Бронзовый топор

Еще издали Сур услышал шорох хвои под копытами и тяжелое дыхание зверя. Положив на тетиву стрелу, он замер. Впереди был виден небольшой просвет между деревьями, и Сур знал — выбирая более легкую дорогу, олень не минует его.

Зверь появился совсем близко, и охотник хорошо разглядел его. Это был бык трехлеток. Молодые рога уже лезли из темно-коричневого лба и были укутаны серым мягким пушком. Олень еще не начал линять — видимо, и для него нынешняя весна пришла неожиданно.

Звонко щелкнула тетива, и с тихим жужжанием рванулась навстречу зверю стрела, оперенная сизым гусиным пером. Еще несколько прыжков сделал олень, а потом ткнулся в землю мордой — стрела торчала под левой лопаткой глубоко и крепко.

Сур не бросился к добыче. Еще несколько мгновений он выжидал. На том месте, где только что был олень, он вдруг увидел волка и сразу же узнал в нем Иччи. Зверь остановился в замешательстве пораженный увиденным. Иччи в азарте погони не слышала жужжания стрелы и теперь старалась понять, что же произошло — олень лежал на земле, и это было непривычно, пугало.

Охотник шевельнулся. Волчица, еще не увидев его, доверяясь слуху, метнулась в сторону. Сур вышел из кустов. Человек и зверь посмотрели друг другу в глаза. Только теперь охотник догадался, почему ветер не сказал ему, кто гнал оленя, — надо было просто присесть. Ветер нес запах волка над самой землей.

Тихо, стараясь не напугать зверя, Сур заговорил:

— Наши тропы пересеклись, Иччи. Я не знал, что это ты ведешь большую охоту… Ты знаешь мой голос и, быть может, поймешь меня… Я помог тебе, ты помогла мне… Пусть же наша добыча станет общей добычей. Мы разделим ее по справедливости, и каждый возьмет свое…

Иччи, казалось, понимала человека — она не бросилась прочь, но инстинкт заставлял ее грозно рычать и пятиться.

Сур сразу заметил, что Иччи худа и тощий ее живот с большими сосками висит низко, а в глазах, кроме растерянности, бродит блеск неутоленного голода — даже в это благодатное время она не наедалась досыта.

Охотник с удивлением подумал, что Иччи стала матерью, и значит, где-то рядом должно быть ее логово, и еще не нашелся одинокий волк, который бы разделил с ней заботы по выкармливанию волчат. Он знал, так бывает, когда волчица с детенышами остается одна.

Продолжая говорить, Сур пристально рассматривал острую от голода морду Иччи. Бугром выпирала на челюсти неправильно сросшаяся кость.

— Видишь, — уважительно и серьезно сказал охотник, — ты одна не справилась бы с такой добычей. Не разум, а голод велел тебе преследовать оленя. Духи захотели, чтобы мы встретились и помогли друг другу. Теперь каждый возьмет свою долю…

Сур заковылял к убитому оленю, и Иччи сразу притихла, перестала рычать и только жадно смотрела, как человек разделывал тушу. А он, ободрав оленя, завернул в шкуру часть туши и сказал:

— Все, что здесь лежит, все твое. Придет время, и я найду твое логово и посмотрю, кому ты дала жизнь. Было бы хорошо, если бы наши тропы пересекались, и мы бы стали помогать друг другу…

Взвалив на плечи свою ношу, человек заковылял вниз по склону. Он ни разу не оглянулся, но по шороху угадал — Иччи, мучимая голодом, метнулась к добыче.

Глава IX

Волчата подрастали. Теперь, когда Иччи случалось днем оставаться дома, они выбирались из логова и затевали игры. Мохнатые и неуклюжие, голубоглазые волчата набрасывались друг на друга или все вместе теребили Иччи за уши, пытались укусить за морду.

Волчица жмурила свои светлые глаза и не испытанное никогда прежде блаженство охватывало ее существо.

Бурого она не вспоминала. Просто ей порой начинало казаться, что раньше было что-то иное, и сейчас все должно быть по-другому. Чего-то не хватало в жизни Иччи, а чего — она не понимала и не могла вспомнить. Беспокойство иногда становилось таким сильным, что волчица начинала повизгивать, жадно нюхала воздух, тревожно обегала ближние кусты. Потом все становилось прежним и Иччи успокаивалась.

За всю весну не выпало ни капли дождя. Иногда наступали ненастные дни, тучи прижимались к земле, а межу деревьями плавали серые и страшные клочья тумана, сухого, как клубы дыма с далеких пожарищ.

В такие дни у Иччи начинала ныть покалеченная челюсть. Боль была сильной, долго не утихала, и она не могла найти себе места. Волчатам, если они пытались затеять игру, доставалась трепка. Иччи становилась раздражительной и злой. В такие минуты к ней приходил страх. Постоянное ощущение голода усиливало его. И если бы Иччи умела думать, она бы поняла причину. С той поры, как она убежала от человека, Иччи словно потеряла то, что дает природа от рождения волку. Теперь, преследуя или нападая на дичь, она никогда не была уверена в исходе поединка. Клыки ее не поражали насмерть, а хватка ослабела. Случалось, израненная добыча вырывалась от нее и исчезала в чаще. И именно непривычность происходящего лишала волчицу уверенности. В ней ей чудилась угроза, приближение чего-то страшного. Когда наступит это страшное, Иччи не знала, но что оно придет, безошибочно подсказывал ей инстинкт. Волчица теперь все реже нападала на крупную дичь, питаясь и выкармливая детенышей птенцами куропаток и глухарей, бурундуками и мышами.

Все чаще ей вспоминался случай, когда ее охотничья тропа пересеклась с тропой человека. Она вспоминала оленя, и вкус свежего мяса, и тяжесть большого куска, и такое непривычное ощущение сытости и тепла во всем теле. Чувство сытости заслоняло все — и испытанный при встрече страх, и растерянность.

Человек появился в жизни Иччи снова на закате одного из дней, когда на смену поре цветения трав приходит пора рождения ягод. Странно, но волчица не слышала его шагов.

Сильно припадая на изуродованную ногу, он неожиданно вышел из-за кустов рядом с логовом.

Иччи вскочила с земли. Шерсть на ней встала дыбом, и она зарычала, готовая броситься на человека. Волчата стремительно скрылись в норе. Сур замер на месте. Несколько мгновений они смотрели друг на друга — человек и волк. Иччи готова была любой ценой защитить волчат — она была уверена, что человек пришел убить ее детенышей. Но тот вдруг опустился на землю и закивал головой, расставил локти и широко раскинул в стороны руки.

Иччи растерялась. Теперь человек был одного с ней роста и сразу сделался не страшным. Продолжая рычать, волчица попятилась, отступила в сторону.

А Сур заговорил. И в голосе его не было угрозы. Голос звучал тихо, мягко и напомнил Иччи дни, проведенные ею в пещере. С человеческим голосом не было связано ощущение боли — скорее он напоминал о запахе свежего мяса и мягком тепле от костра, который каждый раз с наступлением ночи разводил человек.

Шерсть на загривке волчицы опустилась. Сур медленно, стараясь не испугать ее, развязал кожаный мешок и достал большой кусок мяса. Протянув руку как можно дальше, он положил его на траву.

Человек продолжал говорить. И голос его успокаивал, как тихий бег ручья по песчаному руслу.

Иччи только на миг бросила взгляд на мясо и отвернулась, хотя к горлу поднималась липкая и тягучая слюна голода.

Человек стал медленно, не вставая с колен, пятиться, волоча за собой длинную палку с острым концом. Скоро он исчез за кустами, и его не стало слышно. Иччи прокралась следом, но человека уже не было. Только где-то далеко внизу, на склоне, негромко хрустнула ветка.

Тогда Иччи вернулась к логову и несколько раз обошла вокруг оставленного человеком мяса…

Глава X

Спустившись с холма, Сур вытер вспотевший от напряжения лоб и, отыскав сочившийся из мха ручеек, жадно напился ледяной воды. По земле уже бродили призрачные тени вечера. Он заспешил к пещере, чтобы успеть укрыться от духов ночи у яркого пламени костра.

Торопливо ковыляя по дну логова, пробираясь через кустарник, Сур думал об Иччи. Думал о том, что теперь, когда он пришел к ее логову, волчица может увести волчат. Так, наверное, и случится. Но он пойдет по их следам, найдет выводок и снова оставит им мяса. С той поры, когда Сур поделил с Иччи оленя, его не покидала странная, пугающая мысль — предложить волчице охотиться вместе.