Вадим

Колька помолчал.

— Эту позицию можно атаковать с разных сторон. Но хочу вернуться к вопросу, который я, это… задал Вадиму. Он так и не ответил. С чего вдруг ставить интеллект во главу угла? А не счастье, например?

Вадим к этому моменту накопил в себе злость. Колька между тем начал теряться: держался за ухо, морщился и, скорее всего, досадовал, что пропадает такой интересный спор. Вадим сказал:

— Да, возможно, что вера многим помогает. И я могу нормально к ней относиться. Как к терапевтическому средству. Как к системе преданий. Обладающих нравственно-этической энергией, и все такое прочее. Но ведь эти люди еще и претендуют на то, что их вера отображает устройство мира! То есть раньше были черепахи и слоны, а теперь вот — такой невидимый кукольник… Религия должна быть без метафизического содержания. Она не должна притворяться тем, чем не является. Физикой, любой другой наукой.

Колька простонал страдальчески, держась за ухо:

— Хорошо, даже если это… встать на твою позицию. И выкинуть метафизику. Можно ведь понимать религию как метафору и символ.

— Метафору и символ чего? Если любви и моральных идеалов, то почему не возлюбить любовь и идеалы сами по себе?

— Но люди слабы, им нужен Бог. Потому, что без него они не способны иметь моральные принципы…

Вадим видел, что Колька со своим ухом ему теперь не оппонент. Но не удержался и воскликнул:

— Ах вот оно что! Вот с чего надо было начинать! А то говорят со снобизмом: «Он пришел к Богу в результате большой душевной работы…» Как будто он теперь стал чище и лучше… А он пришел к Богу потому, что без него не мог быть чище, — по слабости. Не мог быть атеистом и при этом вести себя по-человечески. Зато теперь он будет говорить об атеистах свысока…

— Слушай, ты ведь Достоевского любил… А он говорил: интеллектуальный абсурд или нет, но вера нужна. Потому как, это самое… без нее мораль не имеет базиса. А жизнь — смысла.

— Это ерунда. Даже если в жизни нет Цели с большой буквы, в ней есть маленькие цели. Которые имеют смысл даже в мире без Бога. Бог или не Бог, бессмертие или смерть… но мучить людей ради удовольствия — гнусно. И тому, кто этого не понимает, Бог не поможет. Более того, и не должен помогать.

Маша улыбалась и смотрела на Вадима почти что с нежностью. Колька же промямлил:

— А помнишь, это самое… мы раньше на кухне говорили о духовности и всем таком прочем… куда ж это все подевалось? Тебя это больше не интересует? Успешный бизнес и так далее…

— Меня это очень интересует. Только у нас почему-то все считают, что духовность подразумевает общение с Богом. А духовность — это какие-то самостоятельные размышления о мире, о себе, о людях… Закрыть глаза и залепить себе уши Богом не значит проявить мужество или мудрость. Мир не наделен величайшим смыслом — ну и что?! Надо вести себя достойно перед лицом его иррациональности.

Все помолчали. Тогда Колька примиряюще пробормотал:

— Ладно, старик… Мы с тобой еще в следующий раз об этом поговорим… И тогда посмотрим, что ты скажешь…

Довольная состоявшейся беседой Маша предложила:

— Давай я тебя полечу, дорогой, а то ты совсем расклеился…

Колька действительно расклеился; он не захотел остаться и уехал. Вадим был в мерзейшем расположении духа. Ну и поговорили. Встретились лучшие друзья, называется. Что же произошло? Что вообще происходит?

Часть вторая

1

Утро стояло нежаркое, упоенное птичьим щебетом и ароматом трав. Солнце косыми лучами золотило кроны олив; воздух не стоял, как обычно, раскаленной стеной, а шевелился, будто живой. Приятно было сесть под оливой, у ручья, и, сняв сандалии, опустить горящие ступни в журчащие струи.

Аристокл долго смотрел на игру воды, а затем разрешил себе наконец спросить:

— Учитель, позвольте задать вам вопрос… Почему вы не отвечали на оскорбления этого человека, встреченного вами на агоре? Почему продолжали говорить с ним мягко и вежливо, как будто он и не думал вас окатить целой гидрией отбросов?

Сократ прищурился, и кожа его головы, покрытая редкими волосками, причудливыми шишками и бородавками, сморщилась еще больше, образовав небольшой извилистый ком, из глубины которого блестели лукавые глазки. Он хлопнул себя по лбу, убив комара, и произнес:

— Видимо, ты еще недостаточно практиковал философию, если не понимаешь простых вещей. Помнишь, мы говорили о том, что есть истинные блага для человека. И пришли к тому, что сами по себе ни богатство, ни сила, ни физическая красота не могут сделать их обладателя счастливым. С другой стороны, мудрость, справедливость и смелость — это качества, имеющие самостоятельную ценность. Когда ты это поймешь, ты увидишь также, что много лучше испытать несправедливость на себе, чем совершить ее самому. Поэтому я благодарен человеку на площади — я многое вынес из диалога с ним.

Сократ ласково улыбнулся, приоткрыв зеленоватый передний зуб. Взглянул на юношу, на его смуглую кожу, покрытую нежным пушком, на округлую ступню с перламутровыми ногтями. Дотронулся до его длинных кудрявых волос, затем до его ноги. Легонько провел пальцем по внутренней стороне бедра до самого, самого глубокого места. Над губой Аристокла выступили прозрачные бусинки пота; он сидел стойко, не шелохнувшись, не отрывая от учителя жадного взгляда:

— Многое? Что же вы узнали у него, учитель?

Сократ, не убирая руки, ответил:

— Этот человек был одним из тех, кого я ранее полагал мудрым, и расспрашивал я его, дабы набраться у него мудрости. Но он оказался столь же невежествен, как и я сам.

— Что вы, учитель… — прошептал Аристокл с придыханием. Затем осторожно добавил: — Но этот человек очень образован… Он ездил по миру, многое повидал…

Сократ ласково посмотрел в глаза юноше и спросил:

— Ведь ты был свидетелем нашего разговора. Скажи: помогли ему его путешествия и так называемое образование в поисках ответов на главные вопросы человеческого существования?

Аристокл вздохнул:

— Не помогли. Он не мог вразумительно объяснить, что подразумевают под собой даже самые расхожие понятия.

Учитель возобновил движение руки, покоившейся до этого под хитоном юноши. Ощутил, как молодая, нежнейшая плоть дрогнула, а затем налилась.

— Во-первых, человек, наполненный восхищением самим собой — это человек, закрывший себе глаза и уши. Он больше не может учиться, думать, он уже — полный сосуд. А во-вторых, — не обязательно ездить по миру, чтобы познать его. Вот, например, некоторые называют меня мудрым человеком…

— Ну что вы, учитель…

Аристокл укоризненно покачал головой. Между тем мускулы его едва заметно дрожали. Он восхищенно смотрел на учителя, ловил каждое его слово.

Сократ улыбнулся с достоинством:

— А ведь я нигде, кроме Афин и Самоса, не был. Я почти ничего не видел — ни Египта, ни Вавилона, ни Персии, ни Индии, ни Арии… Никаких этих сказочных и фантастических мест, о которых рассказывают путешественники.

Аристоклу стало влажно и сладко. Он ошеломленно облизал пересохшие губы:

— Да, действительно…

Сократ усмехнулся:

— Видишь ли, юноша… У меня есть такая гипотеза. Наша вселенная совершенна. А совершенство ее заключается в том, что все ее структуры подобны. Познаешь одну — и ты уже знаешь все остальные. Весь мир все равно не объездить. Ведь мир — это не только земля, мир — это еще и море, куда спускаются только ловцы жемчуга на краткий промежуток времени; мир — это еще и небесная сфера с небесными телами; мир — это и боги на Олимпе; мир, наконец, — это и самая реальная и совершенная реальность, Идеи. Так вот, простому смертному, то есть любому из нас, всего этого не увидеть своими несовершенными глазами. Уже один этот факт должен внушить человеку хорошую порцию скромности… Но есть ведь одна структура, за которой не надо ходить далеко, которая с тобой всегда, куда бы ты ни отправился, — это ты сам. Микрокосмос человека соответствует макрокосмосу вселенной. Познай себя — познаешь мир.