Страница 5 из 16
Владелец левой кепки первым ступил на землю. Он отошел в сторону, поджидая своих спутников, и я мог его разглядеть. Невысокий и худощавый, резкий в движениях, он нетерпеливо оглядывался кругом, словно ему предстояло сейчас принимать во владение или завоевывать этот город.
Второй мужчина, более высокий и плотный, с рыжей подстриженной бородой, рассеянно глядя в землю, обошел автомобиль вокруг и открыл заднюю дверцу, чтобы выпустить женщину. Она продолжала сидеть неподвижно, и наступила странная пауза. Бородатый спокойно ждал, все с тем же рассеянным видом, а его спутник, напротив, нервно переступал тощими ногами в серых вельветовых брюках, как скаковая лошадь, принужденная стоять на месте.
Наконец женщина повернулась и, опершись на предложенную ей руку, спустилась с подножки. Держалась она очень прямо и чуть запрокинув назад голову, как часто держатся женщины, привыкшие скрывать внутреннюю усталость; по спокойной уверенности ее движений, мне казалось, она должна быть моложе обоих мужчин и хороша собой.
Покинув машину, все трое направились к тротуару и исчезли под козырьком ресторанного входа. За все это время дог не проявил ни малейшего интереса к действиям своих хозяев и остался теперь невозмутимо сидеть, ничего не удостоив из окружающего — ни площадь, ни дома, ни прохожих — даже беглого осмотра.
Позади меня слышались оживленные возгласы и возник разговор, в котором участвовал приветливый баритон Юлия. Я не оглядывался, не желая отрываться от выделяющейся на фоне асфальта черно-рыжей фигуры пса, торжественно и важно несшего свое одиночество. Вскоре, однако, Юлий меня окликнул, и мне пришлось отойти от стекла.
Те трое уже были здесь. Они успели умыться и слегка привести себя в порядок и не были похожи на чужестранцев, только сейчас сошедших на берег, — просто трое приятного вида людей, удобно одетых по-дорожному. Они, как и Юлий, были в радостном возбуждении — видно, с кем-то из них он был в давнем знакомстве — и, как только он представил меня, я окунулся в море радушных улыбок и взглядов.
Они все по очереди протянули мне руки — Наталия, Дмитрий и Дмитрий — и мы принялись устраиваться за столиком. Началась суматоха, какая всегда получается, когда люди хотят случайную ресторанную встречу превратить в праздник. Особенно усердствовали Юлий и бородатый Дмитрий, которого женщина, Наталия, именовала Димой, в отличие от второго, худощавого, называвшегося Димитрием.
Наш стол через полчаса был уставлен бутылками, и официантка теперь приносила всякую снедь, веселая и счастливая, как будто обслуживала не компанию приезжих, а свадьбу любимой подруги.
Я старался включиться в атмосферу всеобщего радушия и поддерживал общий, дружелюбный и нарочито простой разговор о крымских винах и мелких дорожных происшествиях, но не мог отделаться от тайной досады — бессмысленной и несправедливой по отношению к этим милым людям — словно они собирались посягнуть на мое душевное спокойствие.
Юлий взял на себя роль распорядителя — ему нравилось в шутку изображать из себя здешнего старожила, почти коренного жителя города. По его просьбе официантка расставила чуть не дюжину лишних рюмок, и он наливал нам разные вина, попутно о них рассказывая, будто читал лекцию в дегустационном зале. Профессионально-приятный тембр его голоса действовал умиротворяюще, хотя я вслушивался только урывками.
— …он бродил у монастырских развалин, собирал одичавшие лозы, и коллеги объявили его помешанным… диссертацию ему провалили. Но судите сами, — в рюмки лилось вино, тяжелое, темно-красное, с терпким запахом листьев черной смородины, — вот чем причащались монахи тысячу лет назад…
На столе появилось шампанское, его охлаждали специально для нас, ибо, как неходкий товар, постоянно в холодильнике не держали.
— Итак, — Юлий поднял бокал, взявшись двумя пальцами за длинную тонкую ножку, — добро пожаловать в наш кошачий город!
Он успел своими речами внушить нам почтительное отношение к винам, и все пили шампанское медленными маленькими глотками, словно участвуя в важном ритуале.
— А что, действительно город кошачий? — лениво поинтересовался бородатый Дмитрий, Дима.
— Неужели вы не заметили? Этим городом правят кошки, у них есть даже памятник неизвестной кошке!
— Прекрасно, — засмеялась Наталия, — а теперь мальчики соорудят памятник здешней самой известной кошке, и кошачий король назначит кого-нибудь из нас министром!
— Не иначе, министром культуры! — хихикнул худощавый Димитрий.
— Не смейтесь над местной властью, — строго сказал Юлий, — иначе вас заколдуют в кошек, и у вас отрастут усы и хвосты.
— Что ж, — поднял бокал Дима-бородатый, — пьем за усы и хвосты!
Я поднес мой бокал к глазам и посмотрел сквозь него на Юлия — улыбка его раздалась вширь и стала янтарно-желтой, заострились и вытянулись вверх уши, прищурились и перекосились глаза — кошачье лицо, кошачья улыбка… почему я раньше не замечал, как он похож на кота…
Он отклонился влево, к бородатому Диме, и стал прежним, привычным Юлием, но кошачьи черты остались в его лице, осталась кошачья улыбка и выражение глаз.
Поддаваясь дурному соблазну, я передвинул бокал — и увидел на месте Димы добродушного большого кота, а позади него, за соседним столиком, тоже маячили кошачьи физиономии.
Думая, что я приглашаю его выпить, Дима взял свой бокал, взял округлым кошачьим жестом, кивнул мне и улыбнулся, и это у него вышло тоже по-кошачьи.
Я опустошил мой бокал, надеясь вернуться в нормальный мир, но исчез лишь янтарный цвет, а за всеми столиками сидели по-прежнему кошки, кошачьи лапы держали рюмки, кошачьи глаза оглядывали соседей, и топорщились кошачьи усы.
Я старался не смотреть на Наталию, сидящую рядом со мной, не желая, чтобы с ней случилось такое же превращение. Она же с интересом следила за моей игрой с бокалом и заговорила первая:
— Эта игра опасная… и даже очень опасная, сквозь шампанское можно увидеть страшные вещи… лучше налейте мне чего-нибудь крепкого, и себе тоже.
К счастью, в ее лице ничего кошачьего не было. Взгляд у нее был открытый, доверчивый и веселый, и хотя веселье ее выглядело чуть напускным, я в нем видел желание развлечь меня, и это радовало.
После я вспоминал с удивлением, как парадокс, что она мне тогда в ресторане не показалась красивой. Впрочем, я чувствовал, что другие воспринимают ее как очень красивую женщину и она, помимо собственной воли, всегда представляет для мужчин приманку.
— Расскажите о кошках, — попросила она, — их и вправду здесь много?
На другой стороне стола шел разговор о делах — оба Дмитрия, как я понял, не случайно расположились около Юлия и, то ли советуясь с ним, то ли ожидая помощи, наперебой рассказывали о своих неурядицах. Через стол долетали обрывки их разговора:
— …заказ был, проект утвердили, даже макет одобрили… А он говорит, я этот договор не подписывал!.. Разбирайтесь, мол, сами… жалко, большой заказ… положение-то безвыходное…
Несмотря на увлеченность своими делами, они время от времени бросали на нас короткие взгляды, точнее на Наталию, которая была центром притяжения в их компании; она же как будто была полностью поглощена моими рассказами о ночном городе и первом знакомстве со сфинксом.
Слушать она умела удивительно хорошо — слушали глаза, слушали чуть приоткрытые губы, слушали мягкие каштановые волосы; мне казалось, в зале нет никого, только она да я, и рассказывать ей было так приятно, что я все не мог остановиться, хотя опасался, что говорю слишком много.
— Как интересно… — ее глаза и губы по-детски на миг округлились, — меня кошки всегда привлекали… как символ… символ домашнего очага и символ загадки… а как они ходят, лежат, как вытягивают лапы — предельный уют и предельная дикость… удивительное соединение… — она говорила с паузами, как бы думая вслух, и от этого возникало впечатление совершенной открытости и полного понимания друг друга. Значительно позднее я понял, что это была своего рода изысканная любезность по отношению к собеседнику, но тогда — тогда мне казалось неожиданным для обоих подарком судьбы возникшее между нами прелестное общение. Я думал, как хорошо, что она не кажется мне слишком красивой, иначе я был бы порабощен ее чарами, и настал бы конец спокойной жизни. И думая об этом, я уже любовался необычной красотой ее лица и слушал, стараясь не упустить ни одной интонации, ни одного оттенка.