Падшая женщина

— «Удовлетворит вкус самого взыскательного ценителя красоты, — продолжила Куколка, — которому к тому же не следует опасаться неприятных последствий». — Она хрипло расхохоталась. — Конечно, триппера во мне было уже хоть отбавляй, не хуже чем у тебя. Но сказано было хорошо.

— Но мне кажется, я уже чистая, — сказала Мэри.

— О, раз эта зараза попала тебе в кровь, она уже не пройдет, — со знанием дела заметила Куколка. — Мадам Трепак — она остается в гостях навсегда. В следующий раз, как ляжешь с парнем, подмойся джином — если не жалко переводить добро — или хоть просто пописай.

— Я не собираюсь ложиться ни с какими парнями, — холодно сказала Мэри. При одной мысли об этом у нее задрожали руки, и она спрятала их за спину.

Куколка рассмеялась:

— Как же тогда ты собираешься зарабатывать себе на хлеб?

— Я что-нибудь придумаю.

Теперь, когда Мэри узнала город получше, она видела, что занятий для девушки здесь сколько душе угодно. Не обязательно становиться служанкой или швеей. Можно быть кухаркой, молочницей, цветочницей, торговкой рыбой, прачкой, садовницей, повитухой. Ей приходилось видеть даже женщин-аптекарш. Можно держать школу или приют для сирот, булочную или шляпную мастерскую. Всюду, где могла, Мэри расспрашивала людей об их ремесле. Она хотела знать: как девушке четырнадцати лет встать на ноги?

В ответ она слышала, что еще слишком молода. Или что ничего не умеет. Что у нее нет коровы, или телеги, или лавочки. У нее не было денег, чтобы вступить с кем-нибудь в долю, или мужа, который оставил бы ей дело в наследство. У нее не было опыта. Она ничего не смыслила в торговле и в покупателях.

Если бы Мэри была одна, в конце концов она сумела бы за что-то уцепиться — в этом она была уверена. Продавала бы всякую рухлядь, старые газеты, использованную чайную заварку — на помойках и в сточных канавах можно было найти кое-что полезное. Будь она сама по себе, она научилась бы жить на полпенни и носить простую одежду круглый год. Она готова была делать что угодно, только бы не сбылось предсказание матери, что она окончит свои дни в работном доме.

Но она была не одна. Рядом с ней была Куколка — Куколка, которая щеголяла в шелках и смеялась над любым честным ремеслом. Под ее руководством Мэри попробовала ром с Барбадоса, французское вино, лимоны из Португалии и ананас — такой сладкий, что у нее чуть не взорвалась голова.

— Это из оранжереи на Пэддингтон-Уэй, — сообщила Куколка. — А знаешь, на чем он вырос?

— На чем?

— На нашем дерьме! — Куколка зашлась от смеха. — Клянусь богом, они покупают свежее дерьмо со всего Лондона у золотарей и выращивают на нем ананасы!

Куколка приносила с собой джин, и веселье, и разнообразие, и бодрящее ощущение неизвестности — кто знает, что готовит им этот день? Мэри словно лишилась способности принимать решения; будущее ускользало из ее рук.

Кроме того, было и еще кое-что: ее живот. Мэри ощупывала его каждое утро и, несмотря на все свои надежды, вынуждена была в конце концов посмотреть правде в глаза. Он нисколько не уменьшился. То, что росло внутри ее, сумело пережить и солдат, и канаву, и даже лихорадку. С каждой неделей оно становилось все больше. Ночью, повернувшись спиной к Куколке, Мэри обхватывала себя руками и изо всех сил сжимала живот до тех пор, пока ей не начинало казаться, что он сейчас лопнет.

Однажды торговка рыбой, которую Мэри расспрашивала о том, как продавать устрицы, окинула ее корсаж опытным взглядом и заметила:

— Что ж, ты всегда сможешь наняться в кормилицы, если твой собственный не выживет.

Пораженная, Мэри не нашлась что ответить. Она молча развернулась и поплелась домой.

Нужно было рассказать обо всем Куколке. Мэри только собиралась дождаться подходящего момента и подыскать подходящие слова. Но Куколка всегда понимала все и без слов.

— Пора тебе избавиться от этого, — заявила она как-то раз, ввалившись в их темный чулан. Напрямую, без всяких околичностей.

Мэри, не моргая, уставилась ей в глаза. Ее руки, как обычно, были скрещены на животе.

— Ты хочешь сказать…

— Бож-же ты мой, да неужели они вообще ничему вас не учат в этих школах?

Мэри посмотрела на выпирающую из-под платья округлость.

Куколка бухнулась на продавленный соломенный матрас и глубоко вздохнула. Запах ее дыхания напоминал пожар в кабаке.

— Да ладно, не унывай, — зевнула она. — Это просто здравый смысл, забери меня дьявол, если я не права. Не хочешь же ты сказать, что будешь рожать?

Все знания Мэри о родах ограничивались тем днем, когда родился ее младший брат Уильям. На целый день ее заперли в другой комнате, и она запомнила только тяжелое дыхание, стоны и простыни с пятнами, развешанные на комоде для просушки. И Уильяма Дигота, который напился вдребезги и орал: «Мальчик! Мальчик! Теперь мы настоящая семья!»

— Как бы там ни было, а он все равно родится с триппером, — добавила Куколка. — Об этом ты подумала?

На глаза Мэри навернулись слезы ужаса, но она несколько раз с силой моргнула и сумела их прогнать. Этого она не знала. Она представила себе ребенка, прокладывающего себе путь у нее между ног, зараженного кошмарной болезнью еще до того, как он сделает свой первый вдох, и к ее горлу подкатила тошнота.

— Скажи мне… скажи мне, как это остановить, — быстро проговорила она.

Куколка снова зевнула, еще шире, и приподнялась на локте.

— Так. Ну что ж, для волчьих ягод уже слишком поздно… хотя я знала рецепт одного отвара из тамариска, который мог бы помочь… Сядь, — приказала она.

Мэри села. Живот выпирал приличной горкой; она уже не старалась его втягивать. Они обе уставились на него.

— Когда ты его заполучила? В июле? Августе?

— В мае.

Куколка подсчитала на пальцах и прищелкнула языком.

— Шесть месяцев! Ты такая худенькая, никогда бы не подумала, что у тебя уже такой срок. Ну… придется тебе сходить к Ма Слэттери. Другого выхода нет. Но она берет целую крону за услуги.

— У меня нет кроны. — Мэри облизнула пересохшие губы. — У меня нет…

— Я знаю, — перебила Куколка. — Но не говори мне, что ты не знаешь, как ее можно заработать.

Мэри отвернулась.

— Слушай, — жестко сказала Куколка. — Если ты собираешься лежать здесь целую вечность…

— Не собираюсь. И я премного благодарна тебе…

— Мне не нужна твоя благодарность. И кроме того, ею за комнату не заплатишь.

Повисла напряженная тишина.

— Может быть, у тебя что-нибудь есть? — тихо спросила Куколка. — Что-то, что можно заложить? Друзья, о которых ты мне не говорила?

— Нет.

— Тогда используй то, что у тебя есть, вот что я скажу. Торопись это продать, пока ты еще молода и на тебя есть спрос.

Голова Мэри раскачивалась из стороны в сторону, как маятник, — сама по себе.

— Я не могу, — выговорила она. — Мне плохо от одной только мысли об этом.

Они снова замолчали. Казалось, Долл Хиггинс вдруг отдалилась от нее.

— Если бы ты была так добра, чтобы одолжить мне… — прочувствованно начала Мэри.

В глазах Куколки вспыхнула ярость. Она шлепнула по матрасу, подняв целый столб пыли.

— Значит, то, что я шлюха, — это ничего, мне и так сойдет. Но для нашей ученой из благотворительной школы это слишком грязное занятие! — рявкнула она. — Я должна мараться, чтобы мадам осталась чистенькой? Так вот что я вам скажу, драгоценная мисс: в этом мире, если тебе что-то нужно, ты за это платишь. Ты потеряла девственность в темном переулке, как обыкновенная потаскуха, и, знаешь, эта штука обратно не зарастет. И еще — у тебя триппер и ты беременна, если вдруг ты не заметила. Ты такая же, как мы, одна из нас, хочешь ты этого или нет.

Потом, после того, как Мэри вволю нарыдалась, после всех «Да, хорошо, да, да», Куколка снова стала с ней очень добра. Она обтерла лицо Мэри платком, смоченным в туалетной воде (ее называли «вода венгерской королевы»), и резкий свежий лимонный аромат как будто прочистил ей голову.

— Такая молоденькая курочка, как ты, — свеженькая, как огурчик, почти что девственница — да ты сможешь получать по два шиллинга за разик! — воскликнула Куколка.