Страница 6 из 24
Женщина смотрела на Сорокина и улыбалась.
– Вам ещё болно?
– Ещё да!
– Вас ранили? Как сказал этот солдат – саломали?
– Заломали, но не ранили, только я сильно ударился, ушибся, – сказал Сорокин и показал рукой на голову и ногу.
– Я вижю, у вас глаз… – она поискала нужное слово, – синий!
– Синяк. А что, видно?
– Немножько! Синьяк! Я с этот vocabulary… – Словарь! – подсказал ей Сорокин.
– Да, правилно, словар… совершенно незнакома… – А вы американка? Нет… англичанка!
– Да, я англичанка…
– Как же вы сюда попали? – Сорокин забыл про боль. – Это длинный история… – А как вас зовут?
– Меня зовут…
Сорокин видел, что женщина готова засмеяться, но сдерживается.
– Элеонора Боули. А вы?
«Мадам Энн», – подумал про себя Сорокин.
– А я поручик Сорокин, в смысле, извините, Михаил, можно просто Миша.
– Так, значит, вы поручик Мишя Сорокин, это птица есть…
Сорокин оживился:
– Да, есть такая птица, белая с черным, white and black bird… magpie…
– Yes, magpie! Do you speak English?
– Yes. I do!
– It’s good! Может быть, Мишя, перейдём на английски язык, я уже половина года не с кем говорить на английски, я боюсь, что я его теряю!
– С удовольствием, – ответил ей Сорокин по-английски. – У вас хорошее произношение…
– Спасибо… – Михаил хотел сказать «мадам Энн», но по-английски это не звучало, – мисс…
– Мисс Боули! – сказала она. – Вы джентльмен, Мишя, это всегда приятно, особенно в таком месте!
От неожиданной похвалы у Сорокина зарделись щёки и заныла разбитая скула.
– Что с вами случилось? На вас напали чехи? – спросила англичанка.
– Да, мисс Энн! Напали и отняли наш эшелон…
– Они такие противные, эти чехи, я тоже ехала в поезде…
– А как вы оказались на этих санях? Как вы вообще оказались здесь? – перебил её удивлённый Сорокин.
На лице Элеоноры Боули мелькнула странная улыбка, она придвинулась ближе и сказала:
– Меня считают какой-то шпионкой, потому что я всё время что-то записываю. Я их понимаю, они… – и она кивнула в сторону соседей по саням, – простые люди, едут со своими соплеменниками, и им непонятно, что тут делает иностранка, которая плохо говорит на их языке, – она придвинулась ещё ближе, обернулась и поправила мешок, на который опиралась спиной. – Я пыталась объяснить, что я журналист, корреспондент английской газеты…
Сорокин внимательно слушал её. – …«Таймс», лондонская «Таймс»… Сорокин кивнул.
– Русский язык я начала учить ещё в Лондоне, а потом в Петербурге, но вы ведь понимаете, что чужой язык можно учить всю жизнь, вот я и продолжаю, а они… – Она снова кивнула на соседей, которые смотрели на неё и Сорокина.
– Понятно, – сказал Сорокин, – я им всё объясню!
– Буду вам очень признательна!
– А всё-таки как вы оказались здесь?
Элеонора Боули немного помолчала. – Прямо из Петербургской ЧК… Сорокин удивлённо посмотрел на неё.
– Когда в Лондоне узнали про убийство Распутина, редакция газеты направила меня в Санкт-Петербург. Там я застала Февральскую революцию и отречение вашего царя… – Она говорила с паузами. – Мне предложили вернуться, но мне стало интересно, все телеграфные агентства работали, и я продолжала слать корреспонденции о том, что происходило в России. Потом было Июльское восстание, потом Корнилов…
Элеонора Боули перечисляла события, и он согласно кивал. Из уважения к такой известной на весь мир газете, в которой, оказывается, работала эта молодая женщина, Сорокин стал мысленно звать её не «мадам», не «мисс», а «леди Энн».
– …потом Ленин и октябрь, а потом меня забрали в ЧК… только наш посол, если бы он не вмешался… – Она замолчала.
Некоторое время молчал и Сорокин.
– А потом?
– Потом я переехала в Казань и даже была аккредитована при начальнике вашего Генерального штаба генерале Андогском…
– А почему после октября вы не уехали куда-нибудь в Финляндию или хотя бы в Ригу?
– Да как же можно было уехать? – Она всплеснула руками. – Я журналист, а это такое редкое событие, такая большая революция… и в Риге, и в Финляндии, кстати, было неспокойно… Мне надо было всё видеть!
– А ваша редакция… там должны были понимать, что оставаться в России так опасно для вас.
Элеонора улыбнулась:
– Конечно, они понимали, но, наверное, я хороший журналист, только мне плохо давалось описание военных действий, поэтому ваш генерал мне очень помогал.
– Андогский, – тихо промолвил Сорокин, он внимательно посмотрел на Элеонору и сказал: – Он где-то здесь!
– Я знаю, – так же тихо промолвила мисс Боули. – Из Казани мы вместе с ним переехали в Омск, и я была аккредитована при вашем Верховном… но журналисту нельзя только ехать в поезде и смотреть в окно.
– И что случилось дальше?
– На маленькой станции я сошла; рядом стоял другой поезд без локомотива, и там были люди, они болели, голодали, им было холодно, и никто не мог им помочь, и я стала с ними разговаривать… – И ваш поезд ушёл!
Элеонора кивнула.
– А чем вы питаетесь, что едите? – спросил Сорокин вдруг и почему-то по-русски.
Элеонора опустила голову.
– Вам помогают эти?.. – Сорокин кивнул в сторону соседей.
Она опустила голову ещё ниже.
– Огурцов! Фельдфебель! – крикнул Сорокин фельдфебелю, который уже пристроился на идущих сзади санях.
Тот скинул ноги и подбежал.
– Надо взять её на довольствие, понял?
– Как есть понял, ваше благородие, как не понять! Так я уже и сам подумал, и даже меру для неё приготовил! Так оне и сейчас небось голодные? – Всё это Огурцов говорил со смешком, громко, почти кричал.
Сорокин увидел, что англичанка смотрит на фельдфебеля со страхом, он понял, что ей неудобно перед соседями, которые подкармливали её…
– Сколько вы с ними едете? Сколько дней?
– Одну неделю, – не поднимая глаз, ответила Элеонора.
– Вот что, Михалыч! – Сорокин снова обратился к фельдфебелю и увидел, как у того от такого уважительного обращения улыбка стала необъятной. – Что у нас в казне? Есть что-то?
– Есть, ваше благородие, чехи до неё не добралися!
– Присядь пока. – И поручик показал на настил. – Уважаемый! – крикнул он вознице.
«Уважаемый» обернулся, это был широколицый мужик с седой рыжей бородой.
– Сколько я вам должен за прокорм этой дамы?
– Дак, барин, сколь не жалко!
Сорокин глянул на Огурцова:
– Столкуйся с ним!
Огурцов соскочил с саней и проорал:
– Столкуюсь, как есть столкуюсь, ваше благородие!
Сорокин взял верхний мешок с поклажи, он был мягкий, и подложил его под локоть. Он глянул на Элеонору и удивился её взгляду: леди Энн смотрела так, что у Сорокина поползли по спине мурашки.
– Что случилось? Что с вами? – Он увидел, что по её щекам катятся слезы. – Да что вы так волнуетесь? Обычное дело – в таком положении помочь.
Элеонора вынула из рукава белый батистовый платочек и приложила его к щекам.
– Вы милый, Мишя, вы – джентльмен.
– Что вы, мисс… леди Энн! – ответил Сорокин и понял, что он вот уже полчаса разговаривает с этой женщиной, но даже не разглядел её, но тут же и понял, что это было сложно. Закутанная в громадную, с чужого плеча мужскую крытую шубу, она была как в коконе, над которым была голова, обвязанная поверх каракулевой шапки платком, а снизу из-под шубы торчали носки шнурованных ботинок. Она сидела поджав колени и опершись на большой мешок, который на ухабах, когда сани переваливались с боку на бок, сползал, и Элеонора постоянно его поддёргивала. На него смотрели тёмно-карие глаза, как у его прабабушки-татарки, и на щёку выбивалась прядка чёрных волос. Элеонора её заправляла, но она снова выбивалась. Она была не похожа на англичанок, которых представлял себе Сорокин и которых видел в детстве, когда у него одна за другой были две гувернантки: блондинка мисс Дороти и медно-рыжая миссис Элизабет.
– А откуда вы так хорошо знаете английский язык и с таким хорошим произношением? – спросила Элеонора, она заметила, что Сорокин разглядывает её.