Само совершенство. Дилогия

Джулия открыла рот, чтобы сказать, что она понимает, что она… но в горле встал ком, мешающий говорить, и потому она лишь кивнула.

Тереза Уилмер заглянула в бездонные синие глаза девочки и сама почувствовала, как сжалось горло. Погладив Джулию по спутанным кудряшкам, она пробормотала:

– Может, однажды ты решишь отрастить волосы. Они у тебя будут красивые и густые.

Джулия обрела наконец голос и озабоченно наморщила лоб.

– Эта леди, миссис Мэтисон, она ведь не станет завивать их на бигуди, вплетать в них ленты или завязывать банты?

– Не станет, если ты сама этого не захочешь.

Джулия вышла из кабинета, оставив Терезу Уилмер в размягченном состоянии. Заметив, что дверь в кабинет осталась приоткрытой, и зная, что ее секретарша ушла обедать, Тереза подошла к двери, чтобы закрыть ее. Она уже взялась за ручку, когда заметила, что Джулия сделала крюк, подошла к журнальному столику и, задержавшись возле него разве что на мгновение, направилась к пустующему месту секретарши.

После ее ухода на журнальном столике осталась лежать пригоршня леденцов, а на пустом столе секретарши – красный карандаш и шариковая ручка.

Голос Терезы охрип от переполнявших ее эмоций: радости, гордости, чувства выполненного долга. Она прошептала вслед Джулии:

– Твоя жизнь – чистый лист, и ты ничем не хочешь его запятнать. Ведь верно, моя хорошая? Вот и умница!

Глава 3

Школьный автобус остановился перед уютным домиком в викторианском стиле, который Джулия вот уже три месяца считала своим домом. Те самые три месяца, что она прожила у Мэтисонов.

– Ну вот, Джулия, мы и приехали, – сказал водитель автобуса. Он, как и всегда, был доброжелателен, но никто из ее новых друзей не помахал ей на прощание, как обычно. Это холодное подозрительное молчание вызвало в ней приступ животного страха, от которого во рту появился металлический привкус и заболел живот. Джулия еле волокла ноги, плетясь к дому по заснеженной тропинке. Накануне в школе кто-то украл деньги, которые учительница собирала на обеды. Они пропали прямо из ее стола. По поводу этой кражи всех учеников в ее классе опросили, но получилось так, что именно Джулия в тот день задержалась в кабинете дольше других – ей надо было доделать задание по географии. И поэтому именно она стала главной подозреваемой. Не только потому, что у нее была прекрасная возможность украсть деньги, но и потому, что она была здесь новенькой, была чужой – девочкой из большого города, и, поскольку ничего подобного до сих пор не случалось в этом классе, все считали ее виновницей кражи. Сегодня днем, ожидая у двери кабинета директора школы, когда ее пригласят войти, Джулия услышала, как мистер Дункан сказал своей секретарше, что собирается позвонить преподобному Мэтисону и его жене и рассказать о краже денег. По всей видимости, мистер Дункан ему уже позвонил, потому что машина преподобного Мэтисона стояла у дома, а он редко возвращался домой так рано.

Когда Джулия дошла до калитки в невысокой беленой ограде из штакетника, колени ее уже дрожали так сильно, что стукались друг о друга. Мэтисоны поселили ее в отдельной комнате, которую она считала своей, с кроватью под балдахином и цветастым нарядным покрывалом, но не по этой нарядной комнате она будет скучать так сильно, как по ежевечернему ритуалу – сказке на ночь и поцелую перед сном. И еще по смеху. И по их красивым голосам. О, у них у всех такие ласковые, такие добрые и такие веселые голоса! При одной мысли о том, что она больше никогда не услышит, как Джеймс Мэтисон говорит ей: «Спокойной ночи, Джулия. Не забудь помолиться, моя хорошая», – Джулии хотелось броситься на снег и зарыдать в голос. И как сможет она жить дальше, если никогда больше не услышит, как Карл и Тед, которых она уже привыкла считать своими старшими братьями, зовут ее поиграть с ними или сходить в кино. Никогда больше не пойдет она в церковь со своей новой семьей, никогда не сядет на первую скамью вместе с ними, никогда не будет слушать, как преподобный Мэтисон говорит о Боге почтительно внимающим каждому его слову прихожанам. Вначале в церкви ей не очень нравилось: служба казалась бесконечно долгой, и скамейки были твердыми, словно на камне сидишь. Но со временем она стала вслушиваться в то, что говорил священник, и почти что начала верить в то, что Он существует – этот добрый, любящий Бог, которому есть дело до каждого, даже до такой негодной девчонки, как Джулия Смит. Стоя по щиколотку в снегу, Джулия пробормотала «пожалуйста», обращаясь к Богу, о котором рассказывал преподобный Мэтисон, но в глубине души она знала, что просит напрасно.

Надо было догадаться, что все случившееся с ней слишком хорошо, чтобы продлиться долго, с запоздалой горечью осознала Джулия, и слезы, которые она так долго сдерживала, заволокли глаза. На мгновение она позволила себе понадеяться на то, что все ограничится поркой, что ее не станут отправлять назад в Чикаго, но она слишком хорошо знала жизнь, чтобы цепляться за эту надежду. Ведь ее приемные родители не верили в действенность порки, но зато считали ложь и воровство серьезными преступлениями, в равной степени неприемлемыми Богом и ими самими. И Джулия пообещала им не лгать и не воровать, и они ей поверили.

Лямка новой нейлоновой сумки, в которой Джулия носила книги, соскользнула с ее левого плеча, и сумка упала на снег. Джулия в своем горе даже не обратила на это внимания. Волоча сумку за вторую лямку, она в немом ужасе подошла к крыльцу.

На кухонном столе остывало ее любимое лакомство – печенье с кусочками шоколада. Обычно от вкусного запаха этого печенья у Джулии текли слюнки, но сегодня к горлу подступил рвотный ком, потому что Мэри Мэтисон никогда больше не будет готовить это лакомство специально для нее. На кухне, что удивительно, никого не оказалось, и, заглянув в гостиную, Джулия обнаружила, что и она пуста. Однако из спальни братьев доносились знакомые голоса. Повесив дрожащей рукой сумку с книгами за лямку на крючок для одежды в прихожей, Джулия стянула новую белую стеганую зимнюю куртку и повесила поверх сумки, после чего поплелась по коридору в комнату братьев.

Карл, ее шестнадцатилетний сводный брат, увидел Джулию в дверях их общей с братом спальни и, обняв «сестренку» за плечи, сказал:

– Привет, Джули-Горошина. Что думаешь о нашем новом плакате?

Обычно Джулия всегда улыбалась, когда они ее называли этим ласковым прозвищем, но сейчас ей хотелось завыть от тоски, потому что так ее теперь никто больше не будет звать. Тед, который был на два года младше Карла, улыбнулся и показал на плакат с фотографией их нового кумира, кинозвезды Зака Бенедикта.

– Классный, правда? Когда-нибудь я куплю себе мотоцикл как у него.

Джулия сквозь слезы взглянула на большой, от пола до потолка, постер с изображением широкоплечего и неулыбчивого мужчины, стоявшего возле мотоцикла.

– Круче не бывает, – согласилась Джулия. Язык шевелился с трудом. – А где ваши мама и папа? – уныло спросила она. Приемные родители Джулии с самого начала предложили ей называть их мамой и папой, на что она с готовностью согласилась. Но теперь, зная, что она вот-вот будет лишена этой привилегии, Джулия решила упредить события. – Мне надо с ними поговорить. – Голос ее уже был хриплым от едва сдерживаемых слез, но она решила, что чем раньше все это закончится, тем будет лучше, потому что страх перед неизбежным стал уже невыносимым.

– Они у себя в спальне. Шепчутся о чем-то, – сказал Тед, не сводя с плаката восхищенного взгляда. – Мы с Карлом собираемся завтра вечером в кино на новый фильм с Заком Бенедиктом. Хотели и тебя с собой взять, но мама не разрешила – в фильме много драк, и его не позволяют смотреть детям до тринадцати. – Неохотно оторвав взгляд от своего кумира, Тед посмотрел на Джулию и увидел ее страдальческое лицо. – Эй, детка, не расстраивайся ты так. Мы возьмем тебя в кино в следующий раз, когда…

Дверь в комнату отворилась, и приемные родители Джулии вышли в коридор. Лица у них были мрачные.