Страница 11 из 62
/Подпись/ не разборчиво
Это показание собственно и послужило основанием для ареста поэта Николая Гумилёва. И уже 9 августа 1921 года он давал показания в Петроградской губчека. И чтобы окончательно разобраться в этой трагической истории привожу полные тесты допросов Гумилёва.
Месяца три тому назад ко мне утром пришел молодой человек высокого роста, бритый, сообщивший, что привез мне поклон из Москвы. Я пригласил его войти, и мы беседовали минут двадцать на городские темы. В конце беседы он обещал мне показать имевшийся в его распоряжении русские заграничные издания. Через несколько дней он действительно принес мне несколько номеров каких-то газет и оставил у меня, несмотря на мое заявление, что я в них не нуждаюсь. Прочтя эти номера и не найдя в них ничего для меня интересного я их сжег. Приблизительно через неделю он пришел опять и стал опрашивать меня, не знаю ли я кого-нибудь желающего работать для контрреволюции. Я объяснил, что никого такого не знаю. Тогда он указал на незначительность работы — добывание разных сведений и настроений, раздачу листовок и сообщил, что это работа может оплачиваться. Тогда я отказался продолжать разговор с ним на эту тему, и он ушел.
Фамилию свою он назвал мне, представляясь. Я ее забыл, но она была не Герман и не Шведов.
/подпись Н.Гумилёв/
Допросил Якобсон
9/VIII — 21 г.
С момента первого допроса прошло почти десять дней, когда следователь Якобсон вновь предложил Н.Гумилёву дать показания по существу дела. За это время были допрошены многие участники так называемого дела Таганцева. Но Гумилёв, по-прежнему, держится уверенно.
Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее:
Летом прошлого года я был знаком с поэтом Борисом Вериным и беседовал с ним на политические темы, горько сетуя на подавление частной инициативы в Советской России. Осенью он уехал в Финляндию и через месяц я получил в мое отсутствие от него записку, сообщающую, что он доехал благополучно и хорошо устроился. Затем зимой перед Рождеством ко мне пришла немолодая дама, которая мне передала неподписанную записку содержащую ряд вопросов связанных очевидно с заграничным шпионажем /напр. сведения о готов. походе на Индию/. Я ответил ей, что никаких таких сведений я давать не хочу, им она ушла. Затем в начале Кронштадского восстания ко мне пришел Вячеславский с предложением доставлять для него сведения и принять участие в восстании, если оно перенесется в Петроград. От дачи сведений я отказался, а на выступление согласился, причем указал, что мне по всей вероятности удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих, пользуясь общим оппозиционным настроением. Я выразил также согласие на попытку написания контрреволюционных стихов. Дней через пять он пришел ко мне опять, вел те же разговоры и предложил гектографиловальную ленту и деньги на расходы связанные с выступлением. Я не взял ни того, ни другого, указав, что не знаю, удастся ли мне использовать ленту. Через несколько дней он зашел опять и я определенно ответил, что ленту я не беру, не будучи в состоянии использовать, а деньги /двести тысяч/ взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий восстания в городе или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их. После падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской Власти. С тех пор ни Вячеславский, ни кто другой с подобным разговором ко мне не приходил, и я предал все дело забвению.
В добавление сообщаю, что я действительно сказал Вячеславскому, что могу собрать активную группу из моих товарищей бывших офицеров, что являлось легкомыслием с моей стороны, потому, что я с ними встречался лишь случайно и исполнить мое обещание мне было бы крайне затруднительно. Кроме того, когда мы обсуждали сумму расходов, мы говорили также о миллионе рублей.
/подпись Н.Гумилёв/
Допросил Якобсон
18/VIII- 21 г.
Судя по почерку показаний Гумилёва, написанных его рукой, он держался достаточно уверенно и не чувствовал ни своей вины, ни реальной опасности. Однако именно на этом допросе он делает первую роковую ошибку, признавая, хотя и с оговоркой, «что могу собрать активную группу из моих товарищей…». За это откровение подследственного мертвой хваткой цепляется следователь Якобсон и в последующем фактически добивается только одного — подтверждения этих слов о намерениях Гумилёва.
Читая эти трагические справки, невольно вспомнил август 1991 года, когда меня с группой офицеров КГБ, допрашивали в Лефортово, как пособников ГКЧП. С каким рвением и пристрастием следователь, который ещё вчера сам служил в КГБ, добивался от меня, чтобы я подписал протокол, в котором говорилось, что мы (группа офицеров КГБ) 19 августа 1991 года выполняли специальное задание в Литве по указанию руководства КГБ.
Да, действительно 18 августа 1991 года группа офицеров КГБ вылетела в Вильнюс. Тогда в 1991 году, когда продолжался горбачевский развал страны, нас как пожарных постоянно бросали в различные регионы СССР (Армения, Азербайджан, Грузия, Прибалтика и т. д.). Но никто из нас тогда, 18 августа, не знал, что на утро 19 августа готовится «переворот», и, что мы, якобы, должны были играть особую роль в Прибалтийском регионе.
Это главный тезис признания, которого добивался в частности от меня следователь. И когда я твердо заявлял, что мы действительно не получали ни какого специального задания, следователь топал ногами, уговаривал, угрожал, ссылался на то, что все члены «группы» уже давно признались, что уже 18 августа знали о готовившемся «перевороте». Это хорошо известный прием. Но тогда он не сработал…
К сожалению, судьба Гумилёва сложилась трагически. Этого косвенного признания вины оказалось достаточным, чтобы получить высшую меру.
Допрошенный следователем Якобсоном я показываю:
Сам подтверждаю, что Вячеславский был у меня один и я, говоря с ним о группе лиц могущих принять участие в восстании, имел в виду не кого-нибудь определенного, а просто человек десять встречных знакомых из числа бывших офицеров, способных в свою очередь сорганизовать и повести за собою добровольцев, которые, по моему мнению, не замедлили бы примкнуть к уже составившейся кучке. Я может быть не вполне ясно выразился относительно такого характера этой группы, но сделал это сознательно, не желая быть простым исполнителем директив неизвестных мне людей и сохранить мою независимость. Однако я указывал Вячеславскому, что, по моему мнению, это единственный путь по какому действительно свершается переворот и что я против подготовительной работы, считая ее бесполезной и опасной. Фамилий и лиц я назвать не могу, потому что не имел ввиду никого в отдельности, просто думал встретить в нужный момент подходящих по убеждениям мужественных и решительных людей. Относительно предложения Вячеславского я ни с кем не советовался, но возможно, что говорил о нем в туманной форме.
/подпись Гумилёв/
Допросил Якобсон
20/VIII — 21 г.
Хотел бы обратить внимание, что Гумилёв за время всех допросов фактически не назвал ни одной конкретной фамилии, ссылаясь на абстрактных людей с улицы.
Что касается фамилии Вячеславского, то Гумилёв назвал её только после очной ставки с ним, где Вячеславский первый рассказал об их встречах.
Однако, за эти откровения Гумилёва уже полностью цепляется следователь Якобсон. Поэтому на последнем фактически допросе 23 августа он просит лишь подтвердить отношение Гумилёва к происходившим событиям.
Допрошенный следователем Якобсоном я показываю следующее: