Страница 22 из 23
и только рыбе не нашлось пары, поэтому в какой-то отрешенности (под действием полумистики или полумесяца) надорвал конверт и вынул письмо/
(И пошли вы все в задницу со своей психов группотерапией!!! Терапия трахнутая, е-ма-е. Лучше уж электрошок. Жаль, что в наши дни он утратил популярность. Но фармацевтическая мода еще капризней, чем всякая другая. MTV-ешные хиты, пророки ART-бизнеса и гуру PRET-A-PORTE или HAUTE COUTURE — они хоть оставляют полустертые следы, проникая порой в цитаты, сиквенсы, ремейки, ремиксы, ремарки. А кто сегодня вспомнит, скажем, нюханье эфира от насморка, морфий, как снотворное или кокаин от коклюша и хандры? Кто порекомендует кровопускание, как средство от гипертонии? Кто пьет барбитураты от простаты? Кто отважится сегодня прописать тетрациклин от геморроя или кодеин от икоты? Даже аспирин уже рекомендуют заменить пивом. Куча патентованных панацей попала под жесткое вето, уголовное преследование и всенародную обструкцию, а основная масса просто стерлась с матриц памяти — не найдешь их ни в энциклопедиях, ни в справочниках, ни в мемуарах самоубийц.)
Итак, я не без трепета разорвал конверт. Должен признать, что трепет мой оказался и небезосновательным, и смехотворным одновременно. Мой жребий разочаровал меня как своей лаконичностью и фальшивой многозначительностью, так и явной вторичностью. На обороте рекламной открытки (которая изображала наш санаторий именно так, как он выглядел в эту пору — в ласковых лучах солнца, с контрастными тенями и разросшимся изумрудным плющом на стенах) небрежным докторским почерком было написано: "Встань и иди". Это значило, будь оно неладно, не что иное, как встать и пойти! Подняться с табуретки и пердолить отсюда к чертовой матери! Почти, блядь, библейское откровение! Чуть ли не знак небесный! Придется подчиниться. Чем я лучше других, а? Вот то-то и оно, парень, вот то-то и оно. Встань и иди. В каком-то полугипнотическом-полусомнамбулическом, или даже псевдолетаргическом состоянии двинулся я по знакомым коридорам, сворачивал в переходы, проходил по галереям и наконец начал спускаться по лестнице, той самой, что вела к приемному покою. Если б не заторможенность, я несомненно заметил бы выцарапанное на стене небрежное граффити ROCK IS DEAD. Но мне было не до того. Кое-как собравшись с силами, я пересек приемное отделение, толкнул массивные, с гирями противовесов двери и очутился на дворе. Там сел на лавку и, щурясь от яркого утреннего света, закурил.
Теперь уж точно не оставалось ничего другого, как только идти. Без остановки идти по дороге, ведущей в долину. Как можно быстрее. И как можно дальше. Идти без цели — цель, собственно, идти. Я двинулся, не оглядываясь, все еще ослепленный ярким светом (от обилия лекарств нарушилась аккомодация), сжавшись от холода. Солнце прогреет воздух только ко второй половине дня. После духоты больницы вдруг опьянел от кислорода, от простора. Чувствовал за спиной дом. Он, словно живое существо, смотрел мне вслед. Пристально. Агрессивно.
(Этот трехэтажный каменный дом построили еще в прошлом столетии два брата-близнеца. Потомки барона Фордемберге-Гильдеварта, они получили в наследство не только приличный капитал, но и чахотку. Ривьера, Альпы, Капри — ничего не помогало, и фамильный доктор, розовощекий весельчак Хорст Мюнх, любитель преферанса, свиных кендликов с капустой, рейнвейна и горничных, посоветовал Карпаты. Посоветовал, скорее, от безнадежности, чем от уверенности, но — сработало. В новом имении братья дожили до преклонных лет, завещав после своей смерти основать в нем санаторий. Не забыли они и Хорста, но он не смог воспользоваться завещанным ему капиталом, поскольку опередил близнецов на восемь лет, скончавшись от апоплексического удара в одном из борделей Ливорно во время орального буйства несравненной креолки Кики. Суд признал законным наследником его сына, но столетию уже пошел четырнадцатый год, а сыну — двадцать седьмой, он оказался военным летчиком, и его четырехкрылый одномоторный RWD-6 вошел в невозвратное пике над горным ущельем в околицах Горлицы. Дальнейшие следы наследства теряются в недрах военно-бюрократической машины, и если бы это были не абст-рактные суммы, а конкретные меченые купюры, то время от времени можно было бы наблюдать, как они выныривают из темных глубин финансовой бездны. Надежные сейфы НСДРП, симпатичная кокаиновая артелька в сердце Колумбии, избирательная кампания в Аризоне… Вудсток, фонд очередных свидетелей очередного иеговы. А исходной точкой этих кругов на поверхности истории был трехэтажный каменный дом в сердце Карпат, откуда я и отправился в неизвестность.)
Не знаю, сколько я так шел. Двигался, как заведенный. Только когда обогнал меня автобус, понял, что день еще не кончился. Вокруг простиралась равнина. Горы закрыли горизонт, словно сварганенные дальтоником декорации. На вершинах белел снег (сделанный, наверное, из один раз уже использованной ваты). Дорога шла через поле. Несжатая рожь почернела и во многих местах полегла. Разве для нее теперь сезон? Какая сейчас может быть рожь, мать вашу так?
Хмель почти выветрился. Солнце спряталось в призрачной мгле, и трудно было определить время суток. Сюрреалисты сраные. Метафористы, блин, исповедальные. Дешевые штучки долбаных абсурдистов. На хрен мне ваше время? Незаведенные часы, будильники с маятниками и без стрелок — это ж надо так ошизеть, чтоб напрочь утратить чувство меры и стиля!
Я устал. Внутрь ботинка попал камешек, и мне никак не удавалось его вытрясти. Это отвлекало. Приходилось снова и снова останавливаться и расшнуровывать ботинок. Обувь покрылась пылью. Чувствовал себя еще более странно, оттого что шел налегке без вещей: все время казалось, что ремень сумки съехал с плеча — так привык ходить с сумкой. Все отчетливей становилось не по себе. Тихо проехал велосипедист. Так тихо, что я принял его за очередную галлюцинацию, поэтому не догадался окликнуть и спросить время. Когда сообразил, он был уже далеко. Ну и черт с ним. Дался тебе этот хронометраж. Совсем уже хуйнулся с этими психотерапиями.
Справа от дороги, метрах в пятидесяти, вдруг появился обрыв. Одновременно изменилась растительность. Наверное, это не просто овраг. Наверное, там, внизу, клокочет горная речка. Точно! Тут должна быть река. Это ориентир. К черту время. Воздадим хвалу топографии, географии и геологии. Это та самая речка, что, делаясь все более полноводной и полной всякого говна, течет до самого Сяна, или Дона, одним словом, домой.
Это та самая речка, над которой в окрестностях Горлицы был в четырнадцатом году сбит четырехкрылый и одномоторный RWD-6, пилотируемый двоюродным братом моего прадеда Леоном Эздрою (имена в нашем роде навязчивыми репризами переходили из века в век). Так вот, если моя родословная никогда меня не интересовала, то эта история, хранимая в застольных семейных сагах, почему-то волновала меня некоторыми своими чисто материальными аспектами.
Допустим, самолет свалился в речку. Как говорится, пиздой накрылся. Короче говоря, наебнулся.
Допустим, что он взорвался и обгорел.
Допустим, обломки унесло течением.
Допустим, металлический каркас (хотя каркасы тогда делали в основном из дерева) крестьяне растащили по дворам — из винта, к примеру, какой-то смекалистый легко сделал ветряную мельницу, открыв таким образом первый альтернативный, экологически чистый источник энергии.
Допустим, изувеченное и поджареное тело двоюродного брата моего прадеда пошло на ужин пресноводным пираньям. Все это можно допустить. Но очки! У RWD-6 открытая кабина, и пилоты цепляли поверх шлема массивные очки в оцинкованной оправе — на похожие и сегодня можно наткнуться в заброшенной слесарной мастерской.
Так вот, допустим, что оправу со временем разъела коррозия (почти сто лет прошло, не шутка), но стекло! Стекло, как известно, коррозии не поддается. А, значит, осколки этих говенных военных очков до сих пор лежат среди камней на дне. Я, конечно, не фашист и не фетишист, и мысли даже у меня не было искать их, носить в кармане, держать в серванте или сдать в музей. Но их ощутимое материальное присутствие в этом мире подталкивало меня к размышлениям о вечности, действительности, бесконечной повторяемости, реальности и прочей хуйне.