Грамши

«Могу свободно передвигаться по городу и встречаться с товарищами, находящимися на нелегальном положении, потому что полиция не функционирует, так же как и все органы фашистского государства, — все чиновники саботируют. Не знаю, сколько может продолжаться такое положение вещей. После трех лет нелегального положения, когда все были заняты лишь тем, чтобы сохранить организацию, события ввергли теперь партию в очень тяжелые испытания. Надо действовать, вести агитацию, выходить из подполья; товарищу не подготовленные к этому неожиданному скачку, оказались не вполне уверенными в себе. За те два года, что я находился не в Италии, я очень многому научился, приобрел большой опыт, необходимый для того, чтобы работать уверенно…»

Из писем Антонио Грамши можно почерпнуть многое. В них поступь времени, воздух эпохи. Но письма эти не только отражение реальных исторических событий. Это еще и отражение облика человека, писавшего их. И поэтому трудно устоять перед искушением дать эти письма в их первозданной форме, не пересказывая их, а воспроизводя их в том виде, в котором они вылились из-под пера.

При чтении писем Антонио Грамши возникает удивительное ощущение: это нечто вроде живого теплого человеческого голоса, голоса, который, записанный некогда, воспрянул ныне из каких-то электронных тайников. Это ощущение ни с чем несравнимо. Собственная речь Грамши, пусть и зафиксированная некогда письменно, доходит до нас сквозь толщу сорока или пятидесяти лет — едва ли можно охарактеризовать тогдашнюю Италию более метко, более выразительно, более жизненно.

Вот они, эти письма!

Дни проходят тускло и печально. Внешне как будто все застыло: в стране, в массах населения идет огромная подспудная работа, но это скрытые, молекулярные процессы. Для того чтобы понять их, руководить ими, требуется громадное напряжение. Можно совершить, даже невольно, серьезнейшие ошибки (и они действительно совершаются), потому что в каждой области страны свое особое положение, и, для того чтобы контролировать и направлять события по определенному руслу, нужна большая партия, привыкшая к систематической работе, способная во всех своих звеньях осуществлять указания центра. Стоит страшная жара, и я опять страдаю бессонницей, чувствую общую слабость; мне трудно, работа приводит мои нервы в плачевное состояние. Столько нужно было бы сделать, но мне это не удается.

Я думаю о тебе, о том, как сладостно любить тебя, знать, что ты близка мне, хотя ты и далеко. Дорогая Юлька, даже мысль о тебе помогает мне быть сильнее. Но пока мы в разлуке, у меня не будет нормальной жизни: любовь к тебе — такая неотъемлемая часть моего существа, что я не могу чувствовать себя хорошо, когда тебя нет.

Может быть, здесь играют известную роль усталость и воспоминание о той гармонии, которую я ощущал в дни нашего счастья. Но мне кажется все же, что невозможно делить себя на части и быть активным лишь в каком-то одном смысле: жизнь есть нечто целостное, и каждый вид деятельности усиливает все остальные проявления личности…

Начну с моего приезда в Италию, путешествия по железной дороге от Тарвис до Милана через Венецию. Расскажу о моем разговоре с одним фашистом, который хотел, чтобы Италия аннексировала Ниццу, Савойю, Мальту, Тичинский кантон. Этот фашист совсем потерял голову, когда я принялся разыгрывать из себя роль сардинского националиста и научно доказал ему, что фашистская Италия обречена утратить Сардинию: несчастный не знал, что ответить на мои аргументы, и в отчаянии пытался убедить меня, что я не прав. Я развлекался безмерно. Потом я услышал разговор одного промышленника, владельца шелкопрядилен из Скио, с землевладельцем из Падуи, этот разговор произвел на меня мрачное впечатление, так как оба собеседника казались очень уверенными в себе и сильными…

А потом — нечто другое: цветущие красные гвоздики на груди римских рабочих в ту ночь, когда все узнали, что партия призывает ко всеобщей забастовке. Около полуночи я возвращался домой, и весь квартал Порта Пиа, который я пересекал, кишел рабочими с красной гвоздикой на груди: они царили на улицах, на городских окраинах, там чувствовалась атмосфера восстания, в то время как в центре фашисты со своими стилетами и ножами, запрятанными в трости, пытались создать панику. Впрочем, их стилеты исчезали, едва появлялся отряд солдат, готовых открыть огонь. Но… мне было немного грустно, что я вернулся в Италию, когда положение значительно улучшилось; я только слушаю рассказы о терроре, пережитом в самые острые моменты фашистского разгула, знаю от других, как фашисты, думавшие, что я в Турине, охотились за моей тенью и вместо меня избили и изранили моего брата. Я уверен, что они не схватили бы меня, но хотел бы испытать это ощущение: чувствовать, как за тобой яростно охотятся, и уйти от их бессильной ярости.

Представь себе мое положение сегодня: я живу… в одной немецкой семье, которая не знает моего настоящего имени и не знает, что я депутат-коммунист; я разыгрываю из себя серьезного-пресерьезного профессора, меня очень уважают и так пекутся о моем покое, что это даже раздражает.

У меня такое чувство, что я нахожусь в привилегированном положении, потому что ныне волей судеб мне было отведено одно лишь счастье. Моя любовь к тебе слишком сильна, слишком интенсивна, наши жизни настолько слиты, что я не могу освободиться от этих грустных мыслей. Вот. А потому у моего счастья немного вытянутая физиономия. Работы очень много, но она не такая, которая могла бы захватить всю жизнь и все помыслы. События развиваются неумолимо. Нужно реорганизовать партию, которая слаба и в целом работает очень плохо. Я вхожу в политический центр и являюсь генеральным секретарем; должен был бы быть и редактором газеты, но не хватает сил. Я еще малоработоспособен. А надо бы контролировать все, следить за всем. Завтра я выезжаю в Милан и Турин, посмотреть, как работают эти две крупнейшие наши организации. У нас не хватает руководящих работников, особенно в Риме. Собрания, в которых я участвую, радуют преданностью и энтузиазмом товарищей, но в то же время настраивают пессимистически: не хватает общей подготовки. Ситуация складывается превосходно для нас: оппозиционные группы организуют движение военного характера и вооружают… наших товарищей. Фашизм раскалывается, он точно обезумел, не может осуществить ни одного политического мероприятия… Все оборачивается против него. Но развитие событий будет относительно медленным, потому что нас еще слишком мало и мы слишком плохо организованы.

…здесь мне нужно было бы много работать, но не всегда удается сделать то, что нужно. До самых последних дней я был относительно спокоен: мог передвигаться довольно свободно, хотя и с большими предосторожностями. Каждую неделю проводил три-четыре собрания как с руководящими кадрами партии, так и с товарищами из местных организаций. Собрания очень интересны, особенно с рабочей массой. Беседы, споры, информации, проблемы, которые надо решать, принципиальные и организационные вопросы, которые надо улаживать. Тяготение к нашей партии исключительно велико: за месяц пропаганды мы почти утроили число членов, тираж газеты за три месяца вырос на 1200, на нашу литературу громадный спрос, вокруг наших ячеек воссоздаются профсоюзные организации. Чрезвычайный успех имеет наша пропаганда среди крестьян. Наша аграрная секция отпечатала 2000 членских билетов для Национальной ассоциации в защиту крестьян, а из одной только Сиенской провинции запросили 5000 билетов. Все это, конечно, не означает, что мы вышли из затруднений. Партия продолжает фактически, если не юридически, оставаться нелегальной: каждое обнаруженное собрание разгоняют, товарищей арестовывают и по нескольку дней держат в тюрьме. Надо быть очень осторожным в связях, во встречах с товарищами, которые работают в партийном аппарате, чтобы избежать провала, конфискации и уничтожения архивов и бумаг. Раньше меня оставляли в покое, но после убийства депутата-фашиста Казалини я оказался под надзором: на днях меня узнал один туринский фашист и указал на меня группе своих дружков; полиция «с целью защиты» начала тщательно следить за каждым моим шагом, что вынуждает меня тратиться на автомобили, вместо того чтобы пользоваться трамваем, когда надо ехать на какое-нибудь собрание. Не могу написать тебе о куче разных вещей, потому что не доверяю почте. Опыт нашей работы в Италии исключительно интересен и непрестанно выдвигает все новые проблемы, требующие разрешения.