Страница 48 из 111
В течение многих лет Гало Гонсалес боролся за чистоту партийных рядов, называя себя «практиком революции» и стараясь быть образцовым коммунистом. Принципиально не употреблял спиртного, не курил, был известен как примерный семьянин. В отличие от Лабарки, Гало Гонсалес не питал слабости к комфортной жизни «в буржуазном духе». Только в 1940 году он обзавелся собственным домиком «без удобств» в пригороде Сантьяго. У него было трое детей, — Гильермо, Гильермо Григорио и Сталин, — они часто болели, и до взрослых лет дожил только второй сын.
Внешне Гало казался человеком сухим и жестким. Но это было внешнее впечатление. Он умел прощать «житейские проступки» членам партии и только в самых серьезных случаях настаивал на исключении. Непримиримую позицию он занял, в частности, в отношении Маркоса Чамудеса, который занимался финансовой и коммерческой деятельностью предприятий (типографий, фабрик, мастерских), принадлежавших КПЧ. В «комиссию контроля» поступили данные о том, что Чамудес является предателем, регулярно встречается с шефом тайной полиции Освальдо Сахуэсой. Кроме того, узнали о пагубной страсти Чамудеса: он проигрывал в казино курортного города Винья-дель-Мар значительные суммы из партийной кассы.
Объяснения Чамудеса не были приняты во внимание. Его исключили из партии, после чего ему пришлось уехать в Соединенные Штаты. Гало Гонсалеса он ненавидел до конца жизни и, превратившись в ярого антикоммуниста, во всех своих писаниях называл Гало «чилийским Берией». В Чили имя Чамудеса до сих пор является нарицательным, что-то вроде Азефа или Малиновского.
Такую же непримиримость Гало проявил по отношению к перуанцу Эудосио Равинесу. Бывшего Генерального секретаря компартии Перу Коминтерн прислал в Сантьяго для оказания чилийцам помощи в создании Народного фронта. Когда Фронт был успешно создан (то ли по стечению благоприятных исторических обстоятельств, то ли в силу исключительных политических способностей Равинеса), ему поручили издание газеты «Френте Популар», предшественницы «Эль Сигло». Он слишком увлекся своим «эмиссарством» и стал бесцеремонно вмешиваться в дела КПЧ. Чилийцы стали жаловаться, и Равинес получил из Москвы серьезный «втык» за «авторитаризм» и настоятельный совет «не вмешиваться в ключевые вопросы руководства партией».
К тому же стало известно, что он сблизился с масонскими деятелями и превратил газету в чисто коммерческий орган, выхолостив из нее революционный дух. На страницах «Френте Популар» Равинес уделял гораздо больше внимания победам гитлеровских генералов и дипломатическим миссиям Риббентропа, чем выступлениям Сталина или Мо-лотова. Материалы «Супресс», отражающие жизнь в Советском Союзе, Равинес публиковал на «газетных задворках». Зато новости о событиях в нацистской Германии появлялись только на первой полосе. У Кодовильи возникли подозрения: а не получает ли Равинес ежемесячное денежное содержание от немецкого атташе по печати Вильгельма Хаммершмидта? «Париж пал!» — такой торжествующий (иначе не скажешь) заголовок дал Равинес на первой полосе «Френте Популар» после вступления гитлеровцев во французскую столицу. Сомнений не осталось: перуанец откровенно симпатизирует Третьему рейху. Единодушным решением ЦК КПЧ его отстранили от партийной работы[50].
…Встреча «Алекса» с руководством КПЧ прошла поздним вечером на конспиративной квартире партии в офисе адвоката Луиса Капдевильи на улице Театинос, в нескольких кварталах от железнодорожного вокзала Мапочо.
Товарищ Хорхе подвел Ареналя к двухэтажному особняку, сказал: «На первом этаже, дверь с буквой “А”».
Первым Леопольдо увидел Гало Гонсалеса, который отложил в сторону газету и приветливо улыбнулся. Сидевший рядом Контрерас Лабарка с неприкрытым любопытством стал рассматривать гостя. Особой радости в его глазах не было. Очередной эмиссар, который будет учить уму-разуму?
Леопольдо протянул чилийцам свой мандат, на котором стояла подпись Кодовильи, и без долгих предисловий сообщил:
«Я назначен Москвой для организации разведывательной сети в Чили. Поэтому мне потребуется помощь. Большая помощь. Особенно людьми».
«Лучше поздно, чем никогда, — сказал Контрерас, усмехнувшись. — Западные союзники уже здесь. Штаты посольств растут, как на дрожжах. У американцев и англичан число прикомандированных атташе перевалило за добрую сотню. Так, Гало?»
Тот кивнул головой и заверил:
«Помощь окажем. Опыт специальной работы нашим людям не помешает. Для каких конкретно целей необходимы кадры?»
«Работа по нацистам. Пресечение поставок селитры и меди во враждебные страны. Вплоть до использования методов саботажа».
«Москва настаивает на саботаже в Чили? — удивился Контрерас. — Может, для начала предпочтительнее использовать другие методы? К мнению нашей партии в стране прислушиваются, поэтому, может, лучше не торопиться с саботажем и диверсиями…»
Разговор затянулся на несколько часов. Звучали имена возможных кандидатов для использования в разведсети, но Леопольдо они мало что говорили.
«И еще надо посмотреть сотрудников в “Эль Сигло”, — сказал в завершение разговора Гало. — В редакции есть много боевой, идеологически зрелой молодежи. С ними можно в огонь и в воду. Я наведу справки у Луиса Корвалана».
Без помощи Гало Леопольдо вряд ли удалось бы быстро построить разведывательную сеть. В КПЧ даже после изгнания Чамудеса и Равинеса не все было благополучно. Сомнительные элементы, нестойкие попутчики, скрытые троцкисты и «тайные друзья» полиции все еще таились в организации, несмотря на «чистки». Гало был откровенен с товарищем «Педро», не приукрашивал реального положения дел и потому был предельно осторожен в своих рекомендациях по привлечению товарищей к «специальной работе». В список кандидатов Гало и Леопольдо включили два десятка имен.
Среди них были люди самых различных профессий и социальных слоев, но преобладали журналисты, в основном из коммунистической печати. Чаще всего упоминались сотрудники газеты «Эль Сигло». Директором ее в то время был Луис Корвалан, будущий генеральный секретарь компартии.
О событиях тех далеких лет мне рассказал сам Луис (Лучо) Корвалан. О встрече мы договорились по телефону, и я приехал к нему домой в Ньюньоа, в тихий малоэтажный район Сантьяго. Просторный дом, где у каждого, даже внучек, есть свое «жизненное пространство», семья Корваланов приобрела благодаря усилиям самого Лучо. Проявленные им деловые способности до сих пор с восхищением комментируются в семье. Общее мнение таково, что старейшина рода хорошо вписался бы в неолиберальную эпоху и стал богатым человеком, если бы проявлял чуть больше «гибкости». Но в том то и дело, что Луис Корвалан не из тех, кто меняет убеждения.
В тот день мы говорили с доном Лучо обо всем: о текущем историческом моменте, об эксцессах неолиберализма, о трагических последствиях развала Советского Союза для судеб Латинской Америки. Много говорили о прошлом, о тех годах, когда Лучо руководил газетой «Эль Сигло». Благодаря упорству Корвалана и молодой плеяды журналистов, газета стала самой читаемой в стране. Она ни в чем не проигрывала своему антагонисту — газете «Меркурио», которую издавал Агустин Эдварде, консерватор, тысячью нитей связанный с замкнутым миром чилийской олигархии. «Англизированность» его манер и привычек гармонировала с пробританской ориентацией газеты. Проамериканской она стала позже, когда денежный интерес возобладает над ностальгией по «туманному Альбиону».
Корвалан вспоминал о том, как поздно ночью в редакцию «Эль Сигло» пришло телеграфное сообщение о нападении Германии на Советский Союз. Пришлось срочно переделывать верстку: «Разумеется, мы дали сообщение на первую страницу, снабдив ее большой фотографией Сталина, а также заголовками и комментариями, выражавшими твердую уверенность в неизбежном поражении фашизма». Позже в «Эль Сигло» постоянно публиковались материалы агентства «Супресс», пламенные комментарии Ильи Эренбурга и Хосе Саладо. Газета была вдохновителем кампании солидарности с Советским Союзом, вела борьбу за разрыв отношений Чили с державами тоталитарной «оси», чего удалось добиться из-за сильнейшего противодействия чилийской реакции лишь в 1943 году.
50
Позже Равинес признался в своих мемуарах «Обман в Ибероамерике», что начал «терять веру» в коммунизм еще в Испании, которую раздирала гражданская война. В Москве, откуда ему чудом удалось выбраться в самый разгар сталинских чисток 1937 года, это убеждение окончательно окрепло. «Прозрев», Равинес не торопился рвать с партией: надо было обеспечить себе запасную крышу, безбедное существование, «иммунитет» от полицейского преследования…