Этот маленький город

Минуту спустя открыли огонь и подразделения первого батальона. Фашистская рота оказалась в ловушке, которую еще час назад сама подготовила штабу Журавлева. У немцев была только одна дорога — в огонь.

Когда солнце выглянуло между горами, бой уже не гремел.

Фашистской роты больше не существовало…

Жуков озабоченно спросил:

— Как же я теперь разыщу свою машину?

— Сейчас выясним по рации.

— Добре, сынок… Где бы мне умыться? Я, наверное, такой же черный, как и ты.

— Боюсь, что чернее, Гавриил Васильевич, обмундирование на вас все же темное.

Жуков улыбнулся. И зубы его казались нестерпимо белыми, как пронизанный солнцем первый выпавший снег.

— Давненько не бросал противотанковых гранат. Думал, что уже не придется.

— Война… — ответил Журавлев.

— Потому людям своим категорически накажи всегда иметь при себе оружие.

Журавлев вспомнил про Иноземцева: «Ну я ему!..» — и ответил:

— Слушаюсь!

Дождь бил о железо, которое нешироким карнизом тянулось над окном, и темнота льнула к стеклам, целым, с аккуратно наклеенными марлевыми полосками. Постукивание дождевых капель не отличалось обычной монотонностью, а было каким-то неритмичным, нервным и даже злобным.

Дыхание ветра, а точнее — его посвист отчетливо слышался в зале столовой Военфлотторга, погруженном в мрак, точно пещера.

Электрический свет сегодня не поступал, но Жуков не велел зажигать свечей. И два обыкновенных карманных фонарика, зашторенные синей слюдой, лежали на столе, и свет от них держался за потолок двумя синими кругами с желтоватыми оттенками близ центра.

Пирог источал хороший запах свежевыпеченного теста. Но из-за темноты все старания Нины Андреевны и Софьи Павловны оказались во многом напрасными. Пирог смотрелся обыкновенным круглым пятном.

Мужчины как монументы возвышались вокруг стола.

Жуков сказал:

— Память!..

— И слава! — ответили офицеры тихо, но дружно.

Это было уже традицией.

Стаканы сверкнули гранями, словно пламя салюта.

Шел сентябрь 1942 года…

ГЛАВА ПЯТАЯ

Погода в ту пору и в августе, и в сентябре была все-таки сносная, дожди приходили не часто. И виноград одичал и разросся, потому что много, очень много пустырей появилось вместо домов и сады раскинулись беспризорные. Заборы исчезли. Горные улицы напоминали один большой сад.

Нижний город был разбит еще сильнее. В центре остались считанные дома да деревья с порубленными ветками, которые осколки, прежде всего от зенитных снарядов, среза́ли очень просто.

За колодцем разбомбило дом. Он был неглубокий, этот колодец, его деревянный сруб потемнел и оброс зеленым мхом. Вода в нем — холодная, прозрачная — едва прикрывала дно. Она не успевала накапливаться, потому что водопровод в городе не работал и к колодцу ходили люди с нескольких улиц.

Невдалеке от колодца, метров на пятьдесят ниже, жил большой парень лет пятнадцати — Васька Соломко. В детстве он упал с дерева, и с тех пор его били припадки. Вообще же он был хорошим малым, только немного заикался. Он охотно выручал малышей из беды — сердце у Васьки стучало доброе и справедливое. Он с увлечением собирал разные штучки, имевшие спрос среди пацанов. С ним всегда можно было обменяться той или иной вещью.

Степка размахивал пустым ведром, и оно издавало крякающий металлический звук: «кря-кря, кря-кря!..». Солнце припекало спину. Земля пахла очень хорошо.

Возле дома и на крыльце Васьки не было видно. Степка крикнул:

— Вася!

Потом еще:

— Вася!

И еще:

— Вася!

— Ну чего кричишь? — спокойно спросил Васька Соломко, появляясь из-за угла дома.

Он ступал тихо, словно крадучись. И едва заметно улыбался. Улыбка редко сходила с его лица. Возможно, из-за природной вежливости, а может быть, общение с мальчишками доставляло ему удовольствие.

Степка сказал:

— Здравствуй, Вася!

— Объявился, значит, — ответил Васька и присел на порожек. — Ну рассказывай, рассказывай…

— А чего рассказывать?

— У-у-езжал куда-то?..

— Мать заставила.

— Значит, правильно. Мать нужно слушаться…

Васька почесал затылок, потом вынул из обтрепанных брюк обломок напильника, за ним — сизый, как дым, кремень. Трахнул по кремню напильником, посыпались искры: с десяток сразу. Спросил:

— Сменяем?

— Не на что.

— Так и поверю!

Степан опустился возле ведра на корточки. Пристально, словно гипнотизируя, стал смотреть на Ваську.

— Что я просил, достал?

— Mo-может быть, достал.

— Врешь!

— М-мое дело, значит, — осторожно заметил Васька и даже перестал улыбаться.

— Сам обещал. — Степан поднялся и взял ведро.

— Ракетница устроит? — спросил Васька.

— Ра-ке-тница?.. — недовольно протянул Степан.

— Нет, значит… А ты скажи, зачем тебе пистолет? — Васька вскочил, и глаза его заметались.

— Да ты что, Вася? У нас же договор был — полная тайна!

— Ладно, — вздохнул Васька, — был договор. Но пистолет я еще не достал. Самолет немецкий на Пролетарской улице упал. Пока прибежал туда — народ собрался, милиция. П-пу-лемет снять можно было, а пистолеты ни-икак…

— А если самолет упадет поблизости? Здесь, на улице Красных командиров?..

— Тогда другое дело. Однако они, значит, больше в море падают да в горы.

— Ракетница хорошая? — спросил Степан.

— Хорошая. Только не стреляет.

— Брак? — Степан явно приуныл.

— Курок обломан. Но ручка из кости.

— Покажи.

Васька отрицательно покачал головой:

— Нужно выяснить, на что меняться будем.

— У меня кинолента есть, одна часть. «Боксеры» называется.

— Посмотреть, значит, надо.

— Пожалуйста. Правда, мы с Вандой немного оторвали, там, где надписи. Ух! И горит она, Васька! А запах — удавиться можно.

— Приду, — сказал Васька. — Сегодня перед вечером, значит.

— Договорились, — сказал Степан. И пошел к колодцу.

Прежде чем набрать воды, он решил посмотреть дом, который недавно разбомбили. Бомба скорее всего угодила в трубу, потому что обычно трубы оставались торчать, как кресты на кладбище, а тут двор усеян кирпичной крошкой, и листья виноградные, и лозы были присыпаны розово-желтой пылью. Когда-то виноград оплетал дом со всех сторон, подбираясь, наверное, к самой крыше. Теперь же, подмятые рухнувшими стенами, лозы прижимались к земле, образуя огромное круглое гнездо с развалинами в центре.

Было что-то тревожное в этой вылазке. Степан подумал: сейчас что-нибудь случится. И ему стало жутко. Ведь если сюда никто не приходил, в подвале или в погребе могут томиться люди. И он услышит их хриплые стопы… И действительно, что-то шевельнулось под обломками. Степка почувствовал дрожь в коленках.

Вылез кот. Старый, пушистый. Дымчатого цвета. Посмотрел на солнце. Прогнул хвост. И медленно потопал в кусты.

Степка перевел дыхание. Вспомнил, что жильцы этого дома эвакуировались еще месяц назад. И конечно, никто не мог здесь погибнуть.

Сделав шаг или два, он внезапно поднял голову вверх и среди широких виноградных листьев увидел ножку ребенка, обутую в красную туфлю.

Ему стало плохо. И он не сразу разглядел, хотя это было очевидно: в винограде застряла кукла. Когда он взял ее в руки, кукла открыла глаза и посмотрела из-под черных изогнутых ресниц голубым взглядом.

— Какая же ты красивая, — сказал он, не в силах преодолеть дрожь в руках.

Он повернул ее, осматривая, а кукла плаксиво сказала: «Ма-ма!»

Он даже вздрогнул. Конечно, Степка знал, что существуют говорящие куклы, но сейчас вздрогнул.

— Ладно, — сказал он. — Не пищи… А тебе все-таки досталось, бедняжка.

Платьице на ней было пробито осколком, и одна нога поцарапана.

Он принес куклу домой, сказал Любаше:

— Заштопай.

Любаша лежала на кровати поверх зеленого одеяла, читала газету. Сарафан ее сбился, и тронутые ветрогаром ноги были стройными. И Любка знала про это, и знали все, кто не страдал близорукостью.