Страница 12 из 17
«Меллит?» — гид слегка удивилась. Я почувствовал себя так, будто пришел в дорогой супермаркет Waitrose и попросил чего-то очень необычного — например бочку медовухи. Но Вивьен Кермат — это аккредитованный гид собора Св. Павла, из тех, что с красной лентой через плечо. Она знает свой предмет.
«Ах да, — говорит она, — Меллит. 604 год. Он построил первую церковь на этом месте. Пройдемте сюда».
«Погодите минутку, — говорю я. — Ведь никаких физических следов самого здания не осталось, не так ли?»
«Совершенно верно, — отвечает Вивьен. — Но у нас есть икона Меллита».
«Икона?» — я просто изумился.
Мы медленно идем через великий собор — творение Кристофера Рена, — мимо мемориалов Нельсона и Веллингтона. Минуем место, где леди Диана Спенсер освятила свой злополучный союз с принцем Уэльским. Идем мимо списка бывших настоятелей собора, включающего Джона Донна и его блестящего предшественника Александра Новелла (1560 год), лондонца, который первым придумал, как разливать пиво в бутылки: возможно, это самая большая его заслуга перед человечеством, заметила Вивьен. В самом конце восточной части собора мы подходим к американской мемориальной часовне. Там, прямо над иллюстрированной Книгой Памяти, содержащей имена 28 000 американцев, отдавших жизнь во Второй мировой войне, и висит Меллит.
Точнее сказать, это довольно недавнее и ярко раскрашенное в иконографическом стиле изображение того, как мог бы выглядеть Меллит, подаренное собору Греческой православной церковью.
Я разглядываю его длинный нос и глубоко посаженные карие глаза и пытаюсь мысленно уйти в те времена и представить себе умонастроение этого доблестного христианского святого, этого римского аббата, которого послали сюда с опасным поручением более 14 веков назад.
А за ним был Лондон, плотно застроенный, с аккуратными крышами, с устремленным в небо куполом собора Св. Павла, неподвластным времени. Демонстрируя свою эрудированность, я перевел греческую цитату из открытой Библии Меллита: «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое»[2].
Делать все новым. Такую задачу поставили перед этим римским епископом, присланным в Лондон. Легко сказать..
Отдав дань уважения иконе, я вышел и остановился на ступенях собора, пытаясь представить себе жуткий вид, который открылся взору Меллита по приезде.
За годы, прошедшие после ухода Адриана, римский Лондон пережил и взлеты, и падения. Некоторые здания обветшали, но возведены были новые примечательные сооружения, включая стену больше чем три километра длиной вокруг города, построенную, как полагают, около 200 года, — остатки ее можно видеть и сегодня.
Но затем в III столетии Римская империя вошла в длительный период инфляции и хаоса. Пострадал и Лондон. Пути снабжения стали длиннее. Граждане не получали платы за службу. Упала мораль. К 410 году набеги саксов стали такими ужасными, что лондонцы воззвали к императору Гонорию, который заслуженно вошел в историю как человек, который привил этой стране сильнейший комплекс отверженного ребенка. «Извините, — сказал Гонорий, — никак не могу. Ни одного лишнего легиона».
В 446 году лондонцы обратились снова, уже в последний раз, умоляя о помощи великого военачальника Аэтия. «Саксы загоняют нас в море, а море гонит нас назад в руки саксов! Они убивают нас!» — взывали они.
Но тщетно. Лондон бросили на произвол судьбы и не считали более частью империи. Рим подтвердил убийственный приговор Августа, гласивший, что наша страна не стоит костей и одного легионера.
Теперь ничто не сдерживало сильные германские племена, и они явились: хенгисты, хорсы, вся эта шайка-лейка — и романо-лондонцы были преданы мечу или изгнаны в населенные кельтами окраины страны. Когда на то место, где я стоял и где сегодня вершина холма Ладгейт, прибыл Меллит, взору его открылся постапокалиптический пейзаж, уязвивший его гордое римское сердце.
Я мысленно убрал автобусы и туристов, сровнял с землей здания банков и кофеен Costa — и увидел Лондон таким, каким он был в 604 году. Термы и амфитеатр разрушены, в атриумах старых вилл держат свиней. Британия утратила секрет сооружения гипокауста, и лишь через века жители Лондона вновь обретут центральное отопление… Дворец губернатора лежит в руинах, а огромные участки города, где когда-то жили и мечтали десятки тысяч энергичных романских лондонцев, покрыты черной землей. У археологов нет единого мнения, свидетельствует ли этот черный слой почвы о какой-то катастрофе или о том, что землю просто распахали.
Те, кто здесь еще оставался, носили такие имена, как Катвулф и Кевлин, — поднимите руку (или надо бы сказать «хенде хох!»?) те, кто сомневается, что это были, по существу, немцы. Они сняли тоги, к которым их приучил Агрикола, и надели штаны. Да, теперь дикари в Лондоне носили штаны. Хуже того, они теперь верили — почти через три столетия после обращения Константина в христианство — в дремучих богов германского пантеона и в то, что их правители ведут свой род от Одина, которому ежегодно в ноябре они приносили обильные жертвоприношения коровами и свиньями, так что даже месяц этот назывался blodmonath — кровавый.
По словам Роуэна Уильямса, когда Меллит прибыл в Лондон, «он не обнаружил почти никаких следов христианского присутствия».
Но у епископа был план. Он оглядел окрестности с вершины холма Лад гейт, и взгляд его остановился на обветшалом римском храме. «Подойдет», — подумал он.
Его приезд был задуман в 591 году, когда папа Григорий слонялся по невольничьему рынку в Риме. Он заметил толпу белокожих рабов с золотистыми волосами.
«Откуда эта компания?» — спросил он.
«Они — англичане», — ответил аукционист. То есть он сказал: «Angli sunt».
Григорий хлопнул в ладоши и произнес знаменитую шутку: «Haud Angli, sed Angeli!» («Не англы, а ангелы!»)
«А скажи-ка мне, — спросил он, — они христиане?»
«К сожалению, нет», — ответил аукционист.
«Ладно, — сказал папа Григорий. — Мы этим займемся».
Вначале, в 596 году, он направил сюда Августина, и Августин отлично преуспел. Король Кента Эдельберт сам был язычником, но его жена Берта склонялась к христианству. Вскоре Эдельберт был отвоеван для Христа, и Августин запросил подкреплений. «Дела идут споро, — докладывал он в Рим, — но нужно больше декораций. Церковных облачений, украшений для алтаря, риз, религиозных текстов — всякого такого. Давайте их сюда поскорее», — просил он папу.
Григорий прислал Меллита и горстку других, а с ними знаменитое письмо о том, как обращать британских дикарей. «Что бы вы ни делали, — говорил Григорий, — не спешите. Не пытайтесь отвратить их от их языческих празднеств и жертвоприношений. Пусть предаются им, пусть жир и мясной сок текут у них по бороде — просто объявите им, что все это во славу Господа. И не разрушайте их храмов, — советовал Григорий. — Просто стройте новые церквушки возле прежних святилищ».
Где-то тут, где сейчас стоит наш собор, римлянин Меллит выпросил у Сэберта, племянника Эдельберта, разрешение поставить церквушку. На руинах того, что когда-то было храмом Дианы, он построил простой деревянный неф и посвятил его святому Павлу.
Христианство вернулось на землю Лондона, хоть и без особой помпы.
Где-то около 616 или 618 года умерли и Эдельберт, и Сэберт, и христианство лишилось двух своих важнейших саксонских покровителей. Согласно Досточтимому Беде, сын Эдельберта Эдвальд повел себя просто безобразно. Он немедленно вернулся к язычеству и объявил, что будет сожительствовать с женой своего отца, — новость не для ушей папы Григория.
Что до сыновей Сэберта, то они издевались над добрым Меллитом. Как-то раз они увидали, как новый епископ Лондона раздает просфоры — тело Христово — прихожанам в своей маленькой деревянной церкви.
«Дай нам этого хлеба, о Меллит», — попросили безбожные детки Сэберта.
2
Откр. 21:5.