Страница 7 из 17
Столичный город похож на громадный многонациональный реактор, в котором мистер Кварк и мисс Нейтрино движутся быстрее, чем где-либо еще, и их столкновение друг с другом приводит к замечательным последствиям. Речь не просто о любви или воспроизводстве. Речь об идеях. О перекрестном опылении, которое с большей вероятностью случается в огромном суперрое пчел, чем в нескольких разобщенных ульях.
Сейчас я скажу то, чего от меня ждут. Я, конечно, понимаю, что многие великие города претендуют на первенство каждый по-своему, и, хотя сейчас стало крайне модно мрачно высказываться о западной цивилизации, я позволю себе осторожно заявить, что Лондон является, пожалуй, самым культурно, технологически, политически и лингвистически влиятельным городом за последние пять столетий. Я даже думаю, что мэры Парижа, Нью-Йорка, Москвы, Берлина, Мадрида, Токио, Пекина или Амстердама не будут придираться, если я скажу, что, после Афин и Рима, Лондон является третьим городом по воздействию на ход истории.
По всему миру похожие толпы шагают на работу по похожим тротуарам с одинаковым выражением мрачной готовности к экономической конкуренции. Они одеты в лондонское изобретение — темный костюм (пиджак, брюки, галстук), носить который первыми стали денди XVIII столетия, а окончательно утвердили викторианцы. Они ездят на устройствах, которые были изобретены или разработаны в Лондоне: на поездах метро (первая линия Паддингтон — Фарингдон, 1855 г.), или на автобусах, или даже велосипедах, которые если и не были изобретены в Лондоне, то именно здесь обрели популярность.
Если они только что сошли с самолета, то вели этот самолет в небе авиадиспетчеры на языке, возникшем в современном виде в Лондоне времен Чосера.
Перед тем как войти в универмаг (его здание появилось в современном виде на Оксфорд-стрит в 1909-м), они пользуются банкоматом (изобретен в Энфилде в 1967-м). Придя домой, они, вероятно, завалятся перед телевизором (первый экземпляр которого заработал в комнате второго этажа над помещением, где теперь бар Italia на Фрит-стрит в Сохо, в 1925-м) и будут смотреть футбол (правила которого были написаны в пабе на Грейт-Куин-стрит в 1863-м).
Я мог бы долго продолжать это восторженное перечисление лондонских технических инноваций, от пулемета до интернета и до рынка фьючерсов на вина «Шато О-Брион». Но у этого города есть заслуги и в духовной сфере, и в идеологической. Когда миссионеры англиканской церкви проповедовали в Африке, они несли с собой Библию короля Джеймса — шедевр, переведенный в Лондоне. Когда американцы основали свою великую республику, их отчасти вдохновляли антимонархические лозунги лондонских радикалов. А ведь во всех концах света правительства хотя бы на словах приветствуют парламентскую демократию и права человека, за которые Лондон ратует как никакой другой город.
В столице Англии зародился дарвинизм. А также и марксизм. А если на то пошло, то и тэтчеризм, и анархо-коммунизм Петра Кропоткина, жившего в Бромли.
Империя — обширные розовые пятна на всех континентах карты мира — вот что позволило Лондону влиять на весь мир, через кембрийский взрыв викторианских технологий и энергии. Но империя явилась не вдруг и не случайно — не по счастливому совпадению Лондон в 1800 году стал самым большим и влиятельным городом на планете. Имперская эпоха сама по себе стала продуктом столетий эволюции, и викторианцы унаследовали целый конгломерат преимуществ: замечательно гибкий язык, владение банковским делом, высокий профессионализм в мореходстве, стабильную политическую систему — все, что было заложено предыдущими поколениями лондонцев.
Большой город дает человеку шанс найти партнера, деньги и еду, а кроме того, есть еще кое-что, зачем талантливые люди едут в Лондон, нечто более дорогое человеческому сердцу, чем даже деньги… и это — слава.
Именно вечная гонка за славой и престижем побуждала лондонцев жертвовать больницам, писать великие пьесы и решать для флота проблему долготы. Как бы вам ни нравилось ваше местожительство, невозможно стать известным, сидя где-нибудь в деревне, — что тогда, что теперь. Нужны люди, которые оценят то, что вы сделали, нужен зал для аплодисментов, и, что важнее всего, — надо быть в курсе, чем занимаются другие.
Только в городе люди с амбициями имеют необходимые возможности, чтобы подслушать, позаимствовать или просто уловить идеи других, а затем сплавить их со своими и выдать что-то новое. А менее амбициозным он дает шанс симулировать активность, чтобы нравиться работодателю в надежде избежать пинка под зад — ведь если кто-то работает «удаленно», боюсь, и выгнать с работы его гораздо легче.
Это лишь некоторые из причин, почему люди предпочитают не сидеть дома со своим котом. Те же причины вызывают марш мигрантов по Лондонскому мосту. Веками люди едут в Лондон не в поисках нефти или золота или другого материального богатства — ведь в Лондоне нет ничего, кроме глины и грязи эпохи плейстоцена, — они едут в поисках друг друга и возможности потягаться друг с другом. Эта гонка за престижем часто порождает вспышки гениальности, которые двигают вперед этот город, а иногда — и все человечество.
Если бы вы попали в Лондон 10 000 лет назад, вы бы обнаружили то же самое, что и в любой другой болотистой дельте любой европейской реки. Может, вы бы увидели случайно заблудившегося мамонта на грани вымирания, но не людские поселения. И в последующие 10 000 лет почти ничего не изменилось.
Цивилизации древнего Вавилона и индийского Мохенджо-Даро расцвели и пали. Фараоны построили пирамиды. Пропел свои эпосы Гомер. Мексиканские запотеки изобрели письмо. Перикл украсил Акрополь. Китайский император призвал к жизни свою терракотовую армию, Римская республика пережила кровопролитную гражданскую войну и стала империей, и только в Лондоне стояла тишина — разве что олень пробежит за деревьями.
Темза тогда была почти в четыре раза шире, чем теперь, и гораздо медленней, но едва ли здесь можно было обнаружить хоть один плетеный каяк. Когда пришло время Христу проповедовать свое учение в Галилее, тогда, наверное, уже появилось несколько протобританцев, живших в дикости и наготе. Но лондонцев еще не было. На месте сегодняшнего города не существовало большого или хотя бы постоянного поселения, потому что не было возможности обосноваться — ведь для этого требовалось важнейшее звено транспортной инфраструктуры, которым я сегодня пользуюсь каждый день.
По моим подсчетам, сегодняшний Лондонский мост — это двенадцатое или тринадцатое воплощение конструкции, которую периодически сносили, разрушали, сжигали или бомбили. С нее в Темзу бросали ведьм, ее разрушали викинги, дважды по крайней мере ее поджигали толпы обозленных крестьян.
В свое время этот мост, по которому я теперь езжу каждый день, держал на себе церкви, дома, елизаветинские дворцы, торговые ряды на двести магазинов и прочих заведений, а также почерневшие головы врагов государства, насаженные на пику.
Предыдущую изношенную версию моста продали в 1967 году — что явилось ярким примером многогранного таланта лондонцев к экспортным операциям — американскому предпринимателю по имени Роберт П. Маккаллок. Он заплатил за это сооружение 2,46 миллиона долларов, и все потешались у него за спиной: думали, что бедняга Маккаллок перепутал Лондонский мост с Тауэрским, который живописнее, — но этот бензопиловый магнат из Миссури оказался не так прост.
Наш мост был собран заново, камень за камнем, на озере Хавасу, штат Аризона, где он стал второй по посещаемости туристической достопримечательностью после Большого каньона, и я бы сказал, что это вполне заслуженный статус, учитывая уникальную роль Лондонского моста в становлении Лондона.
Именно этот мост породил порт. Будка для сбора платы за переправу, что находилась на северном берегу, потребовала наличия охранников, а охранникам потребовались первые дома.
Первый понтонный мост примерно в 43 году или вскоре после этого построили римляне.
Значит, Лондон был основан кучкой наглых итальянских иммигрантов, а через семнадцать лет тупоголовые древние бритты отблагодарили их за этот подарок тем, что дотла сожгли Лондон, разрушили мост и поубивали всех, кто попался под руку.