Подземная непогода

— Туфы — лавы, лавы — туфы, — говорил он, поглядывая на модель, — все это мы знали и раньше. Еще студентом я читал в популярной статье: "Вулкан — это гора, которая создала сама себя". Да, когда-то здесь было ровное место, потом возникла трещина, за пять тысяч лет произошло штук семьсот извержений, и вот из лавы и пепла выросла куча почти в пять километров высотой, что-то вроде шахтного террикона. Теперь Шатров изучает эту кучу, изобразил ее в разрезе. Как учебное пособие это любопытно и наглядно, но что это дает для науки? Техника подтверждает старые взгляды — то, что было открыто мыслителями без аппаратиков.

Виктор обычно отмалчивался. Он совсем не был уверен, что его работа значительна. Но однажды за него ответил летчик:

— Помнится, — сказал он, — когда я летал над Ленским трактом от Иркутска до Якутска, жил на одной посадочной площадке в сторожах отставной ямщик. И один у него был разговор: "Скушное ваше летное дело. Вот я, бывало, в сорокаградусный мороз… на весь тракт моя упряжка первая. Какие кони были звери! Чуть зазеваешься — вывалят в сугроб или в полынье искупают. Вожжи в руках — как струны. Не езда — песня! А что ваш самолет? Печка на крыльях, жестяной ящик. Дернул за рычаг — он идет. Дернул за другой — садится. Никакого тебе геройства".

Все рассмеялись. Грибов тоже улыбнулся нехотя, но насторожился.

— К чему эта басня? — спросил он.

— А мне сдается, — сказал летчик с расстановкой, — что вы, товарищ Грибов, тоже из породы этих самых ямщиков. Вы говорите: "Гений, мыслитель, догадка!" В общем, этакая игра ума, скачки с препятствиями. Верно, люди в прошлом ездили на перекладных, мучились, но ездили. Но ведь с техникой дальше уедешь, товарищ Грибов? Как вы думаете?

Начальник станции пожал плечами.

— Отставной ямщик Грибов, — сказал он с невеселой усмешкой, — сомневается, чтобы какая-нибудь машинка могла заменить талант и знания. Пока что мы видим только туфы и лавы — самолет летит по трассе, проложенной ямщиками, товарищ пилот.

2

Грибова было нелегко распознать. Даже близкие знакомые ошибались в нем, считая его холодно-равнодушным, рассудительным человеком с рыбьей кровью. На самом деле Грибов был решителен, смел, даже дерзок и азартен. Страстный боец по натуре, он вел сражения за письменным столом. Он был неустрашим в мыслях это ценное качество для ученого. Грибова отметили еще в институте. Его дипломный проект был опубликован как научная работа. Способности математика сочетались в этом человеке со способностями юриста. Он легко видел слабости противника и в спорах побеждал всегда, хотя не всегда был прав. Его работа в самом деле была грандиозна и смела. Грибов хотел предсказывать извержения, установив математически связь между процессами на Солнце, в океане и под землей. Эта связь действительно существует, но она очень сложна. Чтобы предсказать извержение, Грибову надо было привлечь астрономию, метеорологию, физику, океанографию, геологию. Люди осторожные говорили, что такая работа непосильна и потому бесполезна. "В науке нужно копить новые факты", утверждали они. "Кому-нибудь нужно копить, кому-нибудь и осмысливать", возражал Грибов.

— Я готов поверить, что эту теорию завершит Грибов, — сказал один из его товарищей, — только не Александр Григорьевич, а его внук или правнук. Здесь хватит работы на сто лет.

— Пусть так, — говорил Грибов, — но я вложу свою долю.

В глубине души, конечно, он надеялся сделать все. Результатов пока не было, но Грибов и не обещал быстрых успехов… "Главное — дело идет", — утешал он себя. Другие не решались приняться, а он взялся и постепенно продвигается.

На Камчатку Грибов приехал, чтобы наблюдать вулканы. Однако его личные наблюдения не могли играть большой роли. Ему нужно было знать все, что говорила по этому вопросу мировая наука. В списке использованных материалов у него значились тысяча двести книг, статей, диссертаций и отчетов. С точки зрения Грибова, работа Виктора была тысяча двести первым материалом, которому он, Грибов, в своей книге посвятит три строчки. Грибова удивляло и раздражало внимание зимовщиков к восковой горе, но он не завидовал нисколько. Сам себя он считал будущим генералом науки, а Виктор в его глазах был чертежником, топографом, ведущим картографическую съемку под землей. Когда сотни топографов закончат работу и на основании их трудов будет составлена карта, генерал положит ее перед собой, подумает… и красной стрелкой изобразит свое решение — указание для многих тысяч людей. Разве может генерал завидовать топографу? Смешно подумать. Он неизмеримо выше этого.

И все же Грибов мешал Виктору, не преднамеренно, но очень часто.

Зимой на станции было немного работы, но тем не менее дела находились, и Виктор не освобождался от них. Нужно было разбирать коллекции, писать месячные отчеты, составлять таблицы. В эти дни Виктор не вылетал на вулкан.

Хозяйственные заботы требовали мужской силы: то привезти дров из лесу, то напилить их, наколоть, починить крышу, расчистить дорогу, разгрести снег. К таким делам неизменно привлекались Виктор и Ковалев. Полет на вулкан, естественно, срывался.

На станции еще летом были установлены дежурства. Дежурили все, в том числе и Грибов. Но научных сотрудников было только четверо. Значит, через три дня на четвертый Виктор оставался дома. А на следующий день, глядишь, Грибов сам собрался вылететь в Петропавловск, в Козыревск, к морю, на другие вулканы, более активные (всегда же какой-нибудь вулкан на Камчатке ворчит, дымит, беспокоится). И Виктору удавалось побывать на Горелой сопке раза два в неделю.

Съемка продвигалась черепашьими темпами. Виктор был в отчаянии, боялся, что не успеет закончить ее до извержения. И однажды за столом, выслушав очередное распоряжение, он очень мягко попросил освободить его от хозяйственных работ.

— А как вы это представляете себе? — возразил Грибов холодно. — Товарищ Шатров занимается наукой, а Катерина Васильевна пилит за него дрова? Товарищ Шатров улетает, а начальник станции за него дежурит? У нас здесь нет прислуги и нет бар. Все выполняют черную работу, я тоже. Почему давать вам особые привилегии? Вы такой же сотрудник, как все остальные. Прав я или не прав?

Виктор смутился, не знал, что ответить. Но тут на помощь к нему пришла Катерина Васильевна.

— Формально прав, а по существу — издевательство, — заявила она громогласно. — Пользуешься тем, что человек не умеет постоять за себя. Тебе дежурства не мешают, ты над книгами сидишь, а Шатрову они съемки срывают. Я согласна дежурить за Витю, и Петр Иванович не откажется. ("Не откажусь", подтвердил Спицын). А дрова мы со Степой напилим вечером после полета. Сделаем, Степа?

— Сделаем, считаться не будем, — поддержал летчик.

Грибов оказался в меньшинстве.

— Для меня все сотрудники равны, — сказал он, — я со всех одинаково требую. Хотите работать за себя и за Шатрова — дело ваше. Но скажу откровенно, Катерина Васильевна, так не воспитывают молодых ученых. Так их портят, зазнайство им прививают. Потакая Шатрову, ты ему больше вредишь.

3

Пожалуй, была еще одна причина, усилившая неприязнь Грибова к Виктору, причина совсем не деловая — миловидная девушка Тася.

На вулканологической станции, где жили только взрослые, Тася была одновременно и заботливой хозяйкой и балованным ребенком. По утрам, когда в сенях слышался ее тонкий голосок, всем казалось, что стало светлее, словно солнце проглянуло сквозь заиндевевшие окна. Днем, во время занятий, вдруг из лаборатории доносились обрывки песен. У Таси не было голоса, но песня рвалась у нее из души от избытка молодости, бодрости и здоровья. И, слушая ее, расплывались в улыбке стареющие Спицыны, переставал хмуриться раздражительный летчик, даже Грибов, поборник суровой дисциплины, не прерывал неуместных рулад.

Тася была только помощницей, самым необязательным человеком на станции, но без нее не обходилось ни одно дело. Она надписывала этикетки для воскового вулкана, вычерчивала схемы для диссертации Грибова, вела журналы просвечивания, раскладывала по папкам бесконечные протоколы. Без нее Виктор все растерял бы и перепутал. И когда обугливались пирожки Катерины Васильевны, кто спасал их? Тася. И когда никто не хотел слушать истории Петра Ивановича, кто задавал вопросы, ахал, изумлялся? Опять та же Тася. Без нее и рассказывать было неинтересно. "