Новогодняя ночь

Лешка оживился, вытащил десятку:

— На, нищета. А нам-то что не принесла?

— Принесла! Там народ выставил свой контроль. Директор им накладные показывал. Всю колбасу в зал вытащили. Собирались к вам принести, да куда там! Такой кордон.

— Стефка, пока машина не пришла, сходи с Людой. Возьми пару палочек мне и Роману.

— Мне не надо, — испугался Роман, — я на нее глядеть не могу — на эту финскую дрянь. Обожрался ей — вот так.

Стефка с Людкой вышли на улицу.

— Скорей, скорей, Галина ругаться будет. Столько народу, а меня нет, — торопилась Людка.

Она была в одном халатике и в старых босоножках, которые надевала в магазине. Ее коротенькие ножки все время увязали в снегу, и она, в очередной раз вытащив из сугроба ногу, внимательно разглядывала колготки, которые привезла из отпуска — не порвала ли.

Гастроном был битком набит народом.

У входа стояла очередная партия покупателей, нетерпеливо ждущих своей очереди.

— Может, с запасного зайдем? — спросила Стефка.

Людка махнула рукой:

— Там еще на Галину нарвемся.

Они пробрались к прилавку под подозрительными взглядами покупателей.

— Надя, взвесь мне…

— Вообще обнаглели, торгаши проклятые, — крикнули из очереди, — уже на глазах покупателей норовят себе товар захапать, да еще и дружков своих приводят. А ну отойди от прилавка.

— Мне прикажете в очередь встать, если я в этом магазине работаю?

— Нас не касается, где ты работаешь. А ну неси жалобную книгу, мы тебе покажем, как своих знакомых колбаской оделять. Это мы в очередях целыми днями стоим. А вам бы только воровать.

К Людке подскочил бодрый старичок с мясистыми дряблыми щеками, затряс какой-то книжицей:

— Я, ветеран, в очереди стою, а ты, молодая сучка, с собой хвост приводишь. Пошла отсюда, — он стал отпихивать ее от прилавка.

Ошарашенная Людка отвела его руку.

— Все видели? — закричали из очереди. — Она ветерана ударила. Мы сейчас милицию позовем.

— И жалобу напишем.

— Гнать таких надо. Видишь, как они обнаглели. Заворовались. Уважение к человеку потеряли.

Людку окончательно оттерли от прилавка. Она встала в уголок, заплакала.

— Ишь, крокодиловы слезы льет, — сказал кто-то насмешливо.

Стефка равнодушно оглядела толпу:

— Да ладно, брось, не реви, что ты не знаешь, какой народ у нас, когда в очередях стоит?

…— Ну где колбаса? — встретил ее нахмуренный Лешка.

— В магазине. Там скандал. Галина сказала, что на следующей неделе еще получат, тогда они нам принесут.

— На следующей неделе? Ты еще скажи, в следующем году. Ладно, я в 54-й позвоню, у них там тоже сервелат должен быть.

Через полчаса прибыл посыльный из 54-го с ящиком сервелата.

— Позвони Люде, — сказал Лешка, — скажи, что я оставил ей колбасу, пусть придет потом, заберет, когда у них эта помойка закончится.

— Леха, машина пришла, — крикнул Гриша-грузчик, уже успевший основательно залить шары. Дело, видимо, не обошлось без Романа, который торговал водкой.

— Не понял, ты что мне сообщаешь, чтоб я разгружать начал? — спросил Лешка, и тут же — шоферу: — Ты, шеф, не мог еще попозже приехать? К вечеру в самый раз было бы торговать.

Лешка вытащил из сейфа трояк.

— А то ты у меня один, — огрызнулся шофер, спокойно засовывая трешку в карман.

Грузчик Гриша, лениво матерясь, стоял в обнимку с ящиком яблок, стараясь не поставить его мимо телеги. Стефка наклонилась, чтобы выбрать себе весы. Одни из них были индивидуальные — Веры, она потрудилась, чтобы стрелки на них отставали граммов на 200 — кроме Веры на них никто не работал. Роман, Нина и другие продавцы предпочитали обвешивать без топорной работы, более виртуозно — на нормальных весах, даже стрелка у них стояла ровно на нуле. Веру неделю назад повязали ребята из ОБХСС — и она, быстренько подписав у Наумыча заявление об уходе по собственному желанию, без отработки, забрала в РТО трудовую книжку, прежде чем отдел кадров, загруженный кипами бумаг, успел на этот инцидент отреагировать.

— Я затрахался один работать, — скрипел грузчик Гриша, — когда ты, Леха, мне напарников возьмешь?

— Чтоб ты сдох, — огрызнулся Лешка. — День близится к закату, ты за первый ящик держишься, а тебе работы много?

Грузчик Гриша молча засопел и стал еще медленнее таскать ящики. Стефка нацепила халат поверх куртки, забрала накладную и потащила весы на тележку.

Вот и ее традиционное место работы — пересечение двух улиц. Место, открытое всем ветрам. С одной стороны — люди, идущие с рынка, с другой — выходящие из метро. На морозе грузчик Гриша засуетился, мигом сгрузил ящики.

— Девушка, чем торговать будете?

— Яблочки, сорт «мечта покупателей», — выкрикнул грузчик Гриша в собравшийся народ.

Народ мигом выстроился в очередь.

Пока Стефка возилась с весами, устанавливая их на неровном месте, покупатели успели сдвинуть ящики; ковыряя бумагу между досок, они пытались разглядеть яблоки.

— Мне вот из этого ящика, — сообщила впередистоящая женщина.

Раздражение поднималось внутри знакомо, неотвратимо.

Кто знает, что больше всего раздражало, — ситуация или ее повторение? Этот неизменный круг, в котором все раскручивается по одним и тем же законам? Одно и то же мелькание перед глазами — фруктов, покупателей, разговоров.

Покупатель всегда прав. Кто придумал этот лозунг? В каких замкнутых кабинетах, кому первому он пришел в голову? Продавец не прав, потому что в той или иной ситуации по законам магического круга он должен взять свое, надо только дождаться этого момента, закрывая глаза на все остальное.

— Мне вот из этого ящика, — сообщила женщина.

Стефка пнула самый последний ящик:

— А из этого не желаете? Я сейчас буду все ящики перебирать, ворошить. Яблоки все одинаковые.

— Нет, не одинаковые. Вон там лучше, — запротестовала очередь.

Ящик ничем не отличался от других, но облюбованный покупателями, он становился для них все более желанным. Добровольцы из очереди вытащили его из груды ящиков, которая угрожающе покачивалась, казалось, что она вот-вот рухнет.

Стефка не чувствовала холода, механически забрасывая фрукты в чашку и шлеп — на весы. Нагнуться — разогнуться, нагнуться — разогнуться. Яблоки совершали все тот же неизменный круговорот внутри чашки, катились по круглому днищу.

Очередей Стефка не любила. С одной стороны, когда никого нет — мало приятного, стоишь — загораешь, да и устаешь от безделья куда больше. Но с другой стороны — стоило собраться кучке покупателей и стоило произойти небольшому конфликту, как цепная реакция происходила во всей очереди, начинали следить за каждым граммом.

А кому как не ей было знать, что такое взвешивать до каждого грамма. Покупатель, выторговав свою честную копейку, уходил торжествующий — а ее копейки складывались в минус и образовывали недостачу.

Роман и Нина, например, редко разменивались на мелочевку, по граммам народ не обжимали, действовали с размахом — полкило туда, килограмм — сюда. Стефка по такому принципу работать не могла. Те, кто мог не заметить обмана, — люди, как правило, порядочные, их обвешивать не хотелось. А те, по кому руки чесались обвесить, перепроверяли вес раз по сто.

Чашка мелькала в Стефкиных быстрых руках, и народ, завороженный этим действием, не отрывал от нее взглядов. Сейчас спросят, почему тара не маркированная.

— Девушка, а сколько у вас чаша весит? — не замедлил раздаться вопрос.

— Двести пятьдесят.

— Ладно, брось, они все стандартные — по четыреста, — сказал мужчина в лохматой шапке.

— Вы их что, производите? — спросила Стефка, раздраженно высыпая яблоки, и водрузила пустую чашку на весы. Стрелка замерла на 275.

Специалист по таре не смутился:

— Значит, 30 грамм не довешиваешь.

— Во-первых, не тридцать, а во-вторых, где я вам найду яблоко размером в два сантиметра?

— Значит, денег меньше бери.

Очередь начинала сплачиваться, с подозрительностью глядя на Стефку.