Страница 8 из 87
Гудит в небе самолет. Высоко гудит. А небо тучами задернуто — ни звездочки, ни луны. Но прохлады нет. А просто сырость. Подворотничок к шее липнет, словно смазанный. Неприятно.
Радистка Галя сидит на бревне у входа в землянку. Но вход завешен палаткой. И нет никакого выхода. Темнота. Только неподвижные деревья да силуэт часового между ними. Часовой ходит. И шаги его слышны. И радистке не так одиноко. Галя только три месяца как стала радисткой. А вообще она учительница. Самым маленьким дорогу в жизнь открывает. «Здравствуйте, дети! Вот и наступил тот час, когда вы стали школьниками…»
Где сейчас ее ученики?
Мать с сестренкой в Ташкенте, отец воюет на Балтике. А она вот здесь, под Туапсе…
Немцы повесили ракету. Ее не было видно — вершина горы прикрывала большую часть неба, однако макушки деревьев заблестели, и тени побежали по лощине — ничейной земле, пристрелянной по квадратам и с той и с другой стороны.
Ваня Иноземцев вышел из землянки, когда ракета догорала.
— Убери лапы, — сказала ему Галя.
— Ты говоришь так, будто я не мужчина.
Иноземцев был роста невысокого, узколобый, с маленьким носом и маленькими глазками, но губы у него краснели очень сочные, и, если бы не брюшко, он мог бы быть вполне сносным на внешность. Но брюшко (в его-то годы и в таких условиях!) придавало ему несерьезный и даже забавный вид. Тамара, насмешница, иногда озабоченно спрашивала:
— Ваня, а Ваня, ты случайно не в положении?
Ваня вскипал, словно чайник, только пилотка на нем не подскакивала, как крышка, и говорил:
— Ума нет — считай калека!
— Поделился бы, — поддерживала подругу Галя.
— И точно, — не унималась Тамара. — Смотри, какой у него лоб высокий. Сократовский.
Ваня — человек от земли, он-то чувствовал, что эти девчонки подсмеиваются над ним беззлобно, и то лишь потому, что не признают его красоты, не подозревают о его мужской силе. И он срывался, психовал и выкрикивал:
— Я не обезьяна! Я, может, про тебя больше знаю! А за сократовский лоб перед командиром отчитаешься.
Однако эти маленькие стычки происходили исключительно в отсутствие майора Журавлева, которого одинаково боялись и уважали и адъютант, и девчонки-радистки.
Сейчас Галя сказала миролюбиво:
— Если ты мужчина, Ваня, то сбегай-ка лучше за водой. Душно, терпения нет, гимнастерка к лопаткам липнет.
Гремя ведрами, будто кандалами, Иноземцев пробурчал без злобы:
— Ваня — лошадь водовозная. — И вздохнул нелегко.
Галя поднялась, отряхнула юбку. Нащупав ногою ступеньку, вошла в землянку.
Полковник Гонцов и майор Журавлев склонились над картой.
— Словом, метров сто пятьдесят придется по-пластунски. А до этой дороги, — Гонцов ткнул карандашом в карту, — парами, на носилках.
Тамара сидела в наушниках, держала пальцами микрофон и тихо говорила:
— «Индус», я — «Чайка», я — «Чайка». «Индус», как слышите меня? Прием.
Развязав вещевой мешок, Галя вынула полотенце и мыльницу.
Тамара посмотрела завистливо.
— Операцию начнем в двадцать три часа. Спрашивай, если что не ясно. — Полковник Гонцов выпрямился.
— Фонарики… Я думаю, необходимо всех обеспечить фонариками.
— Башковитый ты, майор. Верно, я забыл сказать: девяносто фонариков приготовлено…
Галя вышла из землянки:
— Это ты, Иван?
Иноземцев поставил ведро.
— Ну и темнота…
— А теперь будь другом, закрой глаза. И полей мне из кружки.
— Я это сделаю лучше, Галя, — сказал полковник Гонцов.
— Нет, нет, — поспешно возразила радистка. — Я вас стесняюсь.
— И почему я не адъютант?.. — пожалел полковник.
Журавлев сказал Ване:
— Если что… я на позиции первого батальона.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Офицеры, разговаривая, удалялись. Хвоя скрадывала шум шагов.
— Ты закрыл глаза?
— И так ни черта не видно! — огрызнулся Иноземцев.
Галя повернулась к нему спиной. Стянула через голову гимнастерку. Поколебавшись, расстегнула лифчик и бросила его на бревно, где уже лежали полотенце и гимнастерка. Наклонилась и сказала:
— Поливай. Только не мочи волосы.
Иноземцев, сопя, черпал воду из ведра, и вода стекала по гладким плечам и по спине. А когда он нагибался за водой, то видел ее грудь, потому что глаза уже привыкли к темноте и белое различалось хорошо.
Галя намылилась. И зафыркала. И попискивала от удовольствия, как мышь.
А немцы вновь повесили ракету. Но Галя не спросила, зажмурился ли он. Она была уверена, что нет. Но ей было все равно: она его не стеснялась.
А Иноземцев между тем перевел взгляд в сторону, глядел на плащ-палатку, что застила вход в землянку. И сожалел, почему он, Иноземцев, не полковник Гонцов.
Ракета погасла. И Галя, растираясь полотенцем, сказала:
— Теперь, Ваня, уходи.
Иноземцев без возражений поплелся в землянку. Тамара сняла наушники, попросила:
— Позови Галю.
— Она банится. — Иноземцев устало опустился на нары.
— Счастливая! Ванюша, принес бы ты еще воды. А Галя меня у аппаратуры подменит.
— Ладно, — сказал Ваня покорно. Но не вытерпел: — Честно сказать, лучше в окопах с ребятами, лучше под пулями, чем вашему полу прислуживать. Капризные вы шибко.
— Не догадываюсь, за что ты тут портки протираешь, — сказал тощий Слива сутулому немолодому бойцу интеллигентной внешности. — Да и мы с Чугунковым здесь по чистому недоразумению.
Огромный Чугунков шевельнул ногой и пророкотал густым басом:
— Справедливо отмечено.
Слива продолжал:
— У нас все как в сказке: чем дальше, тем страшнее… Ты загляни в наши биографии: я, Антон Слива, — с завода «Красный металлист». Да знаешь, какой я токарь! Мне цены нет! Бронь на заводе положили. Только я на фронт пожелал. Гансов бить.
— Вот и бьешь, — съязвил Жора, бывший шофер.
Слива вздохнул сожалеючи, вынул кисет. Тоскливым взглядом обвел солдат.
— И что я все о себе? Вы на Чугункова посмотрите. Образованный человек, восемь месяцев в техникуме учился… А что случилось? Идем лесом. Корова мычит. Живых поблизости ни души. Думаем: жалко, пропадет скотина. А еще фрицам достанется. Ну, то-се… Изжарили. И поесть толком не поели, как хозяйка объявилась.
Образованный Чугунков вспомнил:
— Тысяча и одна ночь…
Слива одобрительно кивнул:
— Ну… И пять лет! С заменой на штрафную роту. — Послюнявил бумажку, самокрутка готова. Закурил. И стал прилаживать полозья, выструганные из молодого граба.
— Не пойму, — сказал Чугунков, — на кой… нас заставляют мастерить эти санки.
Слива предположил:
— Может, раненых вытаскивать?
Бывший шофер Жора не без логики заметил:
— Штрафная рота — это тебе не санитарный батальон.
— Тут дело серьезное, — сказал боец с интеллигентной внешностью. — Я сам видел: в роту ящик фонариков принесли. Старшина получал.
— Смотри! — кивнул на него Слива. — Доступ к старшине имеет! Уж точно, в писаря метит.
— Ерундишь, — сказал Жора. — Он лейтенантом был. Командиром батареи. Только вот в Кубани два орудия без нужды утопил.
— Ясно… Тогда все ясно, — согласился Слива.
— Ничего вам, товарищи, не ясно. — Интеллигентный штрафник положил топор и поднялся во весь рост. Ему было под пятьдесят, и выглядел он очень несчастным. — До войны я был архивариусом при народном суде.
Чугунков присвистнул:
— Судья! Ну и дела, чтоб тебе!..
— Я вас прошу, не ругайтесь, молодой человек. Мат — продукт варварства и дикости. — Архивариус взял свои санки, еще незаконченные, и переместился дальше.
Укрытая рощей каштанов, среди которых, однако, попадались деревья хмелеграба и лавровишни, перевитые лианами, рота занималась делом, казавшимся штрафникам странным. Однако приказ был ясен и лаконичен: на каждого человека срочно изготовить одни санки.
— В этих местах и снег выпадает только в январе. Да и то на неделю-две…
— Сдается мне, что салазки раньше потребуются.