Страница 18 из 40
— Ты что ж делаешь, нахалка? — возмутилась женщина, подбоченясь и готовясь к схватке.
— Мне только спросить. Я стояла, — пролепетала Татьяна.
— Стояла она! Где это ты стояла? Знаю я, где ты стояла! В очередь!
— Где вы здесь видите очередь?
Держа в руках записку «Лидия Семеновна. Окно № 2», Татьяна обратилась к старшему кассиру:
— Мне нужна Лидия Семеновна. Мне... билет до Ташкента.
— Она не работает сегодня.
— Я из Театра на Таганке. Мне заказано. Хотя бы на подсадку...
— Не знаю ничего.
Татьяну оттеснили от окошка, но в ней уже проснулась отчаянная решимость. Тяжело дыша, она осмотрелась и увидела еще одну открытую кассу — «Для военнослужащих». Рядом никого не было. Татьяна подошла, вставила в паспорт сотню и тоном, не терпящим возражения, произнесла:
— На Ташкент, ближайший рейс, один.
Не глядя на нее, кассирша отрезала:
— Нет билетов.
— Я из Театра на Таганке, мне необходимо, я везу лекарство Высоцкому.
— Я-то тут при чем? Это воинская касса, — не поднимая глаз, ответила кассир.
Татьяна просунула в окошко паспорт с сотенной бумажкой.
— Вот, можно без сдачи. Возьмите.
Кассир посмотрела на паспорт со вкладышем, подняла длинные ресницы и холодно произнесла:
— Отойдите, не мешайте работать.
Таня поняла, что уперлась в бетонную стену. Все ее тело непроизвольно затряслось. Задыхаясь, она медленно опустилась на пол.
— Девушка! Что вы тут устраиваете? — высунулась из окошка кассир.
Татьяна поднялась и почти залезла головой в кассу, по лицу ее потекли слезы.
— Вы понимаете, что я говорю? Человек без лекарства, он умереть может! Как это — билетов нет?
Должна быть бронь на такие случаи! Пожалуйста, помогите!
Кассир с любопытством посмотрела на Татьяну.
— На Ташкент? Борт будет сейчас грузовой. Можно попробовать договориться. Согласятся — я тебя оформлю. Давай вместе сходим.
Она закрыла окошко, вывесила табличку «Перерыв 10 минут» и вышла к Татьяне.
— Нам в комендатуру. Сюда.
Вытирая слезы, Таня последовала за кассиршей. Они прошли по коридору, и кассирша толкнула дверь с надписью «Военная комендатура».
В небольшой комнате сидело несколько солдат, а чуть поодаль — майор с опухшим, красным лицом. Кассирша окликнула его:
— Майор, а подь-ка сюда.
— Не возьму, — офицер даже не посмотрел в ее сторону.
— Сюда иди, я сказала.
Майор неохотно встал.
— Очень нужно. Девушка — с «Таганки», — зашептала кассирша.
— Ты что, не знаешь, что у меня за груз?! — взорвался он.
Татьяна поняла, что это ее единственный шанс.
— Да это ничего, я могу посидеть на ящиках, — вытирая слезы, произнесла она. — Вы поймите, я везу лекарство для Высоцкого. Без него он может умереть...
Майор недоверчиво оглядел Татьяну с ног до головы.
— Ну уж прямо для Высоцкого...
— Вы мне не верите? Вот мои документы.
— Возьми, майор, — подмигнув, поддержала кассирша.
— Ладно. Сто рублей.
Татьяна вытащила из паспорта сторублевую бумажку.
— Да не здесь... Давай документы. Я оформлю тебя в сопроводительных. Если кто будет спрашивать, скажешь, что родственница Худякова... Сопровождаешь груз. Запомнила?
— Запомнила! А Худяков — это вы?
Майор удивленно посмотрел на Татьяну.
— Худяков — это груз.
* * *
В кабине пилотов было очень тесно, и Татьяна попросилась лететь в грузовом отсеке. Собственно, весь самолет, кроме кабины, и был огромным грузовым отсеком. В нем не имелось ни сидений, ни иллюминаторов и светила только одна лампочка над входом в кабину. Татьяне выдали воняющий бензином грязный ватник.
Когда самолет разгонялся по полосе, ее чуть не снесло с ящика, на котором она сидела. Она вцепилась в ремни, которыми ящик был закреплен почти в центре самолетного брюха. Ногами уперлась в такой же зеленый ящик, закрепленный рядом. Сразу же заложило уши и стало холодно. Стуча зубами, Татьяна завернулась в спасительный ватник. Одной рукой она прижимала к себе сумку.
Из темноты, шатаясь, явился знакомый майор в приличном под питии и со стаканом в руках. Пред-дожил выпить, чтоб согреться. Татьяна отказалась. Перекрикивая шум моторов, майор заговорил с ней:
— Вильченко знаете?
— Кого? — не расслышала Татьяна.
— Вильченко!
— А кто это?
— Ну там, один... Он в Москве всех знает. То есть артистов там, хоккеистов... Такой мордатый, рыжий, даже не рыжий, а вообще... Золотой.
— Ну, может быть... Я просто не всех помню, я недавно в театре работаю.
— Не-ет, он не в театре. Он там два года в академии учился, жил. Ну, с детьми, с женой. Как же его — Вильченко... Вильченко... О! Герман! Герман Вильченко!!!
— Нет, вряд ли...
Майор, не обращая внимания на Таню, продолжал кричать, глядя куда-то в пустоту.
— Он говорил, короче, что эта... худая такая, из балета... заболела чем-то, как ее... ну — лебедь!
— Нет-нет, с ней все в порядке. Плисецкая.
— Во, да! Плисецкая! А говоришь — не всех знаешь. Чего с ней?
Татьяне тоже приходилось перекрикивать шум двигателей.
— Она... танцует. Она лучше всех. То есть, может, что-то и было, но давно. А сейчас все в порядке.
Майор мечтательно улыбнулся пустоте.
— Во-о... В Москве... Вы все, конечно, здорово... Все про всех знаете. А у нас — ни хрена! Только «Красная звезда». Да я и не читаю вообще. А Высоцкого я знаю. Он, когда я в Полтаве служил, приезжал туда. Я его, знаешь, люблю... Сердцем. Ну, то есть очень уважаю! Везет тебе, конечно. Как тебя зовут?
—Татьяна. Да, я тоже... его люблю. Его все любят.
Татьяне вдруг стало хорошо и радостно. Она поняла, что первый раз вслух сказала, что любит Володю.
Глава двенадцатая
«ВКЛЮЧИТЕ СВЕТ В ЗАЛЕ...»
Люди шли во Дворец культуры «Фарход» с цветами, а многие с фотоаппаратами и даже магнитофонами. Паша стоял у окна второго этажа и смотрел сверху, как зрители толпились у входной двери в ожидании, когда билетер оторвет контроль и впустит их внутрь. Каждый зритель, отдав свою треплу, делал свой взнос. В каждой трешке и его, Пашина, доля.
Аншлаг в «Фарходе» составляет две тысячи семьсот рублей, считал Паша в уме. Двести — распространителям, по рублю с кресла—местным. Это уже тысяча двести. Пятьсот пятьдесят — Володе с Сев-кой, остается — девятьсот пятьдесят. Уберем еще сотню на всяких приглашенных и обеды — остается восемьсот пятьдесят. Вычесть проезд и проживание — и то, что остается, — это их с Леней гешефт. Копеек пятнадцать с каждого рубля его, Пашины. Но дело не только в деньгах...
Паша вальяжно спустился в фойе первого этажа.
Люди напирали друг на друга, заранее вытаскивая билеты; минуя контроль, они спешно пересекали фойе, затем бежали к своим местам в зрительном зале.
* * *
В гримерной комнате, недалеко от сцены Володя настраивал гитару, а Кулагин в костюме-тройке чистил до блеска концертные туфли.
— После какой песни ты меня объявишь?
Севе хотелось поговорить с Володей, хотелось обсудить свой выход, чтобы это несло какой-то смысл. Но Володя был сосредоточен и замкнут. Не глядя на Севу, буркнул:
— Как пойдет... Ну, минут через тридцать подходи.
* * *
Звукорежиссер Коля тоже готовился к началу концерта, когда к нему в радиорубку без стука вошли связисты Михалыча — Сергей и Байрам. Байрам держал в руках большой катушечный магнитофон. Сергей хлопнул Колю по плечу:
— Где включаться?
— Чего-чего? — вытаращил глаза Коля.
— Не волнуйся, мы из республиканского радио. С дирекцией все обговорено. Дай линию, тебе говорят. Чего непонятно-то?
Байрам включил магнитофон в сеть, поставив его рядом с Колей, заправил бобину.
— У тебя розочка или палец? — обратился Байрам к Коле.