Страница 5 из 11
Олимпиада бросилась было к нему со своей страшной змеей.
– Гиэс-аттес!
Но Филипп не заслонился, не убежал. Он улыбнулся, и Олимпиада, сразу смутившись, беспомощно опустила тирс…
Счастливое видение счастливых лет!
Олимпиада лежала в своем одиноком покое и ждала. Ждала, прислушиваясь, не загремят ли по звонким каменным плитам портика шаги ее веселого и грозного мужа.
В купальне зашумела вода. Это слуги готовят ванну царю.
Значит, он придет, когда смоет с себя походную пыль и грязь. Терпение. Терпение.
… Филипп тогда тоже не смог отказаться от нее. Не смог. Поклялся, что возьмет ее к себе в Македонию.
А пока, после окончания празднеств, ей надо было вернуться домой. Нагромождение суровых серых скал сумрачного Эпира, глубокие узкие долины, в которых рано угасает день, потому что горы заслоняют солнце. На вершинах почти всегда снег. В горах часто грохочет гром и блещут синие молнии. Бешеные ледяные ветры завывают в диких горных ущельях… Эпир, ее печальная родина…
Как тосковала юная Олимпиада, вернувшись из Самофракии! Будто проснулась после счастливой ночи, полной прекрасных сновидений.
Ни отца, ни матери не было у нее. Кому рассказать о своем счастье? С кем разделить свою тоску? Ее дяде и опекуну Аррибе важно только одно – выгодно выдать ее замуж.
Олимпиада подолгу сидела на склоне горы, откуда видна была большая дорога, идущая от Эгейского моря через их страну к Адриатике, – идущая оттуда, где лежит волшебная земля – Македония.
Шли путники, ведя на поводу навьюченных лошадей. Шли богомольцы к оракулу Зевса Додонского принести жертву и попросить совета. Олимпиада была там, видела это святилище, окруженное столетними дубами. Додонская долина так мрачна, а жрецы так суровы… Что радостного может предсказать этот оракул?
Прошло не слишком много времени. А Олимпиаде казалось, что прошло полжизни. Но вот наконец к царскому дому в Эпире приехали послы из Македонии просить ее в жены македонскому царю.
Арриба отказал. Филипп еще слишком молод, еще только-только вступил на царство. Пусть повзрослеет, оглядится в жизни. А Олимпиаде объявил, что не только молод, но и беден, а его Македония – маленькая слабая страна и Арриба не видит никакого расчета отдавать туда племянницу.
Олимпиада чуть не умерла от горя. И умерла бы, не смогла бы вынести этого.
Но Филипп был не из тех, кто спокойно принимает отказ. Как он добился согласия Аррибы? Олимпиада тогда не знала – как. Теперь-то она знает. Кто в силах противиться, если Филипп захочет очаровать человека? Чего он не пообещает? Он может обещать все. И даже то, что не в его возможностях выполнить. И даже то, что и не собирается выполнять.
Как весело, как красиво праздновали их свадьбу!
Она, под густым покрывалом, сидела в роскошной колеснице рядом с Филиппом, почти не дыша от счастья. Целое шествие сопровождало их, когда Филипп вез ее из Эпира в свою Пеллу. Олимпиада и сейчас слышит веселые, звенящие голоса флейт и свадебной песни…
Все внезапно умолкло: в покои вошла кормилица с ребенком на руках. Олимпиада подняла ресницы, праздничные огни в ее глазах погасли. Она поняла: Филипп не придет.
Филипп старательно мылся в купальне, в ванне из обожженной глины. Горячая вода смывала все: и пот, и усталость, и кровь погибших под его мечом врагов, и его собственную кровь… Вода бурно плескалась из ванны на каменный пол и сбегала ручейком по желобу в подземную трубу, куда уходила вода со всех дворов обширного царского дома.
Чистая одежда обняла тело свежестью и прохладой. Филипп вышел из купальни. Усталости как не бывало. Переступив порог, он с наслаждением вдохнул текущий с гор запах леса, запах цветущей липы и разогретой солнцем смолистой сосны.
Справа, за колоннами портика, наполненного прямыми лучами солнца, виднелся продомос, вход в самый дальний, уединенный покой дворца – гинекей, комнаты его жены, дочерей и служанок. Там сейчас его светлоглазый сын. Захотелось еще раз взглянуть на него, потрогать его, увидеть его улыбку…
Надо пойти. К тому же и Олимпиада давно ждет его, он это знает. Да, он сейчас пойдет к ней, ведь она его жена, мать его сына.
Филипп решительно направился в гинекей. Но вошел в продомос, и шаг его замедлился, застыл.
Это не приснилось ему, нет, это видели его глаза, его собственные глаза. Он зашел как-то утром к своей жене, открыл дверь. Олимпиада спала. А рядом с ней, на ее широкой постели, лежала большая змея!
Филипп тогда тихо затворил покои и ушел. С тех пор он никак не мог подавить в себе отвращения к жене. Он был убежден, что жена его – колдунья.
Вот и сейчас он остановился, борясь с этим отвратительным воспоминанием.
– Нет, – наконец прошептал он, – клянусь Зевсом, я не могу ее видеть!
Он повернулся и крупным твердым шагом ушел на свою мужскую половину – в мегарон.
Здесь, в большом зале, уже дымился очаг, поднимая копоть к самому потолку. Пахло жареной бараниной, что-то подгорало. Слуги торопливо готовили обед. Филипп одобрительно окинул сверкнувшим взглядом накрытые столы, горы зелени и фруктов, чеканные чаши и кратеры, полные вина… Его друзья, этеры и полководцы, скоро соберутся сюда: Филипп не любил сидеть за столом в одиночестве. Он будет пировать и веселиться весь день и всю ночь. Столько дней и столько ночей, сколько захочет его душа.
А пока что его одолевали думы и заботы. Филипп вышел на широкий, мощенный каменными плитами двор, окруженный службами, жилищами рабов, амбарами и кладовыми. Слуги пробегали с какими-то припасами из кладовых во дворец. Посреди двора, растянувшись на солнце, спали собаки…
Дворец стоял на самом высоком месте города. Отсюда видна была вся Пелла: узкие улицы, четко очерченные синевой тени, черепичные и камышовые крыши, залитые желтым светом горячего солнца, тихий, медленно текущий Лудий, осененный деревьями.
А вдали, за городской стеной, широкая равнина и горы, замыкающие горизонт. И на горных уступах лес, богатый, полный птиц и зверей лес. Лес поднимается по склонам, спускается в долины и ущелья. Леса так много и такой он могучий, что персам во времена войны с Элладой приходилось прорубать просеки, чтобы войска могли перевалить через Македонские горы. Ель, клены, дубняк, ширококронные липы, орех, каштан, озаряющий долины факелами своих бело-розовых цветов… И главное – сосна, высокая, ровная, медноствольная, с густой вершиной, глядящей в небо. Афины и многие другие государства покупают у него сосну для постройки кораблей. Пусть покупают: Филиппу нужны деньги. Деньги ему нужны, потому что ему нужно сильное, хорошо вооруженное войско. Македонии необходимо получить доступ к морю. По всему берегу Эвксинского Понта расселились эллинские колонии; они вцепились в этот берег, всюду выросли их города: Аполлония, Мессембрия, Дионисополь… И дальше, по берегу Фракии, до самых скифских земель.
Деньги нужны Филиппу, потому что ему нужен также и флот. Он пробьет своими фалангами эту эллинскую прибрежную броню и выйдет к морю. По великому морскому пути пойдут его торговые суда, и длинные черные корабли встанут мощной защитой у берегов Македонии.
А кроме того, деньги нужны и на подкупы: для Филиппа все средства хороши, лишь бы добиться успеха.
«Все крепости могут быть взяты, – не раз, цинично усмехаясь, говорил Филипп, – в которые может вступить осел, нагруженный золотом!»
Но деньги будут. В недрах горы Пангей, которую он захватил, в ее окрестностях и по берегам реки Стримона обильно залегают золотые и серебряные руды. Настолько обильно, что землевладельцы своей деревянной сохой нередко выпахивают целые куски золота.