Страница 24 из 30
Не я их выдал -моя боль.»
Он мне показывает палец,
где вырван был при пытке
ноготь,
и просит он,
беззубо скалясь,
его фамилии не трогать.
«Вдруг живы мать моя,
отец?!
Пусть думают, что я -мертвец.
За что им эта уег§иеп2а15?» -и наливает ром с тоской предатель молодогвардейцев своей трясущейся рукой.
В бытность мою пионером неподалёку от метро «Кировские ворота», в ещё не снесённой тогда библиотеке имени Тургенева, шла читательская конференция школьников Дзержинского района по новому варианту романа «Молодая гвардия».
Присутствовал автор - молодо-седой, истощённо красивый. Переделка романа, очевидно, далась ему нелегко, и он с заметным напряжением вслушивался в каждое слово, ввинчивая кончики пальцев в белоснежные виски, как будто его скульптурную голову дальневосточного комиссара мучила непрерывная головная боль.
Мальчики и девочки в пионерских галстуках, держа в руках шпаргалки, на сей раз составленные с горячим участием учителей, пламенно говорили о том, что если бы они оказались под гестаповскими пытками, то выдержали бы, как бессмертные герои Краснодона.
Я незапланированно поднял руку. В президиуме произошёл лёгкий переполох, но слово мне дали. Я сказал:
- Ребята, как я завидую вам, потому что вы так уверены в себе. А вот у меня есть серьёзный недостаток. Я не выношу физической боли. Я боюсь шприцев, прививочных игл и бормашин. Недавно, когда мне выдирали полипы из носа, я страшно орал и даже укусил врача за руку. Поэтому я не знаю, как бы я вёл себя во время гестаповских пыток. Я торжественно обещаю всему собранию и вам, товарищ Фадеев, по-пионерски бороться с этим своим недостатком.
Величественная грудь представительницы гороно тяжело вздымалась от ужаса. Но она мужественно держалась, в последнее мгновение заменив крик общественного возмущения, уже высунувшийся из её скромно накрашенных губ, на глубокий педагогический вздох.
- Этот мальчик - позор Дзержинского района. - сказала она скорбным голосом кондитера из «Трёх Толстяков», когда в любовно приготовленный им торт с цукатами и кремовыми розочками плюхнулся влетевший в окно продавец воздушных шаров. - Надеюсь, что другие учащиеся дадут достойный отпор этой вражеской вылазке.
Неожиданно для меня из зала выдернулся Ким Карацупа, по кличке Цупа, который сидел на парте за моей спиной и всегда списывал у меня сочинения по литературе. Цупа преобразился. Он пошёл к трибуне не расхлябанной марьинорощинской походочкой,
15 позор (исп).
обычной для него, а почти строевым шагом, как на уроках по военному делу. Цупа пригладил рыжие вихры и произнёс голосом уже не пионера, а пионервожатого:
- Как сказал Короленко: «Человек создан для счастья, как птица для полёта». Но разве трусы, боящиеся наших советских врачей, могут летать? Таких трусов беспощадно заклеймил Горький: «Рождённый ползать летать не может». Трусость ужей не к лицу нам, продолжателям дела молодогвардейцев. Мы, пионеры седьмого класса «б» 254-й школы, единодушно осуждаем поведение нашего одноклассника Жени Евтушенко и думаем, что надо поставить вопрос о его дальнейшем пребывании в пионерской организации.
- Ну почему единодушно? Говори только за себя! - услышал я голос моего соратника по футбольным пустырям Лёхи Чиненкова по кличке Чина, но его выкрик потонул в общих аплодисментах.
- Постойте, постойте, ребята. - вставая, сказал неожиданно высоким, юношеским голосом Фадеев. Лицо его залил неестественно яркий, лихорадочный румянец. - Так ведь можно вместе с водой и ребёнка выплеснуть. А вы знаете, мне понравилось выступление Жени. Очень легко - бить себя в грудь и заявлять, что выдержишь все пытки. А вот Женя искренне признался, что боится шприцев. Я, например, тоже боюсь. А ну-ка, проявите смелость, поднимите руки все те, кто боится шприцев!
В зале засмеялись, и поднялся лес рук. Только рука Цупы не поднялась, но я-то знал, что во время прививки оспы за билет на матч «Динамо» - ЦДКА он подсунул вместо себя другого мальчишку под иглу медсестры.
- Не тот трус, кто высказывает сомнения в себе, а тот трус, кто их прячет. Смелость -это искренность, когда открыто говоришь и о чужих недостатках, и о своих. Но начинать надо всё-таки с самого себя, - сказал Фадеев почему-то с грустной улыбкой.
Зал, только что аплодировавший Цупе, теперь так же бурно зааплодировал писателю. Величественная грудь представительницы гороно облегчённо вздохнула.
- Наш дорогой Александр Александрович дал нам всем пример здорового отношения к своим недостаткам, когда он учёл товарищескую критику и создал новый, гораздо лучший вариант «Молодой гвардии», - сказала она.
Фадеев снова ввинтил кончики пальцев в свои белоснежные виски.
Мой старший сын
ковёр мурыжит кедом.
Он мне, отцу,
и сам себе -
неведом.
Кем будет он?
Каким?
В шестнадцать лет он сам -
ещё не найденный ответ.
Мой старший сын стоит на педсовете,
мой старший сын -
мой самый трудный сын,
как все на свете
замкнутые дети, -
один.
Он тугодум,
хотя смертельно юн.
Есть у него проклятая привычка
молчать - и всё.
К нему прилипла кличка
«Молчун».
Но он в молчанье всё-таки ершист. Он взял и не по-нашему постригся, и на уроке
с грозным блеском «фикса» учительница крикнула: «Фашист!»
Кто право дал такое педагогу
бить ложную гражданскую тревогу
и неубийцу -
хоть он утопись! -
убить презренным именем убийц?!
О, если бы из гроба встал Ушинский,
он, может быть, её назвал фашисткой.
Но надо поспокойней, наконец.
Я здесь необъективен.
Я отец.
Мой старший сын -он далеко не ангел. Как я писал:
«застенчивый и наглый», стоит он,
как побритый дикобраз,
на педсовет не поднимая глаз.
Молчун,
ходящий в школьных Стеньках Разиных, стоит он
антологией немой
ошибок грамматических и нравственных, а всё-таки не чей-нибудь, а мой.
Мне говорят с печалью на лице:
«Есть хобби у него -
неотвечайство.
Ну отвечай же, Петя,
приучайся!
Заговори хотя бы при отце!
У вас глухонемой какой-то сын.
В нём -
к педагогам явная недобрость. Позавчера мы проходили образ Раскольникова. Вновь молчал, как сыч. Как подойти к такому молчуну? Ну почему молчал ты, почему?»
Тогда он кедом ковырнул паркет и вдруг отмстил за сбритые волосья: «Да потому, что в заданном вопросе вы дали мне заранее ответ.»
И тут пошло -
от криков и до писка:
«Я спрашивала,
как заведено,
по всей методологии марксистской, по чётким уложеньям гороно. Ну что ты ухмыляешься бесстыже? Вы видите теперь -нам каково?
Вы видите, какой ваш сын?» -
«Я вижу».
И правда,
вдруг увидел я его.
. Мы с ним расстались после педсовета. Унёс он молчаливо сквозь толпу саднящую ненайденность ответа и возрастные прыщики на лбу.
И я молчун,
хоть на слово и хлёсток, молчун,
который мелет без конца, зажатый,
одинокий, как подросток, но без отца.
У меня есть ещё два сына - Саша и Тоша. Их пока не вызывают на педсоветы, поскольку Саше - только шесть, а Тоше - пять.
Когда я учил Сашу читать, дело шло туго, но он - очевидно, по Фрейду - мгновенно прочёл вслух слово «юбка». Как и большинство детей на земле, мои сыновья постоянно около юбок, а не около моих шляющихся неизвестно где штанов. Саша вовремя начал ходить, вовремя заговорил. У Саши странная смесь взрывчатой, во все стороны расшвыриваемой энергии и неожиданных приступов подавленной сентиментальности. Он может перевернуть всё кверху дном, а потом вдруг замирает, прижавшись лбом к окну, по которому ползут струйки дождя, и долго о чём-то думает.
Тоша плохо отсасывал молоко, не рос, лежал неподвижно. Родничок на его голове не закрывался.
- Плохой мальчик. Очень плохой. - проскрипела знаменитая профессор-невропатолог и безнадёжно покачала безукоризненной белой шапочкой.