Без Поводыря

– Николай Андреевич сегодня дежурным штаб-офицером по отделению назначен, – гораздо более спокойно принялся рассказывать секретарь. – Он и депешу с телеграфа получил. Из Санкт-Петербурга. Подписана главноуправляющим Вторым отделением, графом Паниным. И с визой «к немедленному исполнению» советника от Министерства юстиции Главного управления, статского советника Спасского. Велено вас, Герман Густавович, арестовать и препроводить в Омскую гауптвахту.

– Вот как? – удивился я. Известие и правда оказалось несколько неожиданным. – И снова никаких обвинений не предъявлено?

– Точно так, ваше превосходительство, – клюнул головой Миша. – Однако же ныне вовсе не Киприян Фаустипович в Томске надзором ведает. А господин…

– А господин майор и палец о палец не ударит, чтобы кого-то выручить, – кивнул я. – Только непонятно – с чего Афанасьев-то вместо унтера с солдатами мне записку с предупреждением решил прислать?

– Думается мне, Герман Густавович, что их благородие – весьма умный человек. И хорошо осведомлен о… О ваших друзьях в столице. Штабс-капитан извещает также, что сразу после обеда пошлет вестового к господину Катанскому с рапортом, в котором настоятельно порекомендует уточнить распоряжение у вышестоящего начальства, прежде чем ссориться с такой… гм… фигурой. И еще – есть у нас с Иринеем Михайловичем подозрения, что наш Николай Андреевич имеет регулярные сношения с…

– С Мезенцевым? – скривился я. – Ничуть этому не удивлюсь. Так же, как и тому, что майор наверняка уже каким-то образом стакнулся с… с кем-либо из окружения графа Панина. Хотя… Зная… эм… таланты нашего майора, может статься, что ничего подобного ему и в голову не пришло.

Карбышев понятливо хихикнул.

– Ладно. Это может оказаться даже забавным. Сейчас напишем несколько писем, а потом отправимся в Омск. А вы с Варежкой…

– Э… Ваше превосходительство. Прошу прощения, но в списке лиц, подлежащих аресту, есть и Ириней Михайлович.

– Вот как?! Кто еще?

– Фризель, Менделеев. Конечно же господа Потанин с Ядринцовым. Кузнецов, Колосов, Усов…

– Ого! Это меняет дело.

– Пестянов просил известить вас, Герман Густавович, что он намерен подождать, пока вы не выручите всех, в каком-нибудь одному ему известном месте.

– Это разумно. Немедленно разошли эту рекомендацию и всем остальным из того списка. А сам… – Я посмотрел в глаза ждущего моего приказа молодого человека и вдруг осознал, что больше не имею морального права ему приказывать. Он кинулся искать меня по городу, и это яснее ясного говорило, что служит уже не за положенное жалованье или в надежде на скорую карьеру. Уж мне ли не знать, что настоящей верности не купишь ни за какие деньги.

– Миша. Понимаешь… При последней встрече с госпожой Бутковской разговор вышел несколько скомканным… А для меня очень важно знать со всей определенностью, какая только может быть возможна, кто же… Да что это со мной?! Миша, есть подозрение, что малыш, рождение которого Карина Петровна ожидает, может быть моим. Не мог бы ты…

– Конечно, Герман Густавович, – легко согласился Карбышев, натянув понимающую улыбку. И тут же вновь озабоченно нахмурил брови. – А вы, ваше превосходительство? В Омск?

– Теперь уже нет, – покачал я головой. – А ну как кого-то Катанскому все-таки удастся арестовать?! Один Господь знает, как обойдутся с моими людьми, если я окажусь в соседнем с ними каземате гауптвахты. На свободе же руки у меня останутся не связанными. Так что…

– Смею ли я предложить вам убежище? – заторопился секретарь. – Дело в том, что нашей семье принадлежит хутор в верховьях Кайгура. А совсем рядом, в трех верстах, хуторок Безсоновых, где тоже вас с радостью примут.

– Это в Мариинском округе или уже в Алтайском Кузнецком? – заинтересовался я.

– В Томском, ваше превосходительство, – засмеялся Карбышев. – Почти на границе с Кузнецким.

– Спасибо, Миша. Я этого не забуду. Но пока мне лучше держаться где-нибудь поближе к почте. Чтобы выручить своих, мне придется вести обширную переписку. Прошу тебя переселиться в мой дом, хотя бы на какое-то время.

– Да, конечно.

– Отлично! Стану извещать тебя, куда переправлять письма.

Поразительно, как много барахла накопилось всего за два года жизни в Томске девятнадцатого века. Мундиры – целых четыре парадных – и полудюжина более простых, рабочих. Полсотни рубашек. Наверное, не меньше сотни всевозможных шейных платков. Какие-то сюртуки, смокинги и кафтаны. Пальто и шубы. Одних запонок килограмма полтора. Откуда это все? Что-то, помнится, сам покупал или заказывал пошив. В Барнауле, Москве, Санкт-Петербурге. Какие-то вещи, похоже, и не надевал ни разу.

Смешно, право, было смотреть, как Апанас, с совершенно несчастным лицом, пытается упихнуть все это никчемное «богатство» в старый, обитый потертой кожей дорожный кофр. По-моему, совершенно безнадежное занятие. Как, например, и мне – выбрать, какие именно винтовки из заметно распухшей коллекции достойны чести сопровождать опального губернатора? Или что именно из сотен тысяч бумаг личного архива может пригодиться в борьбе за наши с соратниками честные имена?

Умом-то понимал, что, чай, не тридцать седьмой год! Не станут жандармы, в отличие от чекистов, врываться в мою усадьбу, вспарывать подушки и ломать мебель в поисках тайников. Не растащат столовое серебро и не конфискуют остававшееся в моем арсенале оружие. Понимал, но все наличные деньги и особенно важные или дорогие для сердца бумаги забирал с собой. А архив велел тщательно упаковать в кожаные мешки – и уже после замуровать дверь кирпичом.

Откуда-то же это взялось?! Не может же «честь» первооткрывателей метода принадлежать экипажам «черных воронков»! Уж кому, как не мне, знать, что, когда надо, Третье отделение умеет работать жестко и весьма оперативно. Получат соответствующее распоряжение – и ни у кого из них рука не дрогнет разобрать по камешку мой замечательный резной каменный теремок.

И не смей, Герочка, сомневаться. Наслушался я в свое время воспоминаний о том, как действовали сотрудники НКВД при арестах «врагов народа». И думаю, у них были отличные учителя. В общем, дом я покидал с чувством, что именно таким – уютным, безопасным убежищем – его больше никогда не увижу.

Тяжелый дормез выехал за пограничные городские столбы уже в вечерних сумерках. Ну, то есть часов в пять после полудня. Большая часть окон домов светилась праздничными огнями – Крещение все-таки. Люди садились за столы, разливали спиртное. Горели новомодные керосиновые лампы или свечи – восковые у тех, кто побогаче, или сальные – у бедных. Улицы оказались залитыми причудливыми световыми дорожками – словно иллюминацией в честь беглого Лерхе.

Первая станция к югу от Томска – в деревне Калтайской – в сравнении с оставшимся за спиной городом выглядела задворками вселенной. А быть может, именно ими и была. Ну кому нужна последняя перед столицей губернии остановка, когда еще немного, еще два десятка верст – и конец долгого пути? И уж тем более мало кто станет останавливаться, только начав пугающе долгое путешествие. Так и получалось, что станция появилась в деревеньке не в силу необходимости, а велением должностной инструкции. Черным по белому написано и на самом верху завизировано – располагать через каждые двадцать-тридцать верст, на протяжении всего тракта…

Впрочем, нельзя сказать, будто туда и вовсе никто носа не показывал. Всегда находятся излишне переоценившие выносливость лошадей извозчики, или упряжь подведет. Или, не дай Бог, живот у путешественника скрутит – прав, ой, как прав бийский купчина Васька Гилев – прибыль станционные смотрители с перегонов получают, а не с постояльцев белой избы. Иной махинатор так накормит, что в желудок словно углей насыпали. Так скрючит…

А вот мне эта станция подходила как нельзя лучше. Нужно было в спокойной обстановке, не прислушиваясь к шуму за дверьми, не ожидая ареста, написать несколько посланий остававшимся в Томске соратникам. Гинтару – чтобы вновь взялся за ведение моих счетов, Чайковскому, инженерам Штукенбергу с Волтатисом. Это в первую очередь. Не забыть приснопамятного Гилева с Акуловым и Ерофеевых с Нестеровским. Предупредить купцов, чтобы отменили рискованные сделки. Теперь за их спинами не высится грозной тенью авторитет туземного наиглавнейшего начальника.