Ноздря в ноздрю

— Я об этом думал. Но до обеда чувствовал себя прекрасно, и симптомы отравления у меня были такие же, как и у всех. Я отравился тем же, чем и остальные гости. Только не знаю чем. — Я налил себе еще чашку кофе, предложил вновь наполнить ее. Она покачала головой. — Так вы напишете статью, обеляющую мой ресторан?

— Возможно. Все зависит от обстоятельств. Вы расскажете мне что-то интересное о взрыве на ипподроме?

— Возможно. Если вы пообещаете все напечатать.

— Я ничего не могу обещать. Потому что последнее слово остается за главным редактором. — Она улыбнулась. — Но раз уж он мой муж, мне, скорее всего, это удастся.

«Черт, — подумал я, — еще одна романтическая возможность проплыла мимо». Мне понравилась не лезущая за словом в карман мисс Хардинг. Но, увы, она оказалась миссис.

Карлу и Гэри понадобилась кухня: пришло время готовить ленч, и мы с миссис Хардинг вернулись в бар, но лишь после того, как по моему настоянию она сфотографировала меня на фоне сверкающих стальных поверхностей.

О взрыве я рассказал ей много нового, разве что не стал делать упор на заливавшей все крови. Упомянул о Мэри-Лy, о печали, которую ощутил, узнав, что она умерла. Попытался передать словами беспомощность, которую испытывал в тот момент, не зная, чем и как можно помочь.

Наконец она посмотрела на часы, закрыла блокнот, сказала, что должна бежать, чтобы проверить свои страницы до того, как газета уйдет в типографию.

— В этот номер мы не успеем, — предупредила она. — Покупайте завтрашний.

— Хорошо, — кивнул я. Мы обменялись рукопожатием, на этот раз она не колебалась. — Никогда здесь не обедали? — спросил я.

— Нет.

— Тогда приходите как моя гостья. Вместе с мужем. В любое удобное вам время.

— Благодарю. — Она улыбнулась. — С удовольствием.

Мортон победил нокаутом.

Глава 7

Анджела Милн позвонила в четверг с самого утра, и по голосу я сразу понял, что она раздражена оставленным мною сообщением. Она твердо заявила мне, что в результатах анализов никакой ошибки быть не может и мне следует посмотреть на себя в зеркало и спросить: «Кто кому здесь дурит голову?»

— Вы подали на обед фасоль, не приготовленную, как должно. Почему бы вам просто в этом не признаться?

Я сходил с ума?! Я точно знал, что никакой фасоли в приготовленных мною блюдах не было. Знал ли? Мог с абсолютной уверенностью сказать, что не клал в них фасоль, приготовленную или какую другую? Мог быть так же уверен, что фасоль не положил кто-то другой? Но, конечно же, я бы заметил фасолины. Они же бросаются в глаза, это может сказать каждый, кто ел мясо с фасолевым соусом. Но ведь кто-то мог порубить фасолины на мелкие кусочки или истолочь в порошок, а потом добавить в какое-то из блюд. Но зачем? И кто?

В шатре, который в тот вечер стал импровизированной кухней, народу хватало, и речь идет не только о моих сотрудниках. Пять или шесть временных помощников раскладывали еду по тарелкам, на кухню могли свободно заходить и все официанты. Большинство временных работников пришло через агентство по найму, но среди них были и несколько друзей моих сотрудников, и двое или трое сотрудников компании Сюзанны Миллер, потому что кто-то из нанятых агентством так и не появился. Кто-то сознательно подсыпал яда в приготовленные для обеда блюда в рамках войны между компаниями за обслуживание зрителей ипподрома? Из зависти? Конечно же, нет. Такое просто не имело смысла. Но, с другой стороны, я все больше склонялся к наиболее логичной в сложившейся ситуации версии: если я не добавлял фасоль в обеденные блюда, ее добавил кто-то еще.

Я понимал, что убедить в этом других, скажем, Анджелу Милн, будет непросто. Они скорее поверили бы, что я допустил элементарную кулинарную ошибку, а теперь не хочу в этом признаваться.

В среду вечером обеденный зал, заполненный менее чем на четверть, тоже нагонял тоску, хотя пришла одна пара, которая обедала в пятницу на ипподроме, а потом, как все, пострадала от этого чертова фитогемагглутинина.

— Такое случается, — заявила жена. — Я уверена, это не ваша вина.

Как бы мне хотелось, чтобы все мои постоянные посетители придерживались того же мнения. Я спросил, что они тогда ели, но они не помнили. Спросил, вегетарианцы ли они. Они заверили меня, что нет, и в доказательство своих слов заказали по стейку.

Четверг чуть улучшил мне настроение, особенно после того, как на мой стол лег номер «Кембридж ивнинг ньюс», спасибо Ричарду, который специально съездил за ним в город. Как он сказал, время у него было, поскольку на ленч пришли восемь человек, занявшие только три столика.

Львиную долю статьи занимали мои ответы на вопросы миссис Хардинг, связанные со взрывом, что я нашел вполне естественным. Однако ниже упоминалось, что «Торба» вновь открыта для посетителей после проверки местными инспекторами Управления контроля пищевой продукции. Миссис Хардинг написала, что сама побывала на кухне «Торбы», и поддерживаемые там стандарты чистоты произвели на нее неизгладимое впечатление. Хорошая девочка. Сопровождала статью моя фотография па фоне сверкающей нержавеющей сталью кухни, и меня все это, конечно, порадовало, пусть место для фотографии нашлось только на седьмой странице, а не на первой, как бы мне хотелось.

Я думал, что понадобится время, чтобы статья дала реальную отдачу, но уже в четверг у нас отобедали почти сорок человек. Конечно, такого количества еще не хватало для покрытия всех расходов, но атмосфера в обеденном зале стала чуть веселее. Появилась надежда, что все быстро придет в норму. В пятницу, в связи с похоронами Луизы, мы не работали, так что только субботний вечер мог показать, сходит кризис на нет или только углубляется.

Пятница стала для Ньюмаркета днем похорон, во всяком случае, для той части городского населения, которую я знал.

Элизабет Дженнингс отпевали в расположенной неподалеку от центра католической церкви Госпожи нашей и святой Этельдреды на Эксетер-стрит, современном здании, построенном в 1970-х годах, но в традиционном стиле, с нормандскими арками и колоннами по обе стороны нефа и окном-витражом из розового стекла высоко над дверями в западной стене. Церковь была большая, спроектированная для города, немалая часть населения которого прибыла из Ирландии, этой наиболее католической из стран. Нет нужды говорить, что на похоронах жены одного из самых известных тренеров на скамьях не было свободного места, и многим пришлось стоять.

Мне удалось втиснуться с краю одной из скамей. Если бы знать заранее, что служба продлится больше часа, я, наверное, попытался бы найти более удобное место, и мы с соседом не сидели бы, теснясь, как сельди в бочке.

Нейл Дженнингс произнес трогательную речь, от которой у нас всех навернулись слезы на глазах. Держался он хорошо, говорил твердым голосом, но выглядел куда старше своих шестидесяти лет. Детей у них с Элизабет не было. То ли не получалось, то ли не хотели. Соответственно, лошадям они отдавали ту любовь, которую могли бы получить дети. И теперь, после столь внезапной и трагической гибели спутницы жизни, я опасался, что Нейл долго не протянет, как в жизни, так и в работе.

Он простоял у дверей церкви как минимум полчаса, пожимая руку всем, кто пришел на службу. Это один из тех моментов, когда слов недостаточно, чтобы выразить свою скорбь. Вот и я лишь посмотрел на него грустными глазами, как бы говоря: «Я очень сожалею о вашей утрате и прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете». Он сухо кивнул, и брови чуть приподнялись, отвечая: «Спасибо, что пришел. Ты и представить себе не можешь, как теперь одиноко в доме». К счастью, я не услышал от него: «Это ты виноват в том, что я сейчас не с ней».

Я постоял и перекинулся несколькими словами с теми из скорбящих, кого знал достаточно хорошо, чтобы раскланиваться при встрече на Высокой улице. Одним из них был Джордж Кейли, один из лучших тренеров Ньюмаркета, жена которого круглогодично держала за собой столик по субботам.