Гатчинский коршун

Гоша тем временем продолжал:

- Вопреки традициям я начну не с пожеланий успеха, а с того, что еще раз обрисую стоящие перед вами трудности. Первая из них состоит в том, что вам придется принять судьбоносные для страны решения. Ошибаться тут нельзя, и вовсе не потому, что я, не думая, буду утверждать любой принятый здесь документ.

Император помолчал, чтобы сконцентрировать внимание аудитории на сказанном далее:

- На мне лежит ответственность за нашу страну, и я буду утверждать только те ваши решения, которые заведомо не нанесут ей вреда. Но конфронтация власти с людьми, которым крестьянство доверило стать выразителями его интересов, тоже нанесет России немалый вред… Подумайте об этом. Требования же власти просты. Съезд должен найти такие способы решения крестьянского вопроса, которые удовлетворяют следующим двум требованиям:

Первое. От их принятия товарность сельского хозяйства должна повыситься. Сейчас она находится на недопустимо низком уровне, который ставит под сомнение дальнейшее существование России как великой державы. Поэтому вариант отобрать землю у помещиков и просто распределить ее по общинам я прошу вас даже не рассматривать, ибо он обязательно приведет к снижению товарности.

Второе - и, пожалуй, более трудное. Не надо увеличивать количество нищеты! Ее и так у нас более чем достаточно. То есть проекты реформ без социальной защиты лиц, оставшихся в результате них без средств к существованию, тоже рассматриваться не будут. А такие лица обязательно появятся, даже если дележ будет всего лишь между двумя деревнями…

Гоша сделал глоток воды из стакана и улыбнулся собравшимся:

- А вот теперь позвольте мне пожелать вам успеха в вашей нелегкой работе. Поверьте, я буду с огромным вниманием следить за происходящим в этом зале… До свидания на заключительном заседании, господа.

Чтобы господа немного пришли в себя, им был предоставлен пятнадцатиминутный перерыв, после которого должны были начаться выборы руководства съездом, а мы с величеством поехали ко мне в Нескучный - Гоша до сих пор так и не удосужился побывать в моем московском доме.

- А ничего тут у тебя, я ожидал худшего, - сообщило величество по окончании осмотра. - Мне говорили, что канцлер в Москве вообще чуть ли не в собачьей конуре живет! Да и то делит ее с тремя кошками.

- Плюнь в рожу своим информатором, - посоветовал я, - кошек у меня тут только две. Причем в силу отсутствия мышей одна ловит белок, правда, пока безрезультатно, а вторая - рыбу, и у этой, говорят, пару раз уже получалось.

- Тебе денег на мышей не хватило? - удивился Гоша.

- Они, во-первых, начнут провода грызть, собаки серые. А во-вторых, ты знаешь, какие это кошки? Дочки моей московской, которая сейчас в Гатчине живет. Вот, значит, я и изучаю помаленьку свойства деток от родителей из разных миров. На мышах плохо, очень уж они тупые, даже если интеллект усилится в разы, все равно незаметно.

- Э… так тот драный рыжий котенок, которого ты вместе с барахлом в “Форд” засунул, тоже участник эксперимента?

- Разумеется, в Нескучном я смотрю за детьми тамошней кошки и тутошнего кота, а в Георгиевске - наоборот.

- И какие лучше? - заинтересовался Гоша.

- Все хорошие. Гораздо умнее своих родителей, это уже твердо можно сказать. И реакция у них лучше. И красивее, сам погляди.

На Гошином лице отразилась работа мысли.

- Та-ак, - протянул он, - твоя Настенька, если все пойдет без перекосов и наши планы не изменятся, сядет на ирландский трон. А кто при Владимире Первом канцлером будет? Так что ты… это… не очень перетруждайся на работе. Не забывай, что у тебя еще и семья есть.

- Ну, и каково твое впечатление о съезде? - поинтересовался император за обедом.

- Могло быть хуже. Человек пятнадцать все поняли, еще когда ты говорил, но вообще-то основной итог будет завтра утром, когда все твою речь прочитают.

Делегатам в перерыве раздавали листочки с Гошиной речью, причем там имелись сноски на незнакомые слова. А сама речь представляла из себя продукт осмысления им административного раздела теории изобретательства, а именно постановку задачи большой группе. Тут требовалось конечный результат обозначить в самом общем виде, (от вас требуются судьбоносные решения), но четко указать граничные условия.

После десерта Гоша не торопился вставать, а с интересом смотрел на меня.

- Не забыл, не думай, - усмехнулся я, - шампанское уже несут.

Дело в том, что сегодня было двадцать восьмое июня.

Восемь лет назад цесаревич Георгий не стал, как ему было предопределено, помирать от чахотки после падения с мотоцикла на месте будущей часовни, а на несколько секунд доверил себя инженеру Найденову. Ну, а потом помаленьку оно и началось…

Император повертел в руках принесенную бутылку и осведомился:

- И почему, интересно, французское?

- А я знаю? Сказал - шампанского, мне его и принесли. Да и какая разница, собственно?

- Уж не меньше, чем между жигулевским и баварским. Минутку, я тут своего порученца озадачу…

Вскоре нам принесли из Гошиной машины настоящего шампанского, то есть из Нового Света, и закусить по мелочи.

После первого, традиционного тоста “за следующую годовщину!” Гоша спросил:

- Про Вильгельма-младшего что-нибудь придумал?

- А как же, уже договорился с японцами насчет него. Как же офицеру - и без стажировки в только что воевавшей армии? Ито обещал, что лично проследит за тем, чтобы стажер попал в часть с правильными настроениями. Это не так сложно, много там сейчас прорусски настроенных генералов. Вилли, кстати, предлагал подумать и по поводу следующего сына, то есть Эйтель-Фридриха. Сейчас вот помаленьку сведения об его интересах собираю…

- Мне, кстати, Столыпин уже начал на мозг капать, что нынешняя система управления заточена под конкретные личности, надо, мол, сделать ее более универсальной.

Вообще-то Петр Аркадьевич был совершено прав. Дело в том, что к моменту воцарения Гоши все управление в Российской империи можно было описать двумя словами - агония и гниение. Если бы тут знали выражение “забить болт”, то никаких других и вовсе не понадобилось бы… Поэтому нам нужно было срочно, на ходу сделать хоть что-то работающее, пока не настал кирдык, а уж под личности оно получится заточенным или под задницы, разбираться потом. И, пожалуй, к этому уже можно приступать…

- Посоветуй Столыпину кого-нибудь в Георгиевск послать на предмет изучения тамошнего самоуправления, - предложил я. - Работает же, я уж и не помню, когда вмешиваться приходилось. А вообще-то он что-нибудь конкретное предлагает или пока только морщится от произвола наших комиссаров?

- Себе просит, - захохотал Гоша. - Помнишь, первые комиссары назывались правительственными? Это потом мы школы сделали и разделили их на государственных и императорских. Ну так Петр Аркадьевич и говорит, что это дискриминация и надо, значит, третью школу и третью разновидность. Чтобы там происходил отбор будущих правительственных чиновников…

- Светлая мысль, - согласился я. - Будут, значит, мои черные комиссары, твои синие и его совсем зеленые. А то в какой цвет их еще одевать?

- Нет в тебе художественной жилки, - сокрушенно покачал головой Гоша. - Разумеется, в белый! Как символ непорочности - главного качества правительственного чиновника. И сразу анекдот можно будет запускать на тему “и я, весь в белом…”.

-Да, - вспомнил я, - хотел тебе предложить еще один орден учредить, только ты сам посмотри, имени кого. Нужен святой, которому всю его жизнь предлагали взятки, а он только и делал, что посылал искусителей! Для вознаграждения длительной беспорочной службы. Трех степеней, с цифрами “5”, “10” и “25”, то есть бронзовый, серебряный и золотой.

- Тогда уж и бриллиантовый, за пятьдесят лет без хапка, - расширил мою мысль Гоша, - ладно, поручу найти достойного святого. И, между прочим, помнишь, ты сомневался, что мои комиссары без энтузиазма отнесутся к длительной командировке на Лену, золотодобычу организовывать? Так вот - ничего подобного, желающих даже больше, чем вакансий. А у тебя с этим как?