Без Поводыря

Снега на льду – в пол-аршина. Он еще не успел слежаться, затвердеть, и свободно гуляющий вдоль речных просторов ветер играет поземкой. Тело отвыкло от седла. Как позапрошлой осенью с Принцессы в Барнауле слез, так надолго никуда верхом и не ездил.

Знаю уже, опыт имеется, что труднее всего во второй день будет. Когда натруженные мышцы будут ныть и требовать покоя. Будут дрожать колени, и трудно ловить ритм шага лошадки. И седло превратится из удобного насеста, в котором можно даже бумаги читать, не отвлекаясь на дорогу, в инструмент изощренной пытки.

А потом организм перестроится, вспомнятся навыки. Тревожно косящаяся кобылка успокоится, а я перестану нервно поддергивать поводья при каждом ее неудачном шаге. И вот тогда я наконец-то смогу любоваться окрестностями или вести неспешные беседы с инородцами, считающимися казаками.

Ну и первый день тоже хорош. Усталости еще нет. Душа радуется воле. Легкий морозец пощипывает щеки и покрывает изморозью лохматые бока несуразного моего транспортного средства – маленькой крепконогой толстопузой коняшки.

Лошадей дал Галямов. Конечно, не просто так, а за деньги. Но и за деньги бы не дал, если бы не посредничество Безсонова. Это когда я начальником был, калтайский староста обязан был мои распоряжения выполнять. А теперь – я ему никто и звать меня никак. Он конечно же обо мне слышал от томских казаков, и надеюсь – только хорошее, но его-то со мной вообще ничто не связывает.

Вспомнил бы раньше о существовании такого чуда расчудесного – татарской казачьей станицы – так, быть может, и в поход в Чуйскую степь позвал бы, и к разъездам по тракту приспособил. Но нет. Не вспомнил. Так что справедливо он ко мне отнесся. Заслужил, чего уж там. Ладно, хоть желающим подзаработать разрешил меня сопровождать. Ну и лошадок дал.

Тут ведь дорог нет. Здесь длинноногие кавалерийские скакуны только обузой станут. А такие вот – смешные то ли лошадки, то ли пони – самое то! Шаг за шагом, верста за верстой ложатся под широкие, не знавшие подков копыта.

В пять уже сумерки. Выехали с рассветом, проделали не больше десяти верст, но с зимой не шутят – пора разбивать лагерь. Сил еще полно. Ноги слегка устали, но все равно под пристальными взглядами татар-станичников и двоих пожилых казаков из антоновской сотни достаю топорик. Иду рубить лапник и сухостой на дрова.

Может быть, и зря. Может, и нужно было сесть на сброшенное седло и с надменным видом ожидать, когда для меня все приготовят. И не уверен, что, будь я все еще губернатором, именно так бы и не поступил. Невместно, едрешкин корень, для начальника…

Ну теперь-то чего уж. Не начальник, не инвалид. Невелик труд махнуть десяток-другой раз остро отточенной железкой. Благо и ходить далеко, утопая по пояс в снегу, не нужно. И мохнатые черно-зеленые ели и рыжие, на корню засохшие елочки прямо на берегу.

Рашит уже управился с лошадьми. Животные умные – местную фауну отлично знают, а потому далеко от людей не отходят. Жуют свой ужин из надетых на морды торб. Иногда, прочищая ноздри от пыли и шелухи, забавно пофыркивают.

Мох, железная палочка с насечкой – вроде простенького напильника – и камешек кремня. Загадочный, совершенно недоступный моему пониманию набор. И каждый раз, наблюдая за тем, как ловко казаки умудряются разводить этим приспособлением костры, удивляюсь. Я и спичками-то не с первого раза, если без бересты или заранее приготовленной бумаги.

Уже когда спальные места были готовы и костер горел, догадался – мы далеко не первые выбрали это местечко для привала. Слишком уж удачно лежали бревна вокруг кострища, а на окрестных деревьях встречались следы топора.

– Промысловики тут чуть не все лето стоят, – достаточно чисто, на русском, подтвердил мою догадку Рашит. – Грибы, ягоды. Если вода высокая – лес рубят.

– А что же инспекторы? – удивился я. По простоте душевной считал, будто все лесные богатства здесь давно учтены и вырубка без «билета» невозможна.

– Черный лес, – пожал плечами татарин. И добавил с усмешкой еще что-то на родном языке: – Бу урманда пицен ери.

– Леший злой тут живет, – вроде как перевел один из казаков и тоже рассмеялся. – Мешает деревья считать.

Это означало, как я понял, что по доброй воле лесные инспекторы сюда и не суются. Глупо погибнуть «в медвежьих лапах» из-за десятка бревен. Да и нет здесь так называемого делового леса. Березы, ели. Вдоль рек и ручьев – тальник или ива. По сырым оврагам – осина. Кедровые боры – большая редкость, да и не трогают их туземцы. Лиственницы – тоже мало, а сосен и не сыскать вовсе. Это там, к северу, или к западу, вдоль Томи и Оби – огромные пока еще, совсем чуточку обкусанные по опушкам величественные боры. На километры тянущиеся вдоль главных транспортных артерий. Исправно снабжающие местных жителей древесиной и на постройки, и на корабли с баржами, и дровами, конечно.

Ружья-спенсерки у казаков и какое-то дульнозарядное недоразумение у татар – в пределах вытянутой руки. Поужинали традиционной кашей с кусочками солонины и стали устраиваться спать. И о ночных дежурствах никто даже не заговаривал. Зачем, если есть две широкогрудые собаки? Мелочь лесная и сама к людям не полезет, а что-то серьезное псы встретят. Сами не справятся – не дай бог шатун, – тогда только людей будить станут.

Вновь вспомнил об обещанном царю подарке, тем более что и спать-то не хотелось. Рано еще было. Только-только звезды на небе разгорелись. Я обычно в это время еще за столом сидел. Дел было много, дня не хватало. А теперь вот и устать как следует не успел, и трапеза обильная в сон не потянула. Хотел было с проводниками о собаках поговорить, да пока спальное место себе оборудовал, они уже и засопели. Так и лежал еще часа полтора – смотрел на огонь, слушал, как поскрипывают елки и фыркают лошадки…

Тугояковку нужно было назвать Змеиной речкой. Ох как она, паразитка, извивалась да петляла! Силился по карте вымерять, сколько же мы за второй день пройти успели, – не сумел. Если все изгибы прямой чертой проткнуть, выходило тринадцать верст. А по ощущениям – точно все тридцать.

Часа в четыре проехали устье Гривы – широкого ручья, на котором где-то там, за холмом, спряталась не указанная ни на одной карте деревушка. Собаки гавкнули на что-то невидимое за сугробами и после окрика Ильяса заторопились догонять маленький, всего-то дюжина лошадей, караван. Потом уже, за очередным поворотом, седые казаки поспорили – двое за нами наблюдали или все-таки трое.

– И много в здешних местах таких селений? – поинтересовался я у бородачей.

– А хто их знаит, вашство, – блеснул глазами тот, что постарше да покоренастей. – Одно время много было. Рассейские, как волю дали, будто клопы голодные из-за камня полезли. Ждали их тут, ага…

– Это ведь, ваше превосходительство, только мнится, будто землицы у нас на всех хватит, – поддержал товарища второй антоновец. – А как оглянесся, да присмотрисся, так и все почитай и занято. Энти-то, рассейские, в батраки к добрым хозейвам идти брезгуют. Свободы им надоть. Сами-то людишки хилые…

– Вороватые, – продолжил старший. – И смердит от них… А туды жо… Волю им.

– Вот и лезут куда ни попадя, – и ведь явно не сговаривались. А один за другим, как дикторы с центрального телевидения.

– Уходят в такие вот чернолесья. Полянку найдут или тайгу поджечь пытаются… Баб в соху впрягут, покорябают немного землицу – и рады. Хозя-а-аева!

– А того, дурни, не ведают, что пшеничку у нас не каждому вырастить удается. И не везде. Там, у Чаусского острога, или дальше к югу – всегда пожалуйста. А в здешних местах и сроки надобно знать, и Господа молить.

– Или рожь в землю кидать, а то и ячмень.

– Голодают? – догадался я.

– А и голодают. Лебеда-то их любимая в тайге не водится. Трав с ягодами не знают. На зверя охотиться не умеют…

– Да и справы не имеют. Ни ружей, ни рогатины. А туда же – в Сибирь!

– Так и дать им – чего толку-то? Евойного мужичка соплей перешибить. Куда ему рогатину?