Новогодняя ночь

Около Вадима остановилась пара: она — в малиновом бархатном костюме, он — в спортивных штанах, вытянутых на коленях, и застиранной футболке.

— Что за пластинки тут, им в субботу сто лет, — сказал парень, лениво растягивая слова.

Вадим насторожился, ему и в голову не могло прийти, что кому-то его пластинки могут не понравиться. Он напряженно вглядывался в спину говорящего, когда же внимательно изучил высокую широкоплечую фигуру, то перекинул взгляд на его даму. У ней были правильные изящные черты лица, длинные темно-каштановые волосы распущены, и это скрадывало определенность возраста.

Парень стоял спиной, и поэтому Вадим не мог видеть его лица, но когда он повернулся, то совсем неожиданно оказался синеглазым и юным — лет на шесть-семь младше своей партнерши. Выражение его лица — удивительная, смесь самоуверенности и какой-то детской незащищенности — на какой-то миг так поразило Вадима, что он даже забыл о причине, по которой обратил внимание на эту пару. Но потом вновь на него нахлынула обида, и он, нахохлившись на своем стульчике около проигрывателя, враждебно и хмуро смотрел на них.

И все-таки он наслаждался! Пожалуй, только это слово, в которое остальные люди вкладывают столько смысловых оттенков, могло бы отразить состояние Вадима. Если и говорить о наслаждении, можно было бы полностью поручиться, что Вадим, никогда не знавший этого чувства, испытывал его, когда слушал свои пластинки. И особенно сейчас, после долгого перерыва, это чувство было острым и отчетливым.

Обычно придающий значение самым ничтожным репликам в свой адрес, долго помнивший все обиды, вплоть до мелочей, на этот раз Вадим неожиданно подобрел и уже больше по привычке, чем из злобы, следил за долговязым мальчиком.

На следующий день Паша снова подошел к Вадиму:

— Вадька, друг, выручай, слесарь не пришел, принеси и сегодня пластинки.

Вадим воспринял Пашину просьбу так, будто иначе и быть не могло:

— Ну ладно.

Он, конечно, понимал, что не острая необходимость заставляет Пашу обращаться к нему, замок был, в конце концов, не от сейфа. Паша при всем своем кажущемся избытке энергии не любил лишних хлопот.

Но Вадим теперь уже и сам хотел пойти на танцы — слушать свои пластинки, пусть не дома в одиночестве, с этим приходилось мириться. И, кроме того, у него появилось какое-то непонятное болезненное любопытство ко вчерашней паре.

Вадим сидел около своих пластинок, когда они вошли в зал. Но тут же потерял их из виду, так как рядом с ним присел сухонький старикашка, настолько сухонький, что было удивительно, как он забрел на танцы, присел он с явным желанием завести разговор.

— Танцует молодежь, — сказал старичок, покашливая в маленький кулачок.

Вадим пробормотал в ответ что-то неопределенное.

— А вы вот, как я погляжу меломан, — старичок с симпатией поглядел на него.

Меломан? Вадим вскинул на него глаза. Господи, да что же это такое? Наверное, что-нибудь оскорбительное. Даже наверняка. Просто невозможно на минутку присесть, чтобы тебя не оскорбили.

— А вам-то что? — вспылил Вадим.

Старичок, не ожидавший такой бурной реакции, пожал плечами и мелко засеменил в другой угол.

— А сейчас белый танец, по заявкам, — объявил в это время Паша, как всегда, широко улыбаясь.

Вадим, несколько раздраженный, машинально нашел взглядом девушку в бархатном костюме. Парень стоял около нее, небрежно покачиваясь на каблуках, — высокий, самоуверенный. Она улыбалась ему. Вадим взял пластинку, зачем-то помедлил, вздохнул и поставил на диск.

— Шр-р, — закрутилась пластинка. Зазвучала музыка.

Неожиданно девушка обернулась, ее широко раскрытые глаза смотрели прямо на Вадима. Он вздрогнул от неожиданности и даже сжался от ее долгого взгляда, стараясь сделаться как можно незаметней. Она стала пробираться среди стоящих людей к нему.

— Можно вас пригласить?

Вадиму хотелось, чтобы ее вернул тот длинный мальчик, увел. Но мальчик не приходил, она улыбалась и ждала. Если минуту назад Вадим называл ее улыбку кокетливой, то теперь готов был назвать милой и обаятельной. Вадим медленно и неловко встал, думая, как стремительно приближается ее лицо откуда-то сверху.

Он уже давно не танцевал и поэтому мучительно долго вспоминал, куда положить руки. Из памяти всплыли эпизоды прошлых танцев, и Вадим, скорее машинально, чем обдуманно, начал двигаться. Он был почти зол на эту девушку за то, что она вывела его из оцепенения, что надо лихорадочно соображать, о чем говорить. Он видел, с какой легкостью разговаривают рядом танцующие, и ему было досадно, что каждое слово, каждый жест сейчас даются ему с трудом. Но к досаде примешивалось еще какое-то чувство: то ли непонятная радость, то ли гордость, что она его пригласила.

— Меня зовут Анна, — сказала она.

Вадим открыл рот, чтобы ответить, но Анна его опередила:

— Знаю, знаю, тебя — Вадик.

— Да, — промямлил он, смущаясь от неожиданных «ты» и «Вадик».

Он напрягся, думая, о чем спросить Анну.

— А вы давно здесь отдыхаете? — на «ты» он не решился.

— Достаточно, чтобы все опротивело, скукота. Вадик, а почему ты пластинки крутишь? Это что твоя общественная работа?

— Нет, — протянул он, — Пашка просит, чтобы я…

Вадим не договорил, ему вдруг в первый раз стало стыдно признаться, что пластинки его. Анна как будто даже не заметила, что он запнулся.

— Слушай, Вадик, а поновей пластинок нет?

Вадим, как завороженный, смотрел в ее глаза, немигающие, холодно-серые, и молчал. Но ее отнюдь не обескуражило это молчание, она продолжала так же непринужденно:

— Съездил бы ты в город за пластинками новыми. Хотя бы «Европу» в киоске грамзаписи купил, ну или еще что-нибудь.

Он продолжал танцевать, не замечая, что музыка закончилась. Анна остановилась и легко выдернула руку из его ладони. Вадим двинулся было за ней, но его оттеснили, и длинные волосы Анны мелькнули уже в другом конце зала.

Вадим огляделся, только сейчас начиная воспринимать окружающее. Он заметил, что около проигрывателя стоит стайка молоденьких ребят и оживленно перебирают пластинки. Вадим с ужасом смотрел, как они берут пластинки не за края, а всей пятерней, так что следы пальцев четко отпечатывались на черной блестящей поверхности. Но ужас Вадима тут же сменился равнодушием. Он, даже не подходя к проигрывателю, вышел в фойе, выпил воды из умывальника, набирая ее прямо в ладони. «Европа, Европа», — стучало у него в висках. Из зеркала на него глядело худое, усатое лицо с топорщащимися черными усами. Карие глаза были недоверчивы и настороженны.

— Ну что, Вадька, — спросил он свое отражение в зеркале. — Едем в город?

Спросил и сам удивился своим словам. Он старательно подыскивал оправдание тому, что вот так неожиданно собрался в город, не обременяя себя мыслями о том, что скажет на работе, что скажет жене. Непонятная сила заставила Вадима если не подавить сомнения, то, по крайней мере, не думать о них сейчас. Перед ним стояла четкая цель: привезти «Европу», все остальное было слишком туманным…

По дороге домой он зашел к своему приятелю, Звонкову, с которым вместе работал в гараже. Звонков был весьма озадачен. Вадим давно уже не заходил к нему по вечерам.

— Что-то случилось? — испугался он.

— Да нет, — Вадим потоптался, — завтра мне в город надо, скажи шефу, что я отгул беру.

— Зачем тебе в город? — круглые глаза Звонкова приобрели еще более правильную геометрическую форму, они так и светились непониманием. Обычно Вадим долго собирался, прежде чем уехать, долго размышлял, когда это лучше сделать, а тут — ни с того, ни с сего.

Но Вадим ничего не собирался ему объяснять.

— Надо, — кратко сказал он, — ну пока, я тороплюсь, — и его каблуки застучали по лестнице.

Супруге своей Вадим ничего не стал говорить об отгуле, избегая расспросов, которые обещали быть более продолжительными, чем у Звонкова. Выйдя из дома утром, он, как смышленый школьник, собравшийся улизнуть с уроков, направился вначале в ту сторону, что выглянувший из окна наблюдатель не мог бы ничего заподозрить, и только за углом свернул к автобусной остановке.