Сердце

— Как же она выросла! Какая она стала красивая! Ах ты моя милая, несчастная Джиджа! Моя немуша! Это вы, синьора, ее учительница? Прикажите-ка ей, пусть она мне что-нибудь скажет своими знаками, может быть я хоть кое-что разберу, а потом научусь понемножку понимать ее как следует. Пусть она мне что-нибудь объяснит по-своему.

Учительница улыбнулась и тихо спросила у девочки:

— Кто это за тобой приехал?

И тогда девочка, каким-то хриплым, странным и однообразным голосом, как иностранец, который впервые заговорил на нашем языке, но совершенно отчетливо, улыбаясь произнесла:

— Э-то мой о-тец.

Садовник отскочил назад и закричал, как безумный:

— Она говорит! Да как же так, как же это? Говорит? Ты говоришь, доченька, говоришь? Скажи-ка, ты вправду говоришь? — И он опять обнял ее и три раза поцеловал в лоб. — Так, значит, ее не знаками научили говорить, синьора учительница, не пальцами? Да как же это так?

— Нет, синьор Воджи, — ответила учительница, — не знаками. Это уже устаревший метод. Теперь мы учим их по новому, звуковому методу. Разве вы этого не знали?

— Нет, я ничего не знал, — отвечал пораженный садовник. — Меня три года не было в Италии. Мне, правда, писали об этом, да я не понял, ведь у меня всё равно что деревянная башка. Ах, доченька моя, так ты, значит, меня понимаешь, ты слышишь меня? Отвечай-ка мне, ты слышишь, ты слышишь, что я говорю?

— Ну нет, — вмешалась учительница, — вашего голоса она не слышит, так как она глуха. Но по движению ваших губ она понимает слова, которые вы произносите. Вот в чем весь секрет. Она не слышит ни вас, ни тех слов, которые говорит сама; она произносит их потому, что мы выучили ее буква за буквой, как складывать губы и двигать языком, как нужно при этом дышать и как напрягать горло, для того чтобы издавать звуки.

Садовник не понимал и стоял с открытым ртом. Он всё еще не верил, что его дочь может говорить.

— Скажи-ка мне, Джиджа, — шепнул он ей на ухо, — рада ли ты, что твой отец вернулся?

И он выпрямился, ожидая ответа.

Девочка задумчиво посмотрела на него, но ничего не ответила.

Отец смутился.

Учительница засмеялась, а потом сказала:

— Мой друг, она не отвечает вам, потому что она не видела движений ваших губ, ведь вы говорили ей на ухо! Повторите свой вопрос так, чтобы ваше лицо было ей хорошо видно.

Садовник, глядя прямо на дочь, повторил:

— Рада ли ты, что твой отец вернулся и что он не уедет больше?

Девочка, которая всё время внимательно смотрела на его губы, пытаясь заглянуть даже в рот, ясно ответила:

— Да, я ра-да, что ты вер-нул-ся и боль-ше ни-ког-да не у-е-дешь.

Отец восторженно обнял ее, а затем, желая еще раз убедиться, что она, действительно, говорит, он быстро-быстро стал задавать ей вопросы:

— Как зовут твою маму?

— Ан-тония.

— Как зовут твою младшую сестренку?

— А-де-лаида.

— Как называется эта школа?

— Шко-ла глу-хо-не-мых.

— Сколько будет дважды десять?

— Двадцать.

Мы думали, что он захохочет от радости, а он вдруг заплакал. Но это всё-таки были слёзы радости.

— Успокойтесь, — сказала ему учительница, — вы должны радоваться, а не плакать. Вот видите, теперь заплакала и ваша дочь! Ну разве это хорошо?

Садовник схватил руку учительницы и стал целовать ее, говоря:

— Спасибо, спасибо, тысячу раз спасибо, дорогая синьора учительница, и простите меня, что я не умею этого сказать по-другому.

— Но ваша дочь научилась у нас не только говорить, — продолжала учительница, — она научилась читать и считать. Она знает названия всех обычно окружающих нас вещей и немного историю и географию. Сейчас она в начальном классе. Окончив следующие два класса, она будет знать еще больше, а когда выйдет от нас, то в состоянии будет выбрать себе какую-нибудь профессию. Две глухонемые девушки, кончившие нашу школу, работают сейчас в магазинах, обслуживают там покупателей и справляются со своим делом не хуже других.

Садовник снова страшно удивился. Казалось, что всё перепуталось у него в голове. Он смотрел на свою дочь, тер себе лоб, и по лицу его было видно, что ему далеко не все еще понятно.

Тогда учительница обернулась к швейцару и попросила его привести ученицу из приготовительного класса.

Через несколько минут швейцар вернулся с девочкой лет восьми-девяти, которая только несколько дней тому назад поступила в институт.

— Эту бедняжку, — сказала учительница, — мы только начинаем учить. Вот как это делается. Я хочу, чтобы она сказала «е». Смотрите. — Учительница открыла рот так, как это требуется для произношения «е», и знаками показала девочке, чтобы та сделала то же самое. Та послушалась. Тогда учительница знаками показала, чтобы девочка издала звук. Та издала его, но вместо «е» у нее вышло «о».

— Нет, — сказала учительница, — это неверно. — И, взяв обе руки девочки, она одну из них приложила к своей шее, а другую — к груди, и повторила: — «е».

Девочка, которая ощутила теперь движение горла и дыхание учительницы, снова открыла рот и четко произнесла «е».

Таким же образом учительница заставила свою маленькую ученицу произнести звуки «с» и «д», не отнимая ее рук от своего горла и груди.

— Ну, поняли вы теперь? — спросила она садовника.

Да, теперь он понял, но казался еще более удивленным, чем раньше, когда не понимал.

— И так вы учите их говорить? — спросил он после минутного размышления, глядя на учительницу. — И у вас хватает терпения учить так, мало-помалу всех глухонемых, одного за другим, год за годом? Но тогда вы просто святые! Вы просто ангелы небесные! И во всем мире нет для вас достаточной награды!.. Но что я еще хотел сказать?.. Да, вот что, позвольте, мне, пожалуйста, хоть пять минут поболтать наедине с моей дочкой.

Он усадил ее в сторонке и начал расспрашивать. Джиджа отвечала ему, а он смеялся, глаза его блестели, он бил кулаком себя по коленям, держал девочку за руки, смотрел на нее и вне себя от счастья слушал ее голос, как будто это был голос, идущий прямо с неба.

Потом он спросил у учительницы:

— Не смогу ли я поблагодарить синьора директора?

— Директора сейчас здесь нет, — ответила учительница, — но есть кто-то другой, кого вам следует поблагодарить. У нас каждая новенькая девочка поступает на попечение одной из старших учениц, которая старается ей заменить сестру или мать. За вашей девочкой ухаживала одна славная глухонемая семнадцати лет, дочь булочника, которая очень полюбила Джиджу. Вот уже два года, как она каждое утро помогает ей одеваться, причесывает ее, учит ее шить, чинит ей платье, проводит с ней свободное время. Луиджа, как зовут твою маленькую маму?

Девочка отвечала с улыбкой:

— Кате-рина Джор-дано. — Потом она прибавила, обращаясь к своему отцу: — о-чень, о-чень хо-ро-шая.

По знаку учительницы швейцар снова вышел и сейчас же вернулся с глухонемой девушкой. Это была рослая блондинка с веселым лицом, одетая также в розовое полосатое платье и серый передник. Девушка остановилась в дверях и покраснела. Потом, рассмеявшись, опустила голову. У нее была фигура взрослой женщины, но казалась она девочкой.

Дочка Джорджо бросилась ей навстречу, взяла за руку, как ребенка, и потащила к отцу, говоря при этом своим хрипловатым голосом:

— Ка-те-рина Джор-дано.

— Ах, милая барышня! — воскликнул садовник и протянул было руку, чтобы приласкать ее, но не решился и продолжал повторять: — Ах, милая барышня, бог да благословит вас. Да пошлет вам небо радость и утешение, будьте вы и все ваши близкие всегда счастливы. Вы славная девушка… Я простой рабочий, бедный отец семейства, и я от всего сердца желаю вам счастья!

Старшая девушка ласкала младшую, не поднимая глаз и не переставая улыбаться, а садовник продолжал смотреть на нее, как на мадонну.

— На сегодня вы можете взять к себе свою дочку, — сказала учительница.

— Еще бы я не взял ее! — отвечал Джорджо. — Я увезу ее с собой в Кондову и верну ее вам завтра утром… Вот было бы здорово, если бы я не взял ее!