Страница 11 из 24
– Тихо, Энн, прошу вас, – прошептал Сорокин, не переставая грести ногою снег к костру, – по нас стреляли…
– Так бывает каждую ночь. – Она освободила из-под его локтя лицо и стала его отталкивать.
– …разве вы не поняли? – договорил Сорокин.
– Не гасите костёр, мы замёрзнем, – умоляющим голосом попросила она, – так бывает часто, почти каждую ночь!.. Вы слышали выстрел?
«Нет!» – ответил ей про себя Сорокин.
– Нет! – повторил он вслух.
– Вот видите, значит, стреляли откуда-то очень далеко, это шальная пуля.
Сорокин встал на колени, Элеонора села и закрыла рот ладошкой. Сорокин увидел, как от смеха вздрагивает её тело.
– Вы такой быстрый, Мишя, к пулям я привыкла, а… – она беззвучно смеялась, – а к такой быстроте – нет!
Михаил Капитонович стоял на коленях и не знал, что делать. Соседи по саням обустраивались на ночлег, как будто ничего не произошло.
– Укладывайте мешки… – Элеонора промокала варежкой слёзы.
– Я только хотел…
– Ничего, ничего, Мишя, будем считать, что теперь я вас знаю уже совсем хорошо!
Смущённый Сорокин встал, отряхнул колени и стал подтаскивать один к другому мешки; Элеонора тоже встала, он взглянул на неё и понял, что не ошибся: в большой, с чужого плеча, шубе она выглядела очень миниатюрно. Михаил Капитонович оглянулся по сторонам и увидел, что из вдавленного следа, где совсем недавно перетаптывался Огурцов, торчит угол какой-то бумажки, он поднял её, поднёс к огню и разобрал слабо-синий типографский шрифт: «Господа белые… вы зря драпаете, вокруг вас та же Россия…» Сорокин скатал шарик и бросил его в огонь, шарик полежал, окутался дымком, начал расправляться и ярко вспыхнул.
«Дурак! – подумал в этот момент Сорокин. – Надо было на раскурку пустить, как Огурцов!»
– Ваше благородие!.. – Сорокин почувствовал на лице жаркое дыхание и услышал сиплый шепот. – Ваше благородие, проснитесь!
Он открыл глаза. Было темно, только лоб Огурцова глянцево отсвечивал в свете костра.
– Что случилось, тише ты, не тряси, разбудишь… – Сорокин чувствовал своей спиной спину Элеоноры. – Что такое? – Нарочный прибежал, надоть в штаб, вот донесение, – просипел Огурцов и хлопнул себя по шинели на груди, – просыпайтеся!
Сорокин сидел и старался не шевелиться: если он сейчас встанет, Элеонора упадёт. Пока он мгновение думал, почувствовал, как Элеонора зашевелилась.
– Мишя, – услышал он, – вы вставайте, а мешок прислоните к саням, вставайте, не бойтесь, я не упаду.
«Вот черт, разбудил!»
– Хорошо! Дай руку! – прошептал он Огурцову.
В темноте он увидел силуэт Гнедого и отсвет костра в его круглых глазах. Ногу ломило то ли от вывиха, то ли оттого, что отсидел.
– Я, ваше благородие, сяду первый и вас подхвачу…
– Вдвоём, что ли, поедем?.. – удивился Михаил Капитонович.
– А собьетесь ненароком… у меня хоть винтарь имеется, а у вас?
Сорокин потрогал кобуру и вспомнил, что барабан револьвера, который дала ему Элеонора, был полупустой.
– Ладно! И давай сюда донесение.
Огурцов сел в седло и вниз протянул вчетверо свёрнутый лист плотной бумаги, освободил левое стремя и подал Сорокину руку.
Гнедой шёл шагом то по рыхлой обочине, то между санями, обходя гаснущие костры. Сорокину было неудобно сидеть, он ёрзал без седла, а грудью упирался в висевший поперёк спины фельдфебеля карабин. «Черт побери, надо было оставить его в обозе и ехать одному. На обратном пути пусть идёт пешком, недалеко!» – думал он и почти не слышал разглагольствований Огурцова. Тот что-то говорил о том, что Иркутск надо брать с боем, что в городе «всего полно», и патронов, и «жратвы», и можно раздобыть теплой «одёжи». Тракт изгибался влево и, судя по свету тлеющих костров, делал зигзаг, а дальше выпрямлялся. Сорокин присиделся, только неудобно висели ноги без стремян, без упора. Он нащупал донесение за отворотом шинели и подумал, что надо бы прочитать, но было темно. На изгибе тракта саней почти не было, это место Михаил Капитонович заметил, ещё когда они пешком шли в штаб, а потом обратно. Огурцов оглянулся в пол-лица.
– Темень-то какая, а, ваше благородие?..
Сорокин хотел из вежливости в ответ что-то промычать, но вдруг слева услышал скрип снега, и кто-то сзади ухватил его за рукав и потащил вниз. Он схватился за Огурцова, и они упали вместе. Тот, кто стащил его с коня, навалился сверху и стал давить в лицо локтем в овчине, а кто-то навалился на больную ногу и пытался прихватить другую.
– Огурцов! – заорал Сорокин. – Огурцов!
– Ничего! – услышал он. – Сильно больно не буить, потерпите, ваше благородие, ща стреножим…
Сорокин спружинился и разом ногами и руками оттолкнул всё и оказался свободным. Он вскочил, прыгнул в сторону Гнедого, ухватился за стремя и сколько было сил заорал, без слов, в голос. Испугавшийся Гнедой взялся с места и, не разбирая дороги, погнал вперёд. Сзади прозвучал выстрел. Сорокин ухватился за переднюю луку и гриву коня. Гнедой скакал напрямую через подлесок, голые ветки шумно хлестали по шинели, Сорокин уткнулся лицом в конский бок и дёргал руками седло, потом попал в конский шаг и бежал по рыхлому снегу. Внезапно Гнедой встал, Сорокин запрыгнул в седло и со всей силы ударил коня поводьями по глазам. Гнедой снова пошёл.
«Надо вернуться! Надо вернуться и схватить Огурцова!» – тукало в голове, но инстинктивно Сорокин правил Гнедого к кострам. Лошадь выбралась из подлеска, Сорокин натянул поводья, и Гнедой встал у ближнего костра. «Надо вернуться!..» Сорокин соскочил и почувствовал боль в ноге. Он сел. Рядом с костром, у которого остановился Гнедой, зашевелились люди, к Сорокину подошёл молодой парень, присел на корточки и, ничего не спрашивая, стал смотреть на него.
– Дай руку, – сказал ему Сорокин, парень протянул руку, Сорокин опёрся, встал и сунул ногу в стремя.
– А хто стре́лил? – спросил парень.
– А хто его знает! – в тон ему зло ответил Сорокин, он понял, что даже если возвратится, то на том месте всё одно никого не застанет, а из тайги может быть убит. Он взобрался в седло.
До деревни добрался за полчаса.
«Быстро! – подумал он. – Когда шли пешком, казалось, что долго и далеко!» Неожиданно к нему пришла мысль, он подъехал к избе с флагом с красным крестом, окна были освещены, а на крыльце курил тот же человек в накинутой поверх белого халата бекеше. Человек смотрел на него и ничего не говорил. Сорокин подъехал к освещённому окну вплотную, вытащил из-за отворота шинели отданную ему Огурцовым бумагу, наклонился и развернул её – лист был чист с обеих сторон. Сорокин не хотел верить своим глазам, крутил бумагу и так и так, даже посмотрел на просвет.
– Посветить? – снова удивительно высоким голосом спросил мужчина и загасил окурок о перила.
Сорокин всё понял, выматерился и повернул Гнедого в обратную сторону.
Он уже выехал на самый край деревни и прошептал:
– А хорош бы я был, если бы с чистым листом явился в штаб. Вот, мол, вам, отцы-командиры, донесение!
Зигзаг тракта, где на него напали, он проехал, теснясь к кострам и вовсю понукая Гнедого. Когда проезжал мимо своего костра, увидел, что Элеонора не спит и смотрит на него. На месте, где стояла полурота, были только догоравшие кострища и вытоптанный к обочине снег.
«Все ушли, с-суки! Ай да Огурцов, ай да молодец!» Спрашивать соседей-обозников, куда, мол, подевались солдаты, не было смысла, никто ничего не скажет, и он поехал к Элеоноре. «Значит, не было никакого нарочного, значит, всё это Огурцов подстроил сам и людей за собой увел, но я-то ему был зачем?»
– Видите, как вас судьба уберегла!.. – задумчиво промолвила Элеонора, когда Сорокин рассказал ей о том, что с ним приключилось.
«Меня одного, зачем?» – продолжал думать он.
– …Наверное, она уготовила вам долгую жизнь!..
«…полную приключений!..»
– Если бы с вами что-то случилось, то, если правда, что с вашими родителями произошло что-то нехорошее, от вашей семьи ничего бы не осталось, а так вы… Вы молчите?.. – Элеонора провела рукой по его плечу. – Вам надо поспать, прижмитесь ко мне, но сперва бросьте в огонь дров.