Нашествие

«Тяжёлое и запутанное наследство» тридцать восьмому! – повторил Коити. – Интересно, а какое он мог ещё оставить?»

«…Международная обстановка за этот год усложнилась до крайности… внутри ряда стран обострились социальные кризисы, грозящие нарушить гражданский мир…»

«Нарушить гражданский мир»! – подумал он. – А где они его нашли, этот «гражданский мир»? Половина земного шара готовится воевать, вторая половина готовится защищаться!»

В этот момент настольная лампа стала мигать и несколько раз была готова погаснуть совсем. Коити ударил кулаком по столу:

– Коматта-на! Лампочка перегорает или опять перебои на электростанции?

«…Год тому назад можно было убаюкивать себя надеждами на общее оздоровление мирового хозяйства, за которым обычно следует политическое умиротворение. Сейчас нет и этого утешения. За последние полгода в некоторых государствах экономический подъём сменился депрессией…»

«Нет, это читать невозможно!» – Он побежал глазами по строчкам, выхватывая лишь отдельные слова и куски предложений: «…промышленные темпы замедлились… идет затоваривание рынка… растет армия безработных… рискованные опыты Рузвельта… полная неуверенность в завтрашнем дне и невозможность… завоевания Версаля…»

– О! – Он увидел, и его заинтересовало упоминание Версаля: «Это надо внимательно, про это полковник может спросить». И он вчитался: «…завоевания Версаля!., пошли на блок с большевиками…» Ага, вот: «…Вхождение Москвы в Женеву санкционировало… союз государств, которые ведут теперь лицемерную войну за «мир и свободу», вкладывая каждое своё содержание в эти слова. При помощи Москвы и в надежде на неё Англия, Франция и Америка пытались сохранить незыблемыми основы Версальского мира, разделившего весь мир на побеждённых и победителей, бедных и богатых. Безумно было бы мечтать, что такое положение вещей продлится многие годы. В противовес красной агрессии Москвы и сытому эгоизму держав-победительниц рано или поздно должен был создаться блок государств, которые не могли примириться ни с идеологией московских бунтарей, ни с нежеланием богатых расстаться с частью своих приобретений. В истёкшем году блок таких государств уже оформился. Ниппон, Германия и Италия образовали тот «треугольник», на который с ненавистью смотрят в Москве и с нескрываемой тревогой – в Париже, Лондоне и НьюЙорке. Чем дальше, тем шире…»

«И правда, «чем дальше, тем шире». – Он вздохнул и усмехнулся журналистскому штампу, положил газету, и его заинтересовала собственная только что возникшая мысль: «Интересное это оружие – журналистика. Важно только то, в чьих руках оно оказалось, – эта винтовка или пистолет, а может быть, граната! – Он посмотрел название газеты – «Заря»! – Автор наверняка сам или его отец воевал за Антанту, за этот самый Версальский мир! Как всё быстро меняется!» – подумал он и снова побежал по строчкам: «…Оглядываясь на пройденный за этот год путь, проживающая на территории Маньчжоу-Го русская эмиграция с чувством удовлетворённой гордости может сказать, что многое в этом направлении ею уже сделано. Процесс консолидации зарубежных дальневосточных сил проходит чрезвычайно интенсивно и плодотворно…»

Коити посмотрел в конец статьи и прочитал завершающие строки: «…Что делать! Не ошибается, в конце концов, тот, кто ничего не делает. Но, спотыкаясь и падая, сбиваясь с дороги, зачастую идя неверными путями, русская дальневосточная эмиграция все же направляется к этой заветной цели, имя которой – Великая Россия».

– Оясуминасай! Молодцы! Доехали, наконец, и до «Великой России»! Ладно, перед полковником уже стыдно не будет! – Коити поискал глазами по странице. – Что дальше? Ага, Андрей Перелыгин! Новогодние стихи:

«А лучше не верить! – подумал Коити и увидел следующую строчку. – Вот! Это интересно!»

– До старости ещё дожить надо, – сказал Коити вслух; он сидел и смотрел, что можно было бы ещё прочитать. – Сатовский-Ржевский! Его пожелания всем ближним на 1938 год!

«Земля закончила ещё один апоплексический оборот вокруг…»

– Какой-какой? «Апоплексический»? – повторил он то, что только что прочитал, и поднёс газету ближе к свету. – «Эллиптический»! Нет! – Он кинул газету на стол. – Я так больше не могу!..

Не успел он договорить, как зазвонил телефон, и он взялся за трубку:

– Моси-моси!

– Господин лейтенант, вас ждут! – В трубке была русская речь.

– Алло! Да, извините, сейчас буду!

Через минуту лейтенант Коити Кэндзи осторожно постучал в высокую коричневую деревянную дверь заместителя начальника миссии.

– Входите!

Кэндзи открыл дверь и перешагнул порог.

– Присаживайтесь! – произнёс сидевший за письменным столом полковник.

Кэндзи прошёл на середину кабинета, поклонился висевшим на стене портретам Микадо и императора Маньчжоу-Го и сел в кожаное кресло, стоявшее напротив стола полковника Асакусы.

Асакуса перебирал лежавшие на столе документы.

Кэндзи уже знал его привычку не сразу начинать разговор и воспользовался паузой. Он с удовольствием, как это было уже не в первый раз, обвёл взглядом кабинет и стоявшую в нём мебель. Её было много, она была русская, большая, тяжёлая, громоздкая, но, что его всегда удивляло, удобная. Кроме письменного стола с ярким прямоугольником зелёного сукна, стоявшего у окна в дальнем правом углу, в кабинете вдоль всей левой стены были высокие, до потолка, книжные стеллажи. Между ними висела большая карта Маньчжурии, чаще всего задёрнутая шёлковой занавеской. В дальнем углу у другого окна стоял всегда накрытый европейским чайным сервизом низкий столик и рядом с ним два кресла.

Над головой Асакусы висели портреты императора Японии, императора Маньчжурии и государственный флаг Маньчжурской империи. Половина стены за спиной хозяина была закрыта длинной японской, крашенной чёрным лаком шести створчатой ширмой с перламутровой инкрустацией.

Не отрывая взгляда от бумаг, Асакуса спросил:

– Как продвигаются дела с Сорокиным?

– Никак, господин полковник!

– Почему? – Асакуса поднял глаза.

– Я получил дело на него две недели назад, ещё до Нового года, и планировал встречу в конце этой недели до их Рождества. Но вот уже неделю он шатается, прошу прощения, по притонам в Фуцзядяне, пьёт и кричит, что «мы победим Советы и принесём в Россию победу на японских штыках!». Думаю, до крещенских праздников он не остановится. Трезвый, когда с ним можно разговаривать, бывает крайне редко.

– Значит, вы с ним пока не познакомились?

– Нет, господин полковник, я подумал, что в такой ситуации трудно даже предположить, что может из этого получиться, и решил подождать, пока он придёт в себя, планировал…

– Понятно, после их Крещения, – задумчиво сказал Асакуса. – Может, оно и к лучшему, что не познакомились!.. А пить они не умеют!

Кэндзи удивлённо посмотрел на своего начальника, он везде слышал как раз обратное. Асакуса перехватил его взгляд:

– А вам, видимо, говорили, что пить русские умеют? – Он покрутил пальцами бамбуковую кисточку для письма и уложил её поверх тушечницы. – Пить можно, когда хорошо или чтобы было хорошо. А они пьют, когда плохо, – а это плохо. Хотя, с другой стороны, им больше ничего не остаётся. На чужбине хорошо жить и пить, когда твоя родина, как у нас с вами, – с тобой, а не против тебя.

Асакуса встал из кресла и, опираясь на катану, начал выходить из-за стола.