Страница 10 из 96
— Не найдется ли здесь местечка, где бы я мог петь свои протяжные, заунывные песни — слова так и тают у меня на устах, так и просят, чтобы я сложил их в сладкозвучную песню.
— Есть здесь место и для твоих песен, — отвечали ему женщины, — есть и рощи для веселых игр, есть и лужайки для шумной пляски.
И запел Лемминкяйнен могучие, заветные песни своей родины, и выросли около него из земли кусты ароматного боярышника, а перед ним поднялся высокий дуб с золотыми желудями на ветвях, а на том дубе сидела кукушечка, и каждый раз, как она открывала рот, из него выливалось яркое золото, а из–под крыльев сыпалось светлое серебро на землю. Он пел, и от песен его обращался песок в крупные жемчужины, простой булыжник становился блестящим драгоценным камнем, и золотые цветы вырастали на земле. Все слушали его с восторгом и с изумлением глядели на то, что происходило у них на глазах.
— Спел бы я вам и получше песенку, кабы сидел теперь за столом не под открытым небом, а под кровлей дома.
И вот все принялись наперебой звать его к себе, стараясь расхвалить свой дом и семью. Наконец Лемминкяйнен пришел в один дом, и когда стали его угощать, он только рукой махнул, и на стол явилось множество золотых блюд с вкусными кушаньями, а по краям чинно расставились кружки с пенистым медом и крепким пивом. И долго пил он в том доме и веселился и других веселил своими чудными песнями.
На другой день пошел Лемминкяйнен по острову и стал заходить в каждую деревню, стал заглядывать в каждый дом — и все удивлялись его песням и их могучей таинственной силе. И всюду ласкали его; все звали разделять с собою пиры и забавы, участвовать вместе в веселых празднествах. Незаметно мчалось время для беззаботного Лемминкяйнена, все ему улыбалось — он нравился женщинам, мужчины его уважали и боялись, — но не замечал он, как тихо, словно змея, закрадывалась зависть в сердца окружающих и грозила ему гибелью.
Вот идет он однажды ночью через какую–то деревню и видит, что во всех окнах горят огоньки, а около каждого огонька сидят по трое мужчин и точат мечи, приговаривая:
— Мы точим мечи на Лемминкяйнена, на чужеземца, который стал выше всех нас своими могучими песнями.
Заглянул Лемминкяйнен во все окна и везде видел то же самое. Невольный страх закрался и в его душу, он увидел ясно, что ему нельзя более оставаться на острове: надо спешить на родину. Пошел он на берег, к тому месту, где лежал его челнок, но увидел одни лишь полусгнившие остатки его. И принялся он быстро за работу и стал искусной рукой вырубать себе новое судно. Под утро судно уже было готово, и первые лучи солнца опять застали его на море — он мчался на родину, и попутные ветры широко раздували его парус, а пенистые волны тихо и мерно, словно лаская, колыхали его челнок. А сам Лемминкяйнен горько оплакивал разлуку с друзьями и милыми, которых покидал навсегда, плакал, пока еще виден был остров, пока высокие горы не погрузились в волны.
Долго ехал Лемминкяйнен, не скоро увидел он берега своей родины! Невесело вышел он на берег. «Что–то ждет меня там? Кто–то встретит меня?» — думал он, ступив ногой на родной песок. Приходит на место, где прежде стоял дом его отца, где жили его близкие и родственники, приходит и не узнает места. Все как будто переменилось: вместо прежнего селения видит он обширную площадку, заваленную грудами угольев, вместо прежних друзей и родных находит среди развалин давно побелевшие от дождей и снегов кости — видно было, что огонь и меч опустошали здесь все, а бурный осенний ветер мало–помалу стирал и разносил самые следы прежнего жилья на этом месте. Видит Лемминкяйнен, что там, где прежде был дом отца его, растет теперь осиновая роща, высокие ели стоят в огороде, а прозрачный студеный ключ порос частым вереском.
— Я играл на этом дворе, я прыгал по этим камням, я катался, бывало, по тем лужайкам, я жил здесь с доброй матушкой моей — и где же это все теперь?
И горько зарыдал сирота; не домов было жаль ему, не широких дворов, не мягких лужаек — жаль ему было доброй матушки. Плакал он день, плакал другой, на третий день встал мрачнее ночи, глаза его пылали, как огонь, и лицо его было страшно, — видно было, что в нем проснулся прежний мужественный дух и заговорило прежнее желание мстить обидой за обиду.
— Пойду я туда, в Похъёлы, где живут безжалостные враги мои; пойду ли туда один или с толпой смелых товарищей, все равно не вернусь на родину, прежде чем не расплачусь с ними дочиста.
И пошел он быстрыми шагами по берегу моря, позабыв и слово, данное матери перед разлукой, и опасности, ожидавшие его на пути в Похъёлы.
Долго ли, коротко ли шел он по берегу, а только сильно проголодался. Стал он глядеть крутом себя, полагая, что найдет, чем утолить голод, взглянул на море и видит — вдали чернеется какое–то большое судно; много сидит на том судне народу, а на руле стоит высокий старик с густой седой бородой, а впереди всех гребцов сидит широкоплечий красивый мужчина средних лет, с головы до ног запачканный сажей. И стал кричать с берега Лемминкяйнен, стал спрашивать, чье это судно и куда направляется. В один голос отвечал ему народ с судна:
— Откуда ты сам и что ты за человек, когда не слыхал о знаменитом судне Калевалы, когда не узнаешь в нашем рулевом Вяйнямёйнена, а между гребцами Илмаринена.
— Не случалось мне их видеть, — отвечал, почтительно кланяясь, Лемминкяйнен, — а по слухам давно уж о них я знаю. Куда же вы, друзья, путь держите?
— Мы плывем на Север, в дальнюю Похъёлы, плывем для того, чтобы похитить из Похъёлы Сампо, которое там спрятано в медной горе. На Севере — Сампо, и все там живут припеваючи, а мы без него в Калевале с голоду умираем.
— Не возьмете ли вы меня к себе в товарищи, — сказал обрадованный Лемминкяйнен, — я ведь тоже иду в Похъёлы.
— Садись, поедем вместе, — сказал Вяйнямёйнен, — мы хорошему товарищу рады.
Подошло судно к берегу, быстро вскочил в него бесстрашный Лемминкяйнен, и опять мудрый певец Калевалы направил бег его к далеким берегам негостеприимного Севера.
X
Шумно рассекая волны бурного моря, мчалась на Север, в мрачную Похъёлы, ладья мудрого Вяйнямёйнена, весело пели на ней его спутники: Лемминкяйнен заливался во все горло, Илмаринен подтягивал только вполголоса, а все остальные стройно вторили им дружным хором.
— Экое пенье на море, экое веселье! — говорили прибрежные жители, мимо которых птицей проносилось по морю чудное судно Вяйнямёйнена.
Целый день плыли они морем да еще день болотом, на третий выбрались в широкую быструю реку; проплыв недолго рекой, они стали приближаться к водопаду, и Лемминкяйнен, боясь, что судно их разбьется о камни, обратился к реке с униженной просьбой:
И река услышала мольбы его, и судно их преспокойно спустилось по водопаду, не зацепив ни за один из порогов. Но вот уж и водопад и пороги давно остались позади, а судно вдруг обо что–то стукнулось и остановилось, словно глубоко врезавшись в мель своим острым носом. Напрасно Илмаринен, и Лемминкяйнен, и все их спутники напрягали свои силы, упираясь крепкими веслами в песчаное дно реки, напрасно сам Вяйнямёйпен пытался своротить свое судно рулем в сторону, оно оставалось совершенно неподвижным.
Что за чудо такое? — заговорил наконец Вяйнямёйнен. — Да взгляни ты под судно, Лемминкяйнен, на что мы там наткнулись? На пень ли, на камень, что ли? Ведь уж сколько времени сдвинуться с места не можем!