Роковое наследство

— Ну а если вы правильно угадали, то что? Что бы вы мне посоветовали?

Дьюит пожал плечами.

— Когда вы получите свою долю наследства, то выходите замуж, рожайте детей, не смотритесь так часто в зеркало, заведите себе садик, выращивайте розы и огурцы. Если же вы и после этого будете ночью лежать без сна, то скажите сами себе сто раз: я счастлива и готова на коленях возблагодарить Господа.

— Счастье в шалаше, не так ли? — Лайна прикусила губу.

— Оно зависит лишь от вас.

— Вы просто стараетесь вывести меня из себя, потому что надеетесь таким образом что-то у меня выпытать, — сказала она странным приглушенным голосом. — Да, Патрик, вы умны, вы очень умны. Но послушайте, что я вам скажу. Пусть у вас достаточно денег, пусть вы неустанно кочуете из одной страны в другую, пусть у вас сколько угодно женщин, пусть вы можете купить себе любые книги, романтику лунных ночей и прекрасную музыку, но все это совсем не поможет. В принципе вы так же страдаете от одиночества, как и я. И только поэтому вы стали адвокатом для бедняков, только поэтому охотитесь за преступниками, как за дикими зверями. Право, справедливость? Точно так же, как и я, вы ищете способ убить время, чем бы ни заниматься. Эту тоску можно прогнать любовью или тем, что принято здесь называть любовью. Можно разогнать тоску, охотясь за убийцей, а можно — может быть, это самое надежное — придумать и осуществить убийство. Вот вы хотите поймать убийцу Энн. Рассказать, как она умерла?

— Очень вас прошу. Налить вина?

— Давайте сядем у камина. Я буду у ваших ног, как юная леди Макбет, которая хочет сделать своему супругу маленькое признание в первую брачную ночь. — Она взяла подушку из черного бархата с вышитым на ней шелком букетом желтых роз и села на нее. Молча посмотрев в огонь, она начала: — Вы, конечно, знаете, что Энн была тяжело больна. Вероятно, это последствия аборта. Несколько месяцев назад Финн бросил ее, и она хотела покончить с собой. Написала записку, открыла газ и… испугалась. Силы воли не хватило. А записку я спрятала у себя. Это подлинная записка, только написана давно.

— А зачем вам было убивать Энн? — спросил Дьюит.

— Может, из-за Финна, а может, и из-за денег. Ее доля наследства достанется мне и Гилен пополам, по три тысячи фунтов каждой. Я уже давно так одичала от одиночества, что способна на самый нелепый поступок без всякого повода. Не верите? — Она рассмеялась. — Вам нужны еще доказательства моей вины? Пожалуйста. Когда я решила, что убью Энн, то стала думать, на кого бы свалить это преступление. И банка с горчицей, на которой отпечатки пальцев Эрриса, и морской узел — все это не случайно. Эррис сам научил меня вязать его. Кстати, он уже снова здесь. О'Брайен разыскал его в пивнушке.

Дьюит согласно кивнул и заговорил:

— Прежде чем позвонить в колокольчик у двери, я обошел весь дом и проверил ставни. Вы заперли их не только изнутри, как обычно, но и снаружи. А в кухне вы даже закрепили оконный засов новым винтом. Почему? Только из страха. Вы боитесь, что убийца Энн придет и за вами. И сейчас вы сели к моим ногам не просто, чтобы приятно поболтать, а потому, что вам жутко в комнате одной. Признайтесь, Лайна, кого вы боитесь? Кто забрал у вас записку Энн?

— Не знаю, она все время лежала у меня в ящике письменного стола и однажды пропала.

Дьюит не стал больше ничего выпытывать. Он был уверен, что она что-то скрывает, но понимал, что не добьется от нее признания. Поэтому он попытался завоевать ее доверие другим путем.

— Допустим, кто-то хочет войти. Все окна, ставни и двери закрыты. Нет ли какой-то другой возможности проникнуть в дом?

— По-моему, нет. Окна в подвал закрыты решетками.

— А вы проверили решетки? — быстро спросил Дьюит. — Кто-нибудь мог надпилить решетку, чтобы потом легко выломать.

— Об этом я уже подумала, — призналась Лайна. — С тех пор как стемнело, я не выходила из комнаты, боялась. Слава Богу, около семи пришел Эррис. Мы вдвоем наглухо закрыли ставни и простучали все решетки молотком. Они все совершенно целы, никто их не трогал.

Дьюит встал и помог Лайне подняться.

— Пойдемте, проверим все еще раз.

Она хотела что-то сказать, но промолчала, и они вышли в коридор. На лестничной площадке второго этажа стоял Эррис со свечой в руке. Он был страшно бледен, а его одежда красноречиво свидетельствовала о том, что два дня и ночь он провел как бродяга.

— Мне показалось… я не понял… может, это были ваши голоса… — Тень от его свечи плясала по стене, так дрожала его рука. Не расспрашивая, о чем говорил с ним О'Брайен, Дьюит включил карманный фонарик и предложил пойти вместе осмотреть дом.

— А что, сегодня ночью ожидается новое убийство? — спросил Эррис дрожащим голосом, но с циничной интонацией. — Черт побери, могу я наконец выспаться?

Но все-таки он присоединился к Дьюиту и Лайне, и они начали с подвала. С дотошной тщательностью, не упуская ни малейшей детали, Дьюит проверил каждый замок и каждый засов, заглянул во все углы, осветил внутренность всех шкафов, заглянул под каждую кровать. Оконные решетки во всех четырех окнах были нетронуты, засов на двери и висячий замок не использовались десятилетиями. Одна дверь вела из коридора в наружную пристройку, и засов так проржавел, что вообще не поддавался. Так же надежны были и другие двери и ставни.

Пройдя через кухню, все трое вошли в бар. Чувствовался приторный запах, несмотря на лед под гробом. Гроб был открыт, Дьюит шагнул поближе к нему и убедился, что Лайна сказала правду. Даже на первый взгляд Энн не была похожа на спящую.

— Можно мне зайти к вам на пару минут? — жалобно попросила Лайна, когда Дьюит открыл дверь своей комнаты.

— А я прочту вам то, что написал сегодня, — предложил Эррис. — Все равно не смогу уснуть.

Дьюит подбросил в камин несколько поленьев, затем снова наполнил стакан и подал его Лайне, которая молча странно глядела на него. В это время вошел Эррис с бутылкой коньяка под мышкой и несколькими исписанными листками в руках. То, что он им прочел, напоминало поэму и было так же печально, как пожелтевшее любовное письмо, воспоминание о чем-то несбывшемся.

— «Учительнице снилось, что она еще не старая, — читал Эррис, — не иссохшая, что волосы ее не седые и редкие, что глаза не потухшие и безжизненные. Взяв зеркало, она увидела в нем свои глаза-звезды, они сияли, как черные кристаллы, свои чудесные волосы, падавшие на ее белые плечи, и полную грудь. Она была счастлива, что так хороша, молода и любима. И она спустилась к морю, где он ждал ее, ощутила его любовь, запах крепкого табака и чистой кожи, исходивший от него, и его силу, и сказала ему: "Сэм, жизнь прекрасна. Мы построим свой дом там, где ручей впадает в море, у нас будет много детей, а в них повторится наша жизнь и наша любовь…" И она увидела своих детей и услышала их смех, а затем проснулась. Было серое утро, такое, как десятки и сотни других, и толпа детей с хохотом бежала в школу мимо ее окон, но это были не ее дети. На спинке стула висел шиньон из чужих волос, и нигде не пахло табаком и кожей, и не было ее любимого, имя которого Сэм, ибо он утонул тридцать лет назад со своим баркасом и его скелет, в котором играют рыбки, лежит на дне моря. А когда учительница взглянула в зеркало, она увидела, что еще жива, но глаза подернуты серой пылью, и в той пыли погасло сияние ее снов. Она встала, умылась холодной водой, вымыла свою жилистую шею и обвисшую грудь, которой не вскормила ни одного ребенка, а потом оделась в черное — тридцать лет она носила траур по Сэму — и отправилась исполнять свой долг. Она учила детей ирландскому, английскому и Священному писанию, она учила их, что дважды два четыре и тому, что святой Георг был ирландцем, и говорила о Всемогущем Боге на небесах, который добр ко всем и всех понимает… Верила ли она сама, старая дева Хитч, которую в Килдаре никто больше не вспоминает, могила которой заросла травой и на ней пасутся козы пономаря, когда он нарочно забывает закрыть калитку на кладбище…»