Страница 7 из 19
– Куда вы, пан ксёндз, хотите, чтобы мы их отвезли? Может, в дивизионный лазарет? – Курашвили закурил.
– Дженку́йе! Рату́й бог пана офицэра! И́ле зостáнье жи́вых, ты́лье вьежчье до лазарета, мáртвых бе́нджемы гжéбачь по дро́дзэ, – ответил ксёндз, обтёрся рукавом и надел шапку. – То моя ви́на!
– То война, пан ксёндз!
Ксёндз и Курашвили поклонились друг другу, и Курашвили перевёл старшему санитару:
– Располагайте с нашими ранеными, и повезём в дивизионный лазарет, умерших надо будет как-то хоронить в дороге.
– Мартвых бенджемы застáвячь в мяст́эчках по дродзэ! – поправил Курашвили ксёндз. Курашвили кивнул и перевёл:
– Умерших будем оставлять в сёлах по дороге.
Пока Курашвили разговаривал с ксёндзом, вернулся Сашка. Он доложился полковому адъютанту, и тот только махнул рукой. Сашка встал рядом с врачом. Ему очень не хотелось смотреть на обожжённых польских крестьян, ему мерещилось, что среди них Варварушка. На его памяти сохранились московские пожары, запах горелого дерева вперемежку со штукатуркой и человеческого мяса. Он отвернулся и стал смотреть в поле, там в нескольких сотнях саженей на параллельной дороге выстраивались четвёртый, пятый и шестой эскадроны.
На очередных носилках, которые проносили мимо, зашевелилось тело в чёрных лохмотьях и повернуло в сторону Сашкиной заметной фигуры обгорелую, без волос, голову, и доктор Курашвили, мельком осматривавший пострадавших, заметил, что человек на носилках стал шевелить пальцами. По остаткам одежды и местами не обгоревшей белой коже врач понял, что на носилках лежит женщина. «Болевые конвульсии, – подумал Алексей Гивиевич. – Не жилец она».
В одиннадцать часов из дивизии прискакал нарочный с приказом выдвигаться в Груец.
Письма и документы
[1]
Здравствуйте дорогая моя матушка Елена Афанасьевна и уважаемый отчим Валерий Иванович!
Вам пишет Ваш сын Александр Демьянович Павлинов. Вы, моя матушка особо не переживайте, мы тут воюем понемножку, как на войне водится. Про Польшу говорят курица не птица, а Польша не заграница. Только поляки они ведь католики и к нашему брату православному относятся с большой оглядкой. Они нас христианами не считают совсем, вроде как язычники мы или еретики, хотя мы в одного Христа веруем. А ещё жидовинов тут много, они с поляками вперемежку живут, однако отличить их друг от дружки легко – евреи богатые, а те которые бедные, мы их и не видим вовсе, как они попрятались. А поляка отличить всегда можно, как хвастает, мол, храбрый больно, значит, поляк. Но мы с ими не говорим, нам некогда, мы при деле состоим, а вот наши офицеры, те с ними многими знались ищё до войны, когда здесь лагерем стояли. Это они так говорят. За мои геройства Вы, маменька, не беспокойтесь, не случиться мне геройствовать, потому что конник я оказался не очень и переведён в обозную команду, заведовать хозяйством командира полка. А недавно было дело, так вызывали добровольцев-охотников, но только у меня одного на погонах витой кант, а всех взяли, а меня нет, сказали, что я четвёртую лошадь испорчу. А дело было знатное, мне потом рассказал знакомец унтер Четвертаков, как они на германца пошли, когда он взялся по нам тяжелыми снарядами кидать и жечь всё кругом.
Ну, мы германцу ещё покажем, где тут раки зимуют. Писать боле некогда, надо исполнять обязанности.
Крепчайше Вас целую, дорогая маменька и отчиму моему Валерию Ивановичу привет и низкий поклон, когда брали Лодзь, такой польский город, я успел заскочить в часовую лавку и для отчима купил тонкий инструмент. Бог даст вернуться живым, будет ему польская презента.
И всем, кто меня знает привет и поклоны.
А со старшим прикащиком, маменька, встретитесь, ему не кланяйтесь, он мне при ращете пяти рублей недодал. Вы ему непременно напомните.
Ваш любящий сын Александр.
Генваря 8-го дня сего 1915 года.
Дражайшая моя и благоверная супружница Марья Ипатиевна
Пишет вам ваш супруг Инакентий. Пишу вам с польскага фронта. У нас тута всё хорошо. Погоды стоят ясныя. Поляки люди добрые, тока по нашему ниче не разумеют. Мы ихнюю речь понимаем а оне нашу не больно. Погоды у нас стоят добрые только морозу нету а потому снег лежит бутта зря. Кормешка добрая кормят как на убой тока рыбки хочется а так все дают и каши многа. И нет никакой опасности. Медалю мне серебряную дали георгиевскую за храбрость и бравое дело ишо в октябре месяце так и ношу ея на рубахе тока под шинелию и потому не видать тока када сыму и все завидуют. Я такой у нас в полку почитай первый окоромя ахвицеров те через одного кавалеры. У нас всё спокойно и как нет войны никакой. Польша ровная аки стол или наш байкал батюшка кады льдом станет такая ровная польша, у нас говорят курица не птица польша не заграница. Тока враг у мене тута завелся Жамин прозывается чево ему от меня надобно не пойму вовсе завидки штоль завидует а многие завидуют покуда я тута один георгиевский кавалер. Вы не подумайте чево я кавалер но тока по медали а других баб тута нету. Есть оно канешно баб много полячки но мы при конях и нам оглядываться некада. Так што не думайте плохого я живой и здоровый чего и всем желаю и приветы шлю и желаю здоровья и всяческого добра и сестрице вашей и свояку моему и его семейству всему и сынам его подрасли штоль. И батюшке нашему отцу Василию дай Бог ему здоровья и всяческого благоденствия.
Ваш супруг Инокентий.
И Крещение праздновали как положено а морозов тута нету одно слово Польша. А Сашку Сомова убило вчерась схоронили. Я вам про него сказывал. Одначе не уберегся. Одначе наше дело военное. Вот. А што в газетах пишут што война тута жестокая не верте воюем помаленьку. Страху нету.
Всегда ваш Инакентий Четвертаков.
Января-месяца 8 числа 1915 года от Рождества Христова.
А ище сходите на могилку к матушке моей и батюшке и брату старшому Ефиму пускай, што не в энтой могилке они лежат а на дне байкала моря батюшки а отцу Василию обскажите он все правильно исполнит. И сеть мою, что из китайскага шолкавага шнура плетена никому не давай а заявится Мишка гуран с того берега скажи ему мои слова приветные. Пущай медведя многа не бьёт пущай мне малеха оставит. А припрет меду, бери не сумлевайся скока даст мед у него добрый помнишь как евоной медовухой вся нашенская свадьба упилася и это с трех то ведер. А сама не пей без мене хотя ты и солдатка дак я ишо живой.
Здравствуй моя дорогая Ксенюшка-княгинюшка!
Пишу тебе, как пишут мои драгуны, под диктовку. Только они один диктует, а другой, грамотный, пишет. А я сам себе и диктую и пишу.
У нас всё без больших перемен. Воюем потихоньку. Много не напишешь, потому что цензура все одно вымарает. В этом смысле наша военная жизнь почти не интересная: днем в седле, ночью под одеялом. Однако скоро выдвинемся в Варшаву и будет немного веселее.
Я очень рад, что ты на твоих месяцах решилась и смогла переехать в Симбирск, в тётушке. Тебе легче будет, а мне спокойнее.
Как наш Жоржик, ждет ли он братика или сестричку? Наладилась ли его учеба, как закончил первое полугодие, нашел ли друзей на новом месте.
Пиши часто. И я буду писать часто, по-возможности. Поцелуй Жоржика и тётушку. Крещу тебя и всех вас много раз.
Твой Аркадий.
Январь, 8-е, 1915 год.
Многоуважаемая Татьяна Ивановна!
Пишет Вам Ваш сосед Алексей Курашвили. Это письмо я Вам тоже не отправлю. Я представляю Ваше удивление, если Вы, практически меня не зная, мы только виделись иногда, когда Вы выходили погулять с Вашими собачками во дворик или бежали в гимназию, вдруг бы узнали, что этот нескладный верзила в Вас влюблен и носит в кармане уже четыре неотправленных письма.
А положение у нас совсем незавидное. Я могу писать об этом смело, потому что это и другие письма не будут проходить через военную цензуру. Положение скверное, потому что, видимо, наши победы прошли. Счет пока, как в английской игре «football» – 2:1 в пользу немцев. Разгром армии Самсонова в Восточной Пруссии не прошел даром. Столько офицеров и нижних чинов попали в плен, сколько убито. Они попытались окружить нас под Варшавой, но мы им не дали, а они не дали нам прорвать фронт у Лодзи и идти на Берлин. Но не это главное, а главное то, что германцы значительно опережают нас по качеству и новизне вооружения. Вчера мы перенесли их бомбардировку зажигательными снарядами. Двенадцатью залпами (или одиннадцатью, уже не помню) они сожгли очень большое село и значительный участок леса. Если бы мы не были предупреждены, то в этом селе сгорел бы весь наш полк. А чем мы можем ответить на эту бомбардировку? Практически ничем! Только как предателя расстреляли германского пленного, который выдал нам их план бомбардировки. И что происходит? Юго-западный фронт если бы вышел на Венгерскую равнину и если бы мы взяли Вену, это значит, что мы выполнили бы официально заявленную задачу этой войны и могли бы с честью считать себя освободителями Балкан из-под Австро-Венгрии и победителями. Одной Германии было бы сложно справиться со всеми своими врагами, хотя понятно, что дряхлеющая Австро-Венгерская империя Вильгельму больше в тягость, но всё-таки это большая страна и в ней много заводов и солдат, поэтому и стоило её вышибить из войны, а что вместо этого? А вместо этого все наши победы пошли насмарку и своими победами-поражениями мы только угождаем союзникам. И уже не хватает ни снарядов, ни патронов. Говорят, что за прошедшие пять месяцев войны мы расстреляли весь мирный запас артиллерийских снарядов. Значит, будем класть наших иванов и петров, а не гансов и фрицов. А наш Иван да Петр, нижний чин, да драгун? За что воюете, солдатушки браво-ребятушки? За царя-батюшку! А против кого? Против немца, известно! А кто это – немец? А это, который обезьяну придумал! И ладно бы «обезьяну», так ведь «облезяну»!
1
В письмах и документах сохранена орфография и пунктуация авторов.