Этот маленький город

Они сунули чемодан в кусты и забросали его листьями.

На автопарк их вывел Степка. Он узнал про автопарк еще раньше, чем встретился с разведчиками. В те дни, когда, холодный и голодный, бродил по лесу и ему случайно довелось выйти на дорогу, которая заканчивалась тупиком. Две горы скатывались друг к другу, образуя лощину, узкую, как горлышко бутылки, со стороны дороги и широкую, будто корзина, с тыльной части. Ограда из колючей проволоки — в один ряд — тянулась по склонам гор, безлесным, но кустистым, изборожденным глубокими извилистыми трещинами, в которых, точно кости, топорщились пласты известняка или какого другого белого камня.

Четыре длинных навеса делали автопарк похожим на рынок. Вот только не хватало прилавков, да крыши из желтой дранки были тщательно закамуфлированы. Надо отдать справедливость, место было выбрано удачно — автопарк не просматривался с воздуха.

Так, наверное, коршун смотрит на куропатку, как Чугунков смотрел на автопарк.

— Все! Путешествие окончено. Мы устроим здесь большой костер. Очень большой костер. А если фрицы надумают его тушить, то волосы у них обгорят не только на голове, но и на заднице.

Они наблюдали за автопарком почти сутки. Установили: смена караула и дежурного по парку производится в семнадцать часов, караул ефрейторский, из семи человек. Первый пост — у бензохранилища, что в дальней, противоположной от входа стороне; второй пост — между навесами; часовой неторопливо идет от первого навеса ко второму, огибает его, потом сворачивает в проход между вторым навесом и третьим, минуя его, шагает вдоль четвертого навеса, от которого по прямой возвращается к первому. Затем все повторяется сначала. Караулка расположена бок о бок с контрольно-пропускным пунктом, в котором кроме дежурного есть еще два дневальных. Шоферы спят в землянке, вырытой в горе, справа от входа, метрах в пятидесяти от караулки.

Практичный Иноземцев сказал:

— Двоим нам эта затея не по зубам, Землянка с шоферней как заноза.

— Не скули, — ответил Чугунков. — Сам же твердишь: «Главное — не торописа и не волноваса». Во-первых, нас трое; во-вторых, шоферня будет дрыхнуть.

Степка, проблуждавший уже четверо суток в лесу, с благодарностью посмотрел на Чугункова. Ему сразу понравился этот здоровенный, как борец, солдат. Грубоватый, но бесхитростный.

Иноземцев вначале косился на мальчишку и даже предложил Чугункову:

— Оставим ему хлеба и банку консервов. Обуза он нам в разведке…

— Чурбак ты, Иноземцев, — добродушно ответил Чугунков.

А Степка, услышав фамилию Иноземцева, спросил сразу:

— Вас не Иваном зовут, дяденька?

— Иваном, — настороженно ответил разведчик.

— А я вашу Нюру знаю… Она же с нами живет. С мамой моей работает в одной столовой.

Крепко, очень крепко любил Иноземцев свою молодую жену. Степка утонул в его объятиях. Ствол автомата, словно щенок, терся о ногу Степана, а каска небольно стучала по лбу, когда Иван целовал его худое, позеленевшее лицо.

— Малый, да ты же легок, как пустая тара, — сказал Иноземцев, поставив мальчишку на землю и глядя на него с удивлением и с сожалением.

— Я всегда такой.

— Чем питался? — спросил Чугунков, развязывая вещевой мешок.

— В первый день ничего не ел. Не хотелось. А потом собирал каштаны. Под прелыми листьями их тут много…

— Каштаны — это муть, — сказал Чугунков. — На вот, подкрепляйся.

Сало на хлебе белело, как корка снега. Прожевав кусок, Степка гордо сказал:

— А я знаю, где немецкий автопарк находится.

…И вот сейчас они наблюдают за автопарком. А в кармане у Степки лежит пистолет, взятый Чугунковым у немецкого офицера, везшего чемодан с глазными протезами.

— На дело пойдем в двадцать три часа двадцать минут. Шоферня уже будет спать, но мочиться выходить им еще рано. — Чугунков говорил сквозь зубы, следя за тем, как в вечерних сумерках к автопарку подъехала машина с высоким верхом, крытым темным брезентом.

— Девятнадцатая, — сказал Иноземцев.

— Но не последняя… Слышишь, гудит?

Натужно ревя мотором, приближался бензовоз. Его длинная круглая цистерна в серых камуфляжных пятнах была похожа на дирижабль.

— Кормилец… — ласково сказал Чугунков. — Тепло будет.

От глаз Чугункова разбежались азартные морщинки. И он даже крякнул, предвкушая удовольствие. Конечно же зрелище могло оказаться впечатляющим.

— Я хоть и первый раз в тылу, — сказал Иноземцев, — и порядки ихние не знаю, но удивляет меня один факт…

— Говори проще, не перед кладовщиками распинаешься.

— Ограда в одну проволоку метров триста по длине будет, а охраны считай никакой…

— Два поста. Смотри лучше.

— А внешней охраны нет. Почему бы им патрульных вдоль проволоки не пустить? Для какой цели тогда просека сделана?

Действительно, кустарник был вырублен возле ограждения, и кольцеобразная просека шириною в два-три метра опоясывала весь автопарк.

— Для лучшего обзора, — предположил Чугунков.

— Два метра — это не обзор.

Еще некоторое время они вполголоса обсуждали загадку просеки, вспомнив, что за целые сутки ни один немец не выходил за проволоку, и потом решили, что просека минирована. На эту мысль Чугункова навел Степка, читавший однажды в газете, как в одной станице немцы минным кольцом окружили и комендатуру, и прилегающий к ней сад.

— Если полоса минирована, план нужно менять. Не черта из себя богатырей корчить! Девяносто шансов из ста, что мины там сидят густо. Покалечимся — и фашисты нас на собственный баланс заприходуют, — заявил Иноземцев.

— Струсил, Ваня?

Обиделся Иноземцев:

— Зачем так говоришь? Головой думай. Умирать, так с пользой.

— Молодец, смерти не боишься. Только лазейку оставляешь. Да не сердись, это я так. Немножко нервничаю. А про пользу ты верно говоришь.

— Сам знаю, — огрызнулся Иноземцев.

— Для молодой жены себя сохранить опять-таки надо… Не отнекивайся…

— А чего отнекиваться? Сам, брат, верно, не откажешься.

— Угадал… На жену в атаку ходить — не на фрица… — И без всякого перехода: — А вдруг мы сами страх на себя нагоняем? А вдруг никаких мин нет?

— Тоже может быть, — согласился посерьезневший Иноземцев.

Теплый, влажный воздух был неподвижен, как лужа. Он и цветом напоминал стоячую воду, потому что солнце уже ушло за гору, и серая, подернутая зеленью дымка неподвижно висела над автопарком, и отсюда, с высокого склона, он казался лежащим на дне аквариума. Белые прогалины оврагов круто сбегали вниз. Они были очень светлыми в этот час, точно целый день копили солнечный свет и теперь делились им с небом, высоким и круглым, на котором уже стали появляться первые блеклые звезды.

В одной из таких прогалин, надвое рассекающей противоположный склон, вдруг появилось черное пятно, быстро перемещающееся книзу.

— Кабан, — прошептал Чугунков, прильнувший к окулярам бинокля.

Они не стали гадать, какая нелегкая занесла животное в этот овраг, а затаив дыхание следили за просекой, на которой через секунду-другую непременно должен был оказаться дикий кабан.

Кабан несся вниз стремительно. Камни катились вслед за ним, оставляя хвост пыли.

Выбежав на просеку, он резко затормозил, и его немного занесло вправо, развернуло, и он рывком сорвался с места и заспешил вдоль проволоки.

Немцы тоже заметили животное. И часовой у бензохранилища вскинул винтовку. Но взрыв произошел раньше.

Будто кто-то взмахнул красным флажком. И вырос столб из камней и копоти….

— Напоролся, — сказал Чугунков.

— Судьба, значит, — ответил Иноземцев.

Возле того места, где произошел взрыв, колючая проволока не удержалась на ограде. Часть ее свисала с покосившегося столба, часть оказалась разбросанной по земле, образовав широкий проход.

С большой осторожностью три немца вышли на просеку, подняли тушу кабана и унесли к землянке, где жили шоферы. Потом пришел еще один немец, наспех — быстро темнело — соединил концы колючей проволоки.