Страница 8 из 13
Но на пятом этаже с кремовыми стенами, на который они ступили, дежурная так по-свойски кивнула его спутнику, так обыденно отомкнула ему номер, что Саша сразу поверил: незнакомец здесь свой, а номер — конспиративный, явочный.
— Заходите, будьте как дома, — пригласил он Сашу, и Саша следом за ним переступил порог судьбы.
Ждал подвоха, окрика, может, — черт их знает! — даже удара — обошлось, но волнение помогло глазам и памяти накрепко сфотографировать номер. Неширокий коридор с вешалкой и шкафом, комната с застеленной кроватью и эстампом-пейзажем над ней, тумбочка, кресло, два простых стула, телевизор и письменный стол с корявыми краями, искалеченными сдиранием крышек с бесконечных пивных бутылок. По правую руку коридора за белой дверью, вероятно, находился санузел; дверь была плотно притянута к проему, ни шума, ни запаха сквозь нее не проступало, но седьмым своим сверхчувством Саша ощутил, что за дверью находится некто. «Беседа втроем — зачем? — спросил он себя и себя же за тупизм такого вопроса отругал: — Наверняка тот невидимый третий будет слушать, записывать и ловить кайф, как ловит кайф каждый подслушивающий или подсматривающий ублюдок».
— Прошу… — комитетчик предложил ему кресло, стоявшее против окна. Саша сел, как под прожектор, его лицо, до подробностей страха в глазах и складках, оказалось высвечено дневным светом. Себя незнакомец тренированно опустил на стул в тени. — Ну, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте, Александр Григорьевич. Очень хорошо, что вы пришли. Значит, уважаете.
«Попробовал бы я не прийти», — подумал Сташевский, удивленный чрезмерно радостным «здравствуйте», но вслух сказал несколько иное:
— Пришел. Вообще-то не понимаю, зачем.
— Побеседуем. Поговорим о жизни. Расслабьтесь, мы здесь совершенно одни. Хотите курить — пожалуйста, пепельница перед вами.
Он так убедительно заверил гостя в уединенности, что Саша тотчас вспомнил о том, кто находится в ванной комнате. Быстро закурил, затянулся, заметил, что его собеседник слегка поморщился от серого дыма, но легче от этого Саше не стало, зажим не прошел. Он видел перед собой лицо нормального, скорей, даже симпатичного человека, разница между ними составляла всего десять — двенадцать лет в пользу комитетчика, у них, возможно, были одни и те же кумиры в книгах, музыке, кино и футболе, но в силу обстоятельств за одним стояла всесильная система, за другим — родители и дед; Саше приходилось подчиняться, и это его напрягало.
— Кстати, — с улыбкой спохватился незнакомец, — чтобы никаких не было сомнений …вот, пожалуйста… — Его рука извлекла из внутреннего кармана удостоверение с литерами «Комитет Государственной Безопасности» и раскрыла его. Описав полукруг, рука слишком близко и слишком быстро приблизила книжицу к Сашиным глазам и снова унесла ее в карман пиджака. «КГБ» — только в этом смог убедиться Саша, ни фамилии, ни звания, ни отдела он разобрать не успел, но самое важное он узнал.
«Похоже, я попал, — подумал Саша. — Взяли, как деда. С той разницей, что я явился сам. Гигант. Большой гигант».
— Убедились? Вот и отлично. А зовут меня для вас… м-мм, ну-ка, дайте-ка мне любое имя. На свой вкус. Как назовете, таким я для вас и буду. Вы поняли? Только для вас, как пароль. Ну-ка! Саша, Коля, Витя. Абрам, Аслан, Альберт, Артур. Любое выбирайте или придумайте свое. Ну-ка!
«На хрен мне нужно твое имя», — подумал Саша, но вслух сказал:
— Давайте — Альберт, чтоб я не спутал. Он у нас во дворе живет, радиолу любит ставить на открытое окно, чтоб музыка — на весь двор. Пивной пьяница. Сын испанского коммуниста-эмигранта и русской горничной, которая в номере у него убирала.
— Отлично. Альберт так Альберт, не важно, что пьяница — имя хорошее.
— А настоящее ваше имя какое?
— Лишняя информация. Представьте, начнут вас пытать во вражеской контрразведке. Подведут к ванне с серной кислотой, мокнут в нее для начала ваш мизинец и потребуют назвать мое имя. Истинное незнание такового может спасти вам жизнь.
— Хорошая шутка.
— Это не шутка. Идем дальше, Александр Григорьевич. Комитету нужна ваша помощь.
— Не понимаю, чем я могу вам помочь? «Мать, — промелькнуло у Саши, — ванна не шутка».
— Сущая ерунда. Ванна вам не угрожает.
— А почему именно я? «Идиотский вопрос», — успел подумать Саша.
— Обычный вопрос, — сказал Альберт. — Дело в том, что мы хорошо вас изучили. Знаете, в нашей работе приходится иметь дело с разными людьми. Иногда общаешься и с негодяем, и с подонком, вообще с разным сбродом — что поделаешь. Александр Григорьевич, жизнь, хоть она и наша, советская — штука пестрая, а мы реалисты; помните Ахматовское: «Когда б вы знали, из какого сора…» — вот — вот, речь о стихах, хотя вполне приложима и к людям, но вы совершенно другой, достойный и яркий человек, потому мы к вам и обратились. Вы поняли меня?..
«Похвалил волк ягненка», — подумал Сташевский.
— …Мы знаем, ваш дедушка был несправедливо репрессирован, потом реабилитирован, понимаем, что его история внушила вам боязнь, недоверие, даже ненависть к нам, но понимаем, что это нормально — я бы на вашем месте чувствовал то же самое…
«Пой, птичка, пой», — подумал Саша.
Он тотчас вспомнил деда, его рассказ о том, как его допрашивал добрый следователь НКВД. Чекист не торопил, угощал «Казбеком» и сочувственно кивал по поводу незаслуженного дедова ареста; он давал деду возможность излить душу, а если и останавливал местами, то только для того, чтобы слово в слово записать его показания. «Минутку, — говорил он, водя пером по бумаге, — тормозните, Илья Андреич, не торопитесь, я за вами не поспеваю, а для следствия важна каждая подробность. Так как, вы сказали, вас арестовывали?» Обрадованный такой его прилежностью, дед досконально поведал свою историю. «Отлично, — сказал в завершение следователь. — Надеюсь, наш с вами протокол посодействует вашему освобождению. Подписывайте, Илья Андреич. Вот здесь, после „С моих слов записано верно“». Вернувшись в камеру, дед с восторгом поведал товарищам по несчастью о том, какой душевный у них появился следак, о том, как проходил его допрос, и о том, что «не все, значит, сволочи в НКВД, бывают и другие». Тишина была ему ответом; потом бас ростовского урки поинтересовался: «А прочел ли ты, фраерок, то, что подписал? Если прочел — не глупый, не прочел — совсем гений». Дед похолодел. На следующем допросе все повторилось. «Продолжим нашу работу», — сказал следователь. Последовал «Казбек» и неторопливая, слово в слово, запись всего дедова повествования. «Поздравляю, — заключил следователь. — Можно сказать, сделан еще шаг к восстановлению справедливости. Подписывайте, Илья Андреич». «Да-да, — сказал дед, — конечно, я подпишу, только хотел бы сперва прочесть». И тут добрый следователь изменился в лице. «Подучили? Открыли глазки дружки по камере? Ничего, я тебе их обратно закрою». «Что вы творите, зачем? — удивился дед. — Вся ваша ложь, все оговоры все равно развалятся в суде, и вам придется отвечать». «Дурак, — усмехнулся следователь, — ты у меня не в суд попадешь. Я тебя через военный трибунал пущу, через революционную тройку, понял?..»
— …Мы также знаем, что вы хороший баскетболист и отличный стрелок, — с улыбкой продолжал Альберт, — водите авто и мотоцикл, в институте даже прыгали с парашютом, знаем, что любите Хемингуэя, Платонова, группу «Квин», кстати, я тоже ее люблю, что увлекаетесь иконами и имеете серьезные отношения с девушкой по имени Светлана. Все правильно?.
— Все правильно, — кивнул Саша. «Ну, имею я пару икон, в деревне у бабушки на чердаке нашел, ну и что? В церковь не хожу, а если б и ходил, то что? И про Светку разнюхали. Дед прав, они везде, даже в унитазе».
— Теперь серьезно, Александр Григорьевич… — Альберт склонил голову и сжал кулаки, отозвавшиеся хрустом… — Вы имеете полное право ненавидеть нашу организацию времен Ягоды, Ежова, Берии и прочих мерзавцев, поверьте, я ненавижу их так же, как вы, мой дед погиб в лагере под Тавдой, это ВостокУралЛаг, за Свердловском. Так-то…