Новогодняя ночь

Вечером поезда шли наполненные до отказа, так что не удавалось не только сесть, но и встать более-менее удобно. Целый день за прилавком — все лица примелькались, превратились в какую-то одну бесформенную массу. Каждый из этих людей, стоящих около нее, час назад мог накричать на нее, потребовать товар получше. В этой нерасчленимой массе люди были похожи именно тем, что каждому хотелось купить самые лучшие фрукты и овощи, которые только есть на свете, других забот у них словно не было, так самоотверженно относились они к выбору продуктов. Работа, семья, друзья, книги — все это было придатком к основному — походу в магазин, где, оттолкнув другого локтем, ввинтившись в прилавок, нужно выбрать покрупнее, поспелее, покруглее… Стефка с ненавистью глядела в эти усталые, незлые лица, на раздувшиеся авоськи. Те, кому удалось плюхнуться на сиденья, либо замерли с закрытыми глазами, либо читали. Интересно, а что кажется машинисту? Что основа существования этих людей в том, чтобы успеть на поезд, занять свободные места, а потом прочитать утреннюю газету?

На Автозаводской поезд выныривал из туннеля и какое-то время шел над рекой. Сколько ни смотрела Стефка, она редко видела над этим местом солнце, серая картина напоминала какой-то военный пейзаж. Грузовики, Медленно ползущие по берегу, и мрачная река, утратившая свою зеркальность, некрасиво застывшая, как охлажденное суфле. Величественность большого пространства была унылой, и народ, выглядывающий из окон поезда, молча наблюдал за этой картиной с отрешенными лицами, словно это была экскурсия по местам боевой славы.

За осень Стефка отвыкла от толкучек в метро, потому что овощные магазины закрывались на час позже. А лотки стояли — до темноты. Хотя домой она приезжала, когда все уже укладывались спать, в метро было просторно. В магазины после восьми покупатели почти не заходили. Лешка, когда Наумыч не отпускал его раньше, ходил из угла в угол, а как-то в сердцах сказал:

— Кто придумал это дурацкое постановление? Вот если хоть один покупатель зайдет к нам, я отдам ему бесплатно пять килограмм винограда, да еще десятку прибавлю на такси.

Продавцы и грузчики с любопытством высыпали из подсобки в зал, напряженно следя за дверьми. Покупателей все не было, уже готовились к закрытию, а Лешка заворачивал отборный виноград домой, когда в магазин забрел старичок. Сразу побежали за Лешкой: «Иди, там тебя спрашивают, и пять килограмм не забудь». Лешка лениво вылез из-за стола и, не выплюнув сигареты, забытой в уголке рта, вышел с кульком в салон.

Это был один из постоянных покупателей магазина, наравне со вздорными старушками он любил оспаривать каждую одинокую виноградинку, игнорируя замечания продавцов о том, что на каждый килограмм винограда полагается десять процентов россыпи. В этот раз старичок был настроен миролюбиво и растерялся, увидев, что обычно пустующий в вечернее время зал полон работниками магазина, и заторопился к выходу. Его окликнули. Старичок нерешительно приостановился, с испугом глядя на продавцов, которых не раз радовал жалобами.

— Мы решили преподнести вам приз, как нашему постоянному покупателю, — Лешка протянул ему кулек с виноградом.

Старичок подозрительно посмотрел на прекрасные матово-розовые кисти.

— Берите, берите, — подбадривали его.

Старичок, завороженный великолепным зрелищем долгожданного винограда, оставил свою подозрительность и спросил с ходу:

— Куда платить?

— Это подарок, — ответили ему.

Старичок с сожалением посмотрел на виноград, который по непонятной причине должен был вернуться к этим насмешникам, вздохнул и пошел к выходу. Его догнали и все-таки всучили злополучный пакет. Чтобы до конца не напугать покупателя, десятку было решено не отдавать.

С тех пор старичок терпеливо сносил, когда ему накладывали виноградную россыпь полными горстями…

Дома уже поужинали и сидели у телевизора, досматривая многосерийный фильм, лишь отец на кухне, обряженный в цветастый передник с кружевами, домывал посуду. Он не мог досидеть у телевизора, если передача ему чем-то не нравилась, и потому был обречен на выполнение домашних дел.

Отец пододвинул к Стефке кастрюлю с супом:

— Наливай сама. А то я занят. Важным делом. По-моему, наша семья решила, что кухня — мое призвание.

Стефка так плеснула в тарелку суп, что брызги разлетелись в разные стороны.

— Ты что злая? — удивился отец. — Недостача, что ли?

— Да устала я, устала.

Стефка села за стол. Суп уже остыл, но разогревать было лень.

— Что, у вас в магазине ничего нового не появилось? — спросил отец, делая неправильное ударение в слове «магазин».

— Ничего.

Он вздохнул:

— Хоть бы картошки принесла. А то я скоро вас вермишелью кормить буду.

— Да, потащу я вам картошку с другого конца Москвы. Пусть Степка приезжает, да набирает сколько надо. У нас пока польская есть. Люди берут мешками.

— Я ему вторую неделю говорю, чтобы приехал к тебе.

Фильм закончился, в комнате задвигали стульями, и на кухню прибежал Степка, держа в руках зеркало.

— Ну-ка, зеркальце, скажи, да всю правду доложи, — процитировала Стефка.

— Прожуйся вначале, торговый работник, — гордо ответил брат.

Степка третий год пытался поступить во ВГИК и никак не мог понять, почему его не торопятся туда взять. Будучи подбодрен отзывами нескольких дворовых девчонок, он считал себя очень талантливым и красивым. Стефка считала его маленьким уродцем.

— Кому нужна такая белобрысина, как ты? — поинтересовалась она.

Судя по тому, что брат не огрызнулся, было понятно, что сейчас он опять будет о чем-нибудь просить. Степка молча уселся напротив, дожидаясь когда из кухни уйдет отец. Тот уже вытирал последнюю тарелку и пытался втиснуть ее в сушилку, где не осталось свободного места. Тарелки падали, отец чертыхался и снова пытался их установить. Наконец ему это удалось, и он ушел из кухни.

— Ну как работа? — спросил Степка, пытаясь придать своему голосу проникновенность. На его взгляд, ему это отлично удавалось.

— К делу, — сказала Стефка, которой не доставляло никакого удовольствия, что брат наблюдает за ее ужином.

— Чего? — обиделся он.

— Чего тебе надо, артист вонючий? — спросила она, с удовольствием глядя, как Степкино лицо, и без того с красноватым оттенком, как у большинства белокурых людей, наливалось багровым румянцем.

Степка сглотнул ответные слова, пытаясь сдержаться.

— Между прочим, я хочу тебе помочь, — сказал он.

— Интересно, в чем? — Стефка насмешливо посмотрела в его серые, словно выгоревшие, глаза.

— У меня друган на заводе работает. Принеси гирьку, мы ее высверлим грамм на двести.

— Сухари-то мне потом будешь таскать?

— А ты гирькой осторожно пользуйся. Когда вечер или раннее утро. ОБХССники, поди, не круглые сутки ходят.

— Мне вчера мужик такую за три червонца предлагал, — сказала она.

— Ну вот видишь, — оживился Степка, — а тут бесплатно.

— Дороже станет, — она с недоверием посмотрела на него. — Тебе что, опять бабки нужны?

— Обижаешь. Сам могу тебе одолжить, если хочешь.

— Откуда у тебя?

— Мало ли откуда? — он дернул плечом, — банков не граблю.

— Ну, а что тебе тогда надо?

— Мне нужно пяток «балаганов».

— Каких еще балаганов?

— Ну это типа трикотажного свитера, с рисунком. На ночное белье похоже.

— Сильно похоже? Может, и будешь ночное белье носить? Ничего доставать не надо.

— Не забывай, что я все-таки твой брат, — насупился Степка.

— А где я тебе возьму? Как ты знаешь, я работаю не в промтоварном, а в овощном.

— Ладно, брось, у тебя везде знакомые.

— Напротив, — она взглянула на брата, на его сморщенное личико с подкрашенными ресницами, и спросила, зная, как страдает Степка из-за своих коротких белесых ресниц, — тебя голубые за своего не принимают? Ты бы еще нарумянился.

Степка дернулся и перешел на фальцет:

— Заткнись!