возникает непременный Николай Гурьевич Полетаев. Иногда он не приходит, а врывается. И тогда всем ясно, что с ним новая ленинская статья. Случается, они приходят в адрес Бонч-Бруевича, а его дочь Леля относит рукопись в своей муфточке на дом Полетаеву. Полиция не следит за прогулками ребенка.

Приходят Батурин, Савельев, Самойлов, муж Конкордии Николаевны, они как бы сменяют здесь друг друга. Он насмешливо называет рукописи, с которыми возится жена, «палимпсестами». А сам мастер по части передовиц.

Является и Михаил Степанович Ольминский — ветеран, участник первых большевистских изданий. Теперь он постоянный член редакции «Правды». По-настоящему образованных людей тут не так уж много. А Ольминский — исследователь русской литературы. Знающий экономист. Эрудиция его огромна. Талант публициста отшлифован. Даже внешне он производит такое впечатление одной степенностью манер и белоснежными сединами, что сын Анны Ильиничны, к общей потехе, принял его за… Карла Маркса!

…Вот Ольминский, чуть повышая голос, чтобы победить машинный гул, дает советы молодому литератору Сосновскому. С ними рядом и все другие, у кого нашлась минутка. Прислушаться стоит. Дальше — больше. Все ждут свежих гранок, безжалостно вычеркивают на еще влажной бумаге спорные и рискованные куски:

Чем ближе к утру, тем больше разговоров о цензурных соображениях. Эта своя, домашняя цензура бывает построже комитетской и уж, конечно, много умнее.

Наконец, на большой, пропитанный типографской краской стол ложится газетная полоса. Голова к голове перечитывают первый оттиск: не напороться бы на статью уголовного уложения? Короткое совещание. Иногда небольшой спор. И в уже сверстанном материале опять вытравляют слова, фразы. Из-за более серьезных вопросов споры в типографии не ведутся. Это происходит в редакции, днем. А расхождения есть немалые. Ленин пишет, убеждая действовать резче и определеннее в борьбе с ликвидаторами. Ольминский утверждает, что «Правда» должна быть «до крайности осторожной» вообще. Есть и сторонники крайнего риска. Чем больше конфискаций, тем больше растет революционное настроение!

Но все это в узком редакционном кругу. А пока газета делается и сделана. Полемика не касается обязательных разделов: Рабочей хроники, На фабриках и заводах, Стачки, того же Петита. Они идут с бесспорной необходимостью. Очередной номер готов… Теперь остается только ждать полицию.

Дядя Костя спускается во двор «посмотреть обстановочку». Путиловцы, лесснеровцы, айвазовцы да все фабрично-заводские на месте. Мальчишки тоже. Порядок. Можно начать раздачу первых экземпляров.

Если же «обстановочка» скверная и полиция уже на подходе, дядя Костя только буркнет себе в усы: «Вот те клюква!» И, поднявшись наверх, даст команду растаскивать номера по укромным местам, по всем «соседкам», на чердак, под лестницу, прятать в макулатуру — как придется…

Так проходит на Ивановской еще одна ночь.

Глава II

ЗАДОЛГО ДО ВСТРЕЧИ

Демьян Бедный стал богат друзьями. Холодный, еще недавно чужой город изменился для него. Ведь «петербургскими» были только господа, а большевики, рабочие — просто «питерскими»… Мало, что днем и ночью Демьян был нужен в редакции и типографии. Мало, что он многих там полюбил и сошелся на всю жизнь, как с дядей Костей или Полетаевым. Нет, став Бедным, он решительно сделался много богаче; круг людей, которых он узнал у Полетаева, Бонч-Бруевичей, был для него поистине открытием земли обетованной.